Дмитрий Бобышев

Дмитрий Бобышев

Дмитрий БобышевДмитрий Бобышев родился в Мариуполе в 1936 году. Его отец – Вячеслав Мещеряков, архитектор, умер во время блокады Ленинграда, мать – учёный-химик. Бобышев носит фамилию и отчество усыновившего его инженера-кораблестроителя Василия Бобышева.

С 1944-го Бобышев живёт в Ленинграде, оканчивает Технологический институт (1959), в котором сближается с Анатолием Найманом и Евгением Рейном. Все трое подвергаются в институте различным идеологическим притеснениям за выпуск стенгазеты «Культура» (1956).

В начале 1960-х к троим стихотворцам присоединяется Иосиф Бродский, Все четверо образуют тесный поэтический круг под крылом А. А. Ахматовой.

В 1963 Ахматова посвящает Бобышеву стихотворение «Пятая роза».

Подборки стихов Бобышева в 1960-70-е на страницах советских изданий встречаются крайне редко (единичные публикации в журнале «Юность» и «Аврора», в альманахе «День поэзии» и «Молодой Ленинград»). Гораздо чаще публикует стихи Бобышева эмигрантская пресса. Оставив инженерную деятельность, Бобышев служит редактором на Ленинградском телевидении, но затем оставляет это поприще, взявшись за работу по водоочистке.

В 1979-м, женившись на американской подданной русского происхождения, Бобышев уезжает в США, где некоторое время работает чертёжником, а затем инженером в электронной фирме.

С 1982 Бобышев начинает преподавательскую деятельность в Висконсинском университете, в 1985 переезжает в город Урбана-Шампейн (штат Иллинойс), ведёт занятия и читает лекции по русской литературе и русскому языку.

С 1994 Бобышев – профессор Иллинойсского университета.

Незадолго до эмиграции у Бобышева в Париже вышел первый сборник стихов «Зияния», в 1980-е он стал постоянным автором основной периодики Русского зарубежья: «Континент», «Вестник РХД», «Время и мы», «Русская мысль» и др. Второй сборник Бобышева, выпущенный в соавторстве с Михаилом Шемякиным, иллюстрировавшим и подготовившим издание, называется «Звери св. Антония» (Нью-Йорк, 1989).

В эмиграции самыми близкими по духу оказались для Бобышева поэты старшего поколения Ю. Иваск с его эстетикой «необарокко» и И. Чиннов. В эссе о последнем Бобышев выразил своё человеческое кредо так: «Человечеству никогда не больно, но всегда больно человеку» (Звезда. 1992. №3). В этом высказывании заметен персоналистический уклон, пристрастие Бобышева к философии Н. А. Бердяева. Христианский персонализм отзывается иногда у Бобышева и прямой зарифмованной цитатой из автора «Смысла творчества»: «Сказано, в конце концов, / что Творец творит творцов». Излюбленная бердяевская мысль распознается здесь без труда: если человек создан «по образу и подобию» Божьему, то главная его ипостась творческая; подобием Творца может быть – и должен быть – только творец.

Лирика Бобышева наиболее полно раскрывает себя в одной магистральной, скрыто пульсирующей едва ли не в каждом стихотворении, теме: поиски смысла бытия ведут к пониманию и переживанию бытия как чуда. «Жизнь – мистический Грааль»,– утверждает поэт. Но что есть чудо в поэзии? Чудо – это открытие «Небесного в земном», как названа одна из центральных вещей Бобышева (1965–70). «Земное» в его стихах притягивает к себе «небесное». И чем сильнее земная тяга, тем больше шансов уловить и запечатлеть в юдоли всяческих скорбей и печалей лучезарный отблеск: «До чего же она неказистая, / дверь в котельню и та же стена, / но так жарко, так, Господи, истово / и сиротски так освещена...» (1968).

Не априорное знание о Боге делает стихослагателя творцом, а поиски следов Божественного промысла в ничтожнейшем из «промышленных пейзажей». В стихотворении «Владислав и Нина», появившемся как отклик на смерть Нины Берберовой, героиня без колебаний названа «нулем земляным», чтобы быть удостоенной «нездешней встречи» с Владиславом Ходасевичем на небесах. Поэтическая дерзость Бобышева заключается в том, что он пользуется словами, дабы достичь мира «истин непроизносимых». «Небесное в земном» постигается у него «почти молчанием». Муза Бобышева лучше всего чувствует себя в «полумычаниях громадных, где исказился честный лик грамматик», и, как ей и подобает, ценит «обмолвки тишины».

Главная особенность «тишины» Бобышева заключается в том, что она наполнена и напоена страстью. Его «беззвучье» пламенно, свидетельствует о «пожаре сердца», о буйстве крови. О страсти, оправдывающей «всё». Слову отшумевшему на смену приходит «бушующая тишина».

Звучащее молчание – это то состояние, в котором пребывает Блудный сын, странствующий с непроизносимыми (некому!) истинами в душе. «Быть», по Бобышеву, это значит «противобыть». В лирике Бобышева обнаруживается не только магистральная тема, но и магистральный сюжет – о Блудном сыне. Лирический герой Бобышева «счастия не ищет», но бежит именно от счастья. А не от беды. Духовный толчок этому побегу дан не окружающим уродством, не грубой существенностью мира, а духовным же зовом, услышанным через «вестника», каким для Бобышева в юности стал Рильке. Вся эмиграция Бобышев оказалась путешествием Блудного сына в поисках мистического Грааля.

Тяжесть дней и лёгкость быстротечной жизни занесли питерского стихотворца в Соединенные Штаты, в прерии, в кукурузный Иллинойс... Память о русских селениях, «откуда жизнь ушла в города по бездорожью», сильнее среди американских кампусов. Любовь Блудного сына, свободного странника – это, говоря богословским языком, апофатическая любовь, подобная любви к России у Лермонтова, Блока... Лишь в грустном и бессловесном есть отблеск истины.

Это противоречивое чувство разлито в стихах Бобышева, идёт ли в них речь о России, свободе или собственной судьбе. Выразителен в этом отношении финал самого масштабного из его произведений «Русские терцины» (1977–81): «И ежели я не увижу боле, / как говорится, до скончанья дней / картофельное в мокрых комьях поле, / сарай, платформу в лужах и вокзал, – / ну, что ж, пускай. Предпочитаю волю. / Умру зато – свободным. Я сказал».

Возвращение Блудного сына – это всегда возвращение к архаике. Пусть даже милой сердцу и вызывающей самые возвышенные чувства, но – к архаике.

В поэзии 1960–90-х Бобышев – ярчайший неоархаист, тяжелодумный «шишковист» среди беспечных «арзамасцев». Даже его неологизмы принципиально немодернистичны, отсылают к XVIII в., все эти «градозавры», «звездоточи», «сердцекрушенья», «взглядо-огни», «звездо-боги» и «свето-вопли»... И самого бобышевского лирического героя легко представить в обличье персоны из XVIII в., из его «Ксении Петербуржской».

Он является одним из составителей «Словаря поэтов русского зарубежья» (Санкт-Петербург, 1999), а также автором литературных воспоминаний «Я здесь (человекотекст)» (Москва, 2003) и «Автопортрет в лицах (человекотекст, кн. 2)» (Москва, 2008). Третья часть воспоминаний печаталась по главам в журналах «Юность» и «7 искусств». Вся трилогия «Человекотекст» в исправленном и дополненном виде вышла в издательстве Чарльза Шлакса в Калифорнии: <http://www.amazon.com/dp/188444573X>.

Стихи Бобышева переведены на многие языки, в первую очередь на английский.

 

Первоисточники:

статья Андрея Арьева (выдержки);

Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги;

Биобиблиографический словарь

и другие издания, включая интернет-публикации.

 

Акцент-45: Материал прочитан и одобрен Дмитрием Бобышевым, поэт также лично составил подборки для альманаха «45-я параллель».

 

Иллюстрации:

Фотографии Д. В. Бобышева разных лет, несколько обложек его книг

(из архива поэта и из различных открытых интернет-источников)

Подборки стихотворений