Дмитрий Савицкий

Дмитрий Савицкий

Все стихи Дмитрия Савицкого

* * *

 

Всё, однако, идёт на убыль.

Как и виски в моём стакане.

Давно не чувствовал себя comme un double

В ржавом волчьем капкане.

 

Париж, 19.03.05

 

Из Сенегальской тетради
 

пустырь что напротив затопленной солнцем виллы
засеян ржавым железом и ржавой травою.  в полсилы
с террасы звучит «Кёльнский концерт» Киз Джарретта
Valley of Shitters зовётся пустырь и это
орлу сидящему на макушке катальпы вестимо
ибо если не научиться пялиться мимо
видишь орлами сидящих. хозяин в шезлонге лёжа
сам с собой рассуждает о шелковистости кожи
местных двуногих противо-по-ложного пола. слуги

чистят бассейн. кошка оскалясь в испуге
уставилась на змею обвившую ветвь бугенвиллеи
всё глушит «конкорд» клювом глядящий в Бразилию

Африка. время года долженствующее быть зимою
час сиесты. в волнах жаркого зноя

жена хозяина в одной из просторных спален
мычит в подушку. поспешно свален
на пол ворох поспешно снятой одежды
друг дома – уместно сказать устроился между
разведённых ног неразвёденной супруги:
застарелая новость в издохшей от скуки округе
свежая лишь для неревнивого – вслух утверждается – мужа

«сумма объятий даёт всего лишь навсего лужу
океан называют здесь – настойчиво – море
рыбы столько что можно прожить без горя
в толпе лиловых лиц плечи блондинки
выглядят как дешёвый трюк рекламной картинки»

ход мысли если мыслимо ходом
называть то что скорее кодом
смотрится. подзывая пальцем боя
он заказывает ещё – не забудь – сухое
мартини естественно что с – маслиной

окрестность – забавное место если с хорошей
миной при самой плохой игре наблюдать с террасы
как представители навсегда засвеченной расы
делают то же самое что жена и ближайший друг
с поправкой конечно на – не параллакс а мук
моральных – пропуск – выраженных в третьем – глухое дело – лице

ухо сверлит полёт мухи – как бишь? – цеце

деликатнейший всхлип означает перемирие но не мир
жизнь представляется как провинциальный тир
где горячий от счастья свинец – попав в молоко
ранит не вечность – картон – неправильной буквой О

 

Дакар 1983

 

 

* * *

 

Нога в лиловом чулке выползает из двери лимузина.

Из всех тираний лишь одна, по имени Мнемозина,

Способна затискать душу, защекотать до смерти.
Земля – сумма трав и птиц, хляби сумма и тверди –

На партийной стоит черепахе и полицейских слонах.


Время теряет тот, кто не живёт во снах.


За ногой выползает вторая и шёлковый кокон юбки.

Продавец воздушных шаров, искры пуская из трубки,

Снимает шляпу: Дождь, мадам...

Европа, которую бык... Домчал до Ла-Манша...

Роллс выпускает рык трубы Майлса Девиса. Меломанша

уже показалась вся. Плечи укутаны мехом.

Давится в пустоту округлым сиротским смехом.

Пробует на плече тугой чулок перчатки:
– Наша любовь преступленье... И оставлять отпечатки...

 

Собака, задрав лапу, поливает спицы мочою.

Официант выплывает из мглы с жёлто горящей свечою:
В проводах кончился ток – подвох филиппинца с кухни.

Но через пять минут брюхо «Свиньи» набухнет

Светом цвета Клико – уводит их под опекой свечки.


Память танцует, как хочет, а совсем не от печки.
В несущейся электричке старик, воспрянув от спячки,

Ищет очки или спички. Хипарь ищет заначки

Чинарик в карманах солдатской куртки.

Почём нынче трава? Не трава нас дурачит, а турки,

Продающие нам траву и выжимки первых маков.

Электричка несётся вспять – из Сен-Клу в Салтыковку, мраком
Одетая, как плащом. Старик, уткнувшись носом в газету,

Спать продолжает. Вагон – всем хребтом – въезжает в всё ту же Лету.


…В сентябре, в пятом часу пополудни

у решётки Люксембургского сада

Хорошо сидеть, попивая кальва, глядя, как сада ограда
Меняет золото на тусклую медь. В итоге приходишь
к мысли, что жизнь – это место, где вовсе не к месту скисли

Лучшие годы. Но кто сверху капнул лимоном –

Так же трудно узнать, как вернуться в лоно
Женщины, хоть мы и вбиваем себя с разновеликой силой

Обратно туда под мантрам, под заклинанье: – Милый,

Наша любовь преступленье, и наказанье грянет..

Кончив, она смеётся, плачет и быстро вянет.


Каштаны давно пожухли. Сиречь мы въезжаем в осень.

Меж облаков рисует рекламную цифру восемь

Игла самолёта. И то, что зовут на востоке судьбою,
Уныло визжит неизвестно откуда – ржавой пилою.
 

Париж 1981-82

 

* * *

 

Утро. Замшелый Париж, натянув одеяло до игл соборов,

Дрыхнет клошаром Европы после удачных сборов

Мелких денег на литр вина. Громоздкая тишина,

Набитая, словно чучело, тряпьём дешёвейших звуков,

По осипшим кафе рассадивши любовью измученных внуков
Эпохи, оседает сама с последним приглушенным стоном.

Буддистский монах, крепко сбитый и чисто одетый, бормочет: ОУМ...
И по вздутой вене реки, пуская ей кровь рассвета,

Приползает баржа из старого фильма Карне, и эта

Часть Парижа, часть жизни иль как там ещё зовется,

Будучи вне меня, настойчиво бьётся

В клетке рёбер. Добыча, как думают, беса.

 

Я бреду восвояси под каменным сводом парижского леса:
Мимо лавок раздельщиков мяса, где кровь как водица

Желобами стекает к жлобам на улицу; там, где птица

Раздевается не перед смертью – кому охота, – а после смерти.

Здесь становится ясно, чем был занят Господь после создания тверди.

Вся фламандская живопись – от перламутра розовых жабер

До лоснящихся туш, изумрудных мух и того, что Фабер

И сам Брем описать не успели – разлеглась на прилавках,

Присыпанных колотым льдом и траурной хвоей.

 

Детвора, переспав, как всегда безвинно, с Оле Лукойе,

Натекает уже переулками к скучнейшим казармам лицеев.

Шлюхи утром на Сен-Дени и дешевле, и с виду добрее.

И пока кукушка часов неизвестно кому и откуда кукует.

В витрину уставясь, ажан в пелерине бубнит,

что власть существует и после выборов

Клочья тумана. Собачье дерьмо. Моча подворотен.

Грохот тележки развозчика хлеба и несколько сотен
Лотерейных билетов, уносящихся вдаль от дверей ресторана.

Солнце бьёт теперь косо, и застарелая рана

Парижа – гной и лимфа, разверстое мясо и белая пыль стрептоцида

Подсыхая от снов, дыша, уверяет, что бита

Карта ночи, краплёная сыпью созвездий.


Прыщавый флейтист со старой каргою плетётся.

У входа я метро в пиджачных объятиях бьётся

Измождённая простеньким счастьем девица.

И сливаются в целое, но не читаются лица.

И как горло паломы, гулит воронка подземки.
Попрошайка в одежде из ящиков вылупил зенки,

Собирая на жизнь. И в кошачьей походке

Проплывает хребет пресыщенной жизнью красотки.

 

Париж 1981

 


Поэтическая викторина

 

* * *

 

Я был спел тебе песню – да забыл слова
Погадал на картах – да болит голова
Напоил бы брагой – да кувшин разбит
Полюбил бы крепко – стара мать не велит.

Стара мать не велит – мне из тьмы грозит.
За измену клянёт – мне верёвку вьёт.
От верёвки той – мне во сне непокой.
Да и в ясный день – на душе камень.

 

Париж, 21 мая 98

 

* * *

 

в чёт и нечет сыграем судьба в чёт и нечет

в темноте под деревьями пьяная девка хохочет

вот такая сивилла за медный пятак напророчит

за двугривенный жарко и стыдно залечит

 

напророчит пустую квартиру и день безымянный

оловянную тупость и облако в тихом окне

напророчит словами текучими словно во сне

полдень бледный и ветер обманный

 

что ж поди я и сам уж давно догадался

что пора перепутать квартиру столицу и век

что когда-нибудь скучный как смерть человек

тихим голосом скажет чтоб я собирался

 

до зевоты знакомая новость, гадай не гадай

всё расписано в лицах, пророчь не пророчь – не прибавишь

в чёт и нечет лукавством ребячим едва ли обманешь

и как Осип едва ли прошепчешь: п у с т и и о т д а й.

 

Москва 1970

 

* * *


время платить по счетам а не сводить счёты

вой горластых машин соседней пожарной роты

за сутки июльской жары доводит до рвоты

но распорки жары держат оконные рты


продавщица лотерейных билетов в фанерной будке

торчит весь день городской незабудкой

гремя в колокольчик терзая и вправду жуткий

разорванный воздух шаткой бредёт походкой


хмырь с кокоткой – единственной в переулке

тянет сгоревшей в тостере булкой
визжит мотопед расшатанной втулкой

бледные дети гоняют в салки


жизнь продолжается как по ошибке невежи

ветер измят и издёрган а только что свежим

ворвался в город. различного сорта нежить 

скупает у трубочиста запасы сажи

спаржи связку тащит с рынка старуха

бьётся в припадке счастья на персике муха

и кровоточит забитое воплями ухо

ставшее эпицентром к вечеру страха


плаху свою отмывает мясник от крови

младенец бузит и брыкается в жаркой утробе

обложка журнала изображает брови

«брови мира» – как написано ниже


время платить по счетам и уносить ноги

стыд завернув в срам смыться не зная дороги

бритый буддистский монах в рыжей холщовой тоге

садясь в мерседес достаёт курс биржи на синей бумаге

 

Париж 1980

 

* * *

 

и наконец гора свалилась с плеч

и придавила город что был ниже

и ручейками заструился плач

и много дней не просыхала кожа.

библиотеки храмы и сады

река и арсенал и госпиталий

все хором приоткрывши рты

из сил последних жалобно стонали

сползало набок города лицо

свисали руки и дымились плечи

туристов подвозили корабли

и пели объяснительные речи

 

* * *

 

В. В. Н.

 

и фокусником вынул из кармана
морскую раковину бубенец
в табачных крошках леденец
и наконец без всякого обмана –
печной голландский изразец

мелькали шали зеркала кошачий
промчался в воздухе горящий глаз
но дальше хуже – знаменитый бас
а с ним кусок кавказской дачи:
кусты форзиции блеск волны луна анфас

теперь он складывал налево и направо
букеты чьих-то разогретых лиц
виток дороги что валилась ниц
и туч распихивал ораву
застрявших извлекая птиц

но вот его рука нащупала добычу
и отряхнув взбесившийся поток
вещей и мест – он вытянул платок
и нос победоносно тыча
взревел как атлантический гудок

взрывались блеяли и гасли облака
крошилась с хрустом терракота
скрипел морской песок ползла зевота –

мир был его его была рука
вся прихоть лень вся неохота

 

Париж 17 июля 76

 

 

* * *

 

А. С.

 

каждый вечер в полвосьмого 

Николай Васильич Гоголь

с выражением суровым

подступает к зеркалам

и стоит запрятав руки

зябко в рукава халата

то ль от скуки то ль от муки

круглый лоб наморщив вкось

 

зеркало прилежно грея

мёртвым сумраком вечерним

отражает стол и свечи

и окно и книжный шкаф

но никак не повторяет

в глубине зеленоватой

напряженную фигуру

мысли полное лицо

 

ни халата и ни туфель

ни распахнутой рубахи

на вздымающемся горле

никого и ничего

 

в остальное время суток

Николай Васильич Гоголь

отражается прилежно

и лицом по-бабьи нежным

и халатом в огурцах

перышко грызя в сердцах

 

за собою это зная

никогда не забывает

Николай Васильич Гоголь

в полвосьмого

в полвосьмого

подойти и подглядеть

 

* * *


не мы подводим времени черту

сама черта как уровень ненастья
нас гонит прочь от набережных – счастье
что старый город жив с цветком во рту


бубни урок переводи часы
в столетье времени осталось на затяжку
чем день длинней – тем небо нараспашку
простреленное пулею осы –

 

лень продолжать. затылок и плечо

нагреты солнцем чёрный рант ботинка
от городского рыжего суглинка

пожух. у баб там горячо


помилуй нас: растратить столько лет
чтобы на выходе так честно растеряться?
канал колонны сухонькая пьяцца
каракули о том что на обед


есть воля к жизни воля к смерти есть
открытие заслуживает порки
два воробья вокруг размокшей корки
вопят и ссорятся и как ни глянь но несть


зацепки глазу – словно всё ползет:
от зыбкого размытого пейзажа

до слова Я. такая вышла лажа
почтарь плетётся шавка кость грызёт

 

Венеция 1981

 

* * *

 

память – тот же сарай и так же завалена хламом:

велосипедом садовым и тем на котором дамам

из разных эпох одинаково было жестко

между книжным развалом и ангелом жёлтого воска

 

и увы не дом на горе и не сад уцелеют в наследстве

а каминная лампа так ярко пылавшая в детстве

от которой остался лишь остов на мрачном комоде –

ссыльном сборище ящиков что оказались не в моде

 

пыльный луч гудит как шнур для просушки плёнки

слышен плач снаружи идущей на смерть бурёнки

и в облезлом зеркале как на телеэкране

два фантома увязли в снежном буране

 

мысль щекочет мозг как язык девицы

как перо школяра или хвост куницы –

память – ссыльный мир, то что слиплось вместе

Мнемозина – дура увязшая в тесте

 

и двуногая тварь пожирая голодным взглядом

мир на коем ни словом и ни алмазом

не оставишь следа – обращает его в опилки

в своей тусклой но раздвижной копилке

 

штоф. Подсвечник что прослезился в начале века

венский стул что с тех пор калека

фортепьяно забывшее как звучит бемоль

и души расторопная серая – моль

                                                           

1984

 

* * *


простить – простит но вот сойдёт с ума

с которого давно сойти охота

с которого давно б сошла сама

да подвернулся друг с которым плохо


с которым поначалу так взвилась

что думала судьбою послан в милость

с которым до себя же дорвалась

самой. с которым снов не снилось


с которым кончено. который – сукин сын

из-за которого конечно же не стоит
который сам. и может лишь один

который воз девиц себе нароет...


и прочее по нотам наобум

сморкаясь в телефон. всерьёз икая

в ушах с усмешкой замечая шум

пинк-флойдовский таблетки разбирая


на полке в ванной. представляя как

он будет здесь когда совсем уж поздно –
вжиматься мордою в растерзанный бардак

белья прокисшего не веря что серьёзно...


я перепутал роли: пьёт и ест

как будто мы обречены на вечность

как будто нам в ковчеге хватит мест

как будто страх и есть сама беспечность


бретелька сбилась нос напудрен так

что... впрочем, что я? не простит? не надо!

сойдёт с ума? куда ж сойти, чудак!

взойдёт назад... напрасная досада!


река – не правда ль – вечером лежит

из города каким-то новым боком?

вина, мой друг? вино, мой друг, горчит...

но бьёт в упор всё тем же алым током

 

Париж 1982

 

* * *
 

я не знаю как тебя называть – дорогая?
слово в котором дорога нагая
как ты знаешь сама – не ведёт никуда
любовь умещается в тихом «да»
в согласье ведущем к клёкоту гласных
и ты и я перепробовав разных –
сладчайщих врагов на измятом ложе

можем сказать что дальше кожи

увы никто не может проникнуть

 

иная просто не в силах пикнуть

соскальзывая туда куда соскользнуть не может

иной живёт отсутствием кожи

не в смысле голых вопящих нервов

а тем что вовсе не знает – во-первых

смысла ладони крадущейся слепо
от колена к плечу создавая слепок

ожога озноба короче – боли

во-вторых – не труднее хлопка и моли

добывание ртути летящей к затылку

 

для мужлана иным заменяет прививку

сие против парчовой патины жизни

но для тех для кого любить как в отчизне

жить тем для кого отрада

умение выжать до капли яда

всё сто раз убитое тело

тому право какое дело

до облаченья в рубаху слова

географии впадин того что готово

разорвать наконец мысль о мысли –


для таких двоих что всерьёз повисли

между снов дневных и полночных снов –
вещи приходят ещё до слов


и рука измученная лепкой груди

не удержит стакана вина и будет

медленно словно всё снято рапидом

струя бордо завиваясь с видом

смерча падающего назад в пустыню

опускаться во взмокшую свалку простыней


и плечо колена и рана лона

назовут се никак как во время оно

 

Париж 1982