Дмитрий
Мальянц

Шуга

Над репейником Луна дыней,
Первый иней на траве пудрой,
В рукомойнике вода стынет,
Чтобы белой стать шугой утром.
За туманом вслед пришли ливни,
Ни согреться, ни уснуть толком,
Дни упали, как в ведро сливы,
Кожура тонка, горчат только.
Ночь не выпью,
зачерпну ложкой,
Удивлюсь: ну что же так мало?
Вот и осень, а в глазах кошек
Рыжий тополь да каштан алый.
Мёд достану, заварю мяту,
Дам хвостатым молока в миске,
У антоновки бока смяты,
Небеса, они совсем близко.

Почти по Данте

«Оставь надежду, всяк сюда входящий»,
Асфальта кожа, статика картин,
Злой, словно фавн, голодный, будто ящер,
Ругаешь дождь, глотаешь никотин.
Сидишь, как чёртик в жестяной коробке
С другими чудаками заодно,
Твой город тонет во вселенской пробке
И за собой зовёт уйти на дно.
Вечерний шторм в бездушном океане,
И в каждой капле, на волне любой
У каждого здесь собственный «Титаник»,
С каютой люкс, штурвалом и трубой.
В машине слева – пожилая дама,
В машине справа – откровенный псих,
А на тебе фуражка капитана
И тонкий кортик в ножнах золотых.
Ты давишь на клаксон уныло, долго,
Вверх не взлететь, по лужам не уплыть,
В одном потоке BMW и «Волги»,
По радио Малежик и битлы.
Брелок с фигуркой мишки Винни-Пуха,
В озябшем небе тучи-этажи,
А по салону маленькая муха
Летает, словно ангел, и жужжит.

Мышь

Молочный путь как сахарная пудра,
Хрустальной линзой выгнут лунный серп,
Лисица, приходящая под утро,
Меняет мышь на бородинский хлеб.

Листом ложится рыжим у порога,
Ты дашь и хлеб, и сахар для лисят,
Наверное, пора поверить в Бога,
Когда давно уже за пятьдесят,

Но чтобы не принять Его ответы,
Всегда найдётся тысяча причин.
Так хочется не лечь травой под ветром
И не погаснуть угольком в печи.

Вот и живёшь, стареешь, просто дышишь,
Латаешь крышу, ждёшь благую весть
И думаешь, что делать с этой мышью,
Отдать обратно или всё же съесть?

Ёж

На погосте осенью хорошо и тихо,
Сядешь у надгробия, водочки нальёшь,
Лезут в небо серое сосенки да пихты,
И в крестах некрашеных заблудился ёж.
Благодать бескрайняя, то гранит, то мрамор,
Хлеб с румяной корочкой, сало и чеснок,
Ворон, словно каменный, на оградке замер,
Выпьешь распроклятую, посидишь часок.
Как вам спится граждане?
Что вам нынче снится?
От гвоздик замученных до конца веков,
В трещинках керамика, лица, лица, лица,
Будто змеи, алые ленточки венков.
Всё у нас по-прежнему, песни, танцы, гимны,
Воем в полнолуние, рвём сухие рты,
Растворятся в осени,
                                 в чернозёме сгинут
Хрупкие дюймовочки, жадные кроты.
Скорбная Вселенная, имена и даты,
Золото кириллицы, под лопаткой нож,
Я пойду задумчивый, грустный и поддатый,
И за мной покатится бедолага-ёж.

* * *

Ну здравствуй, мой пропащий брат Адам,
Плохая связь ломает хриплый голос,
Ты снова снишься, видно к холодам,
И ветер гнёт к земле шиповник голый.
Наверное, стоишь у райских врат,
Апостол Пётр безудержно смеётся,
Не для тебя уже нирвана, брат,
Не для тебя теперь включают Солнце.
Увядшим травам не дают имён,
Пугливой кошкой тихо ходит осень,
По-прежнему горчит гречишный мёд,
Слепы кроты и полосаты осы.
Скучает в сером парке карусель,
Таскает белка жёлуди в скворечник,
Я постарел, немного полысел,
Зато покой, умноженный на вечность.
По лужам в сапогах гуляет Сам,
Тоскливый мир некрашеных скамеек,
Антоновка, октябрь, заросший сад,
Который помнит дурочку и змея.
Я слышал, ты развёлся наконец,
Возможно Ева от тебя устала,
И карусель несёт своих коней
С уютным скрипом ржавого металла.

Колокол

Режет птица небо быстрым соколом,
Спит в опилках хомячок ручной,
Шёпот в спину или звонкий колокол,
Видно сразу, кто герой, кто чмо.

Сок томатный словно кровь венозная,
Через край зашитая душа,
Жизнь прожить форелью в горном озере
Или мерзкой жабой в камышах.

Быть кротом, не видеть света белого,
Выйти в космос из пчелиных сот,
Слушать Ковердейла и Кипелова
Или тупо обожать шансон.

Можно подавиться сладким фиником,
В грудь поймать отточенную сталь,
Бог обычно щедр на подзатыльники,
Но сегодня, видимо, устал.

Хоронили клоуна

За оградой кованой,
Между хлипких сосен,
Хоронили клоуна,
Что похож на осень.

Смехом в сердце раненный,
Безупречно рыжий,
Плыли в лужах рваные,
Старые афиши.

Башмаки не чищены,
Оловянный крестик,
Выл в тоске кладбищенской
Цирковой оркестрик.

Жизнь то Брайль, то клинопись,
Но рублей по двести,
На венок все скинулись,
Даже шпрехшталмейстер.

Дрессировщик, фокусник,
Два униформиста,
Растворялись в осени
Мраморные листья.

И лилась холодная
По стаканам водка.
В этом мире клоуном
Стало меньше, вот как.

Расходились парами,
Вечер, холод дикий,
Деревянный памятник,
Тощие гвоздики.

Небом не целованный,
В парике и гриме
Хоронили клоуна
Да забыли имя.

Фигурки

С.В.

Покой, похожий на награду,
Я от него давно отвык,
Звезда висит над Ленинградом,
Над тонкой ленточкой Невы.
Войдёшь в неё, уснёшь, утонешь,
А где-то там, за сотни лиг,
Под жёлтым фонарём Воронеж
Гоняет ветром рыжий лист.
Пером последнего грифона
Гуляет в небе рыба-кит
И плачут в трубке телефона
Который год гудки, гудки.
Герои невесёлой сказки,
Фигурки в башнях часовых
И ночью по Большой Дворянской
Шагают мраморные львы.
По курской трассе тянут танки,
Железо выбивает бит,
Твой вечный чижик на Фонтанке,
Мой с чёрным ухом белый Бим.

Saltatio

Смотри, это пьяные боги танцуют на краешке неба,
Совсем не боясь оступиться, упасть в борщевик и репейник,
Дождливая ржавая осень, УАЗик с разбитым прицепом,
Тебе нескончаемый праздник, а мне вот октябрь-шизофреник.

Он плачет сопливым ребёнком, он воет в трубе водосточной,
То ветром холодным погладит, то ливнем уносит, как спичку,
Похож на большого дракона, я видел его прошлой ночью,
Наверное, хочет, бродяга, со мной познакомиться лично.

Ложатся высокие травы, тускнеют огромные ильмы,
Заводят блестящие рыбы тоскливую песню простую,
В домах закрываются ставни, смешные кончаются фильмы,
Ты знаешь, неплохо бы выпить,
А боги танцуют, танцуют...

Тапочки

Внуку

Спи, mon coeur, нынче ночи роскошные,
Гимн сверчка, тихий скрип половиц,
Беспредельное звёздное крошево
Для небесных серебряных птиц.
Вот они, чудаки остроглазые,
В светлых перьях, в боа от и до,
До чего же мы всё-таки разные
Даже в крестиках тонких следов.
Хороводят киоски цветочные,
Крутит полночь Луны колесо,
Задувает в открытую форточку
Чей-то мирный загадочный сон.
Волшебство, безмятежность, идиллия,
Сладкий дождь превратился в драже,
Ветер дверцей гремит холодильника,
А быть может не ветер уже.
Паучка бесконечное кружево
И от ряженки пьяный слегка,
Домовой ходит в тапочках плюшевых,
С огоньком в непослушных руках.

Шрифт Брайля

Залечь в берлогу, прикусить язык,
Стать альбатросом, выйти в дальний космос,
Я рыба в глубине своей Янцзы,
Я красный лотос.

Плыть на закат, не думать о плохом,
Как кофе в банке, кончилась эпоха,
Я монастырь, заросший чёрным мхом,
Я фронта грохот.

Кричащий улей, дикая пчела
Пока есть мёд, ни горя нет, ни смерти,
Под старый гимн и вечное вчера
Вальс водомерки.

Я Брайля шрифт на каменной стене,
Ведёшь рукой, и просто не до смеха,
Театр моих застенчивых теней
Давно уехал.

Под серой явью розовые сны,
Добраться до весны, дожить до марта,
Игрушка Бога, синева Янцзы
На старых картах.

Ложится снег на скользкий чернозём,
Похожий на кубинский белый сахар,
И по утрам в будильнике моём
Играет Вагнер.

Pictor pessimus sum

Пять утра, похмельный дворник,
Ни обнять, ни пожалеть.
Дождик падает за ворот,
На оранжевый жилет.
Нет в Отечестве пророков,
Нет для радости причин,
Чёрно-белая сорока
Что-то дерзкое кричит.
Невозможно грязный дворик,
Рай для кошек и собак,
Начинает танец дворник
С беломориной в зубах.
Все исчезнем словно инки,
Целый мир сгорит дотла,
Но скрипят его ботинки,
И поёт его метла.
Шаг за шагом, метр за метром,
От подъезда до Кремля,
Налетят лихие ветры,
И начнётся всё с нуля.
Через хаос, тьму и лужи,
Голубятни, гаражи,
Дворник кружит, кружит, кружит
Или всё-таки кружи́т?
Город серый, век недолгий
И как признаки беды
На земле лежат осколки
От разбившейся звезды.

Богомол

Мой тихий мир, вселенская тоска,
Плывут по небу то слоны, то кони,
Ушёл на дно задумчивый пескарь,
И поплавок застыл в июльской коме.

Горячим Солнцем плавится зенит,
Уснул в траве забавный лягушонок,
Как мило и восторженно звенит
В моём раю комар умалишённый.

Сухой камыш и беспокойный уж,
Что словно скальпель острый режет воду,
Безликий сонм всех неотпетых душ,
Красивая, ненужная свобода.

Не обжигает пальцы Беломор,
За каплей капля, ближе к эпилогу,
И молится на ветке богомол
Слепому, неулыбчивому Богу.