Фотографии островов

Четвёртое измерение № 6 (498) от 21 февраля 2020 года

фотографии островов

ребёнок не научился прятать разочарование.

а лес наполняется снегом, как вены холестерином,

наш домик в деревне – ковчег для четверых и всей свиты:

собака, кошка, нутрии, куры, телёнок в закутке.

а лес наполняется снегом, как память – белым мокрым пеплом

прожитого, но почему же я ничего не могу разглядеть?

трактор чистит дорогу мощной клешней, фырчит, тарахтит,

его электроглаза без век и ресниц дрожат, как у краба, на спицах.

зачем я приехал сюда – в холодную белизну – писать новый роман?

улитка с ноутбуком. здесь настоящая зима, её можно потрогать пальцем,

как спящего гризли, – аккуратно выломав лёд в закупоренной берлоге:

чувствуешь запах прели и мокрой псины, ягодное дыхание?

бессонный зверь, я вернулся к тебе,

жить с тобой в гудящем тепле, есть жареную картошку,

цедить сироп твоих золотых волос, просто так касаться тебя -

не ради похоти или продолжения рода,

и разбирать по утрам монотонный бубнёж вьюги.

я смотрю на зиму из твоего лица. все мы прячемся

за толщей стёкол-одиночеств, смотрим в иллюминаторы,

и зимняя ночь проплывает мимо, и над нами словно круизный лайнер:

там созвездия-миллионеры пьют квазарный сок

и щебечут непонятные фразы на языке черных дыр.

а лес наполняется нашими стеклянными трофеями, статуями,

милым бессмыслием. мельтешат белые хлопья,

но не твои ресницы – осмысленные жнецы с шёлком, серпами и сажей.

все эти воспоминания – фотографии островов. на некоторых есть мы.

но мировая необитаемость сводит с ума, и я уже смотрю на мир

в прошедшем времени, как звезда, испустившая свет,

и свет вернулся к звезде, отражённый от будущей монолитной тьмы.

любимая, мы одни. и лисица кричит в лесу – так издаёт писк

наш старенький картридж на принтере.

распечатай же зимние вечера, где есть мы, наша семья,

пока зимний лес заполняет меня.

сколько же священной голодной пустоты

(снаружи и внутри),

готовой принять любой осмысленный хлам, звук, лик.

я жгу черновики в твоём животе

Е. Н.

разжуй виноградную косточку чувствуешь терпкость и горечь

женщина с прозрачным животом и чугунным корсетом

я жгу свои черновики пока ты

скульптура богини очищенная от мраморной скорлупы

куришь тонкую гадость с ментолом выдыхаешь неумело дым

шкура белого медведя скользит под нами но не рычит

колется как парик давай потанцуем включи Джо Дасена

голые и смешные пока снегопад за громадным окном

затирает ластиком тьму соскребает ножом

ворсисто-коричневые каракули виноградника

ты разлила вино на скатерть на меня

тест для любовников но нам все равно все равно

мы в горячей извилистой коре моего мозга

долгоносики поедаем целлюлозу а жёлтый дятел полнолуния

терпеливо и настойчиво долбит стену

перфоратором сквозь паузы между мелодиями дрожат часы

соскальзывает наискось плазма экрана обои трескаются отрекаются

вздуваются пузырями но нам все равно нам все равно

мы танцуем под Джо Дасена чем заняться ещё

глупым любовникам в январе

когда время праздников отпусков и каникул

и наши не общие дети лепят снеговиков у родственников

осколками близких людей мы разбиты

это ворованное время ты возьмёшь моё а я твоё

и у нас будет алиби модная буржуйка из чугуна и стекла

и медвежья шкура и вино мы внутри медленного урагана

времени нашли слепое пятно и завтра придётся стирать скатерть

выбрасывать пепельницу переполненную окурками

сердце переполненное разочарованием

скрывать следы преступления

мой запах на твоём теле тля на розе как дети

а сейчас я смотрю в твои глаза и вижу в них вечность

зеркала накрытые темно-бронзовым покрывалом

Et si tu n'existais pas я бы искал тебя в других глазах плечах

попах но я рад что сегодня нашёл тебя в тебе

женщина с прозрачным животом и ночным зазеркальем

в карих каштанах ты дерево сексуальная лиана я рад

что мы случайно стукнулись лбами

в плюшевых пещерах жизни и лжи

ползая на карачках по семейным делам

виноградная гроздь лица из тебя бы вырезать виолончели

или приклады для охотничьего ружья я жгу черновики

в твоем животе пока ты дремлешь положив голову на мою грудь

снегопад за окном впитал нас точно кожа оливковое масло

теперь снегопад целый месяц будет транслировать нас

танцующих на зыбких экранах хвастать прохожим

что видел нас но никто не поверит да и кому какое дело до

ми

ре

глупых любовников в январе

таинственный вай-фай

Даше Лобян

зимние дни будто сотканы из сумерек:

царские верблюды с сиреневыми марлями на надменных мордах,

и горбы припорошены снежинками.

нет, это не мираж, это легкая вьюга

похожая на нейрофибриальные клубки

в чей-то большой и вытянутой как улица голове.

забирая дочь из школы с ранцем и кульками

я чувствую себя счастливым великаном,

и что такое смысл жизни не спрашиваю.

прячу самоубийственный вопрос как пистолет в кобуру.

так наверное и звучит нерешительная мелодия бессмертия -

пугливая белая лань среди черных окаменевших львов,

умирать совсем не обязательно и есть любовь,

есть таинственный вай-фай в твоей и моей голове.

мы путешествуем на крылатых осликах, а разум – морковь.

еще никогда жизнь не забиралась так высоко:

с вершины ей видны зимние города,

компьютерные платы в пепле, живые микросхемы...

«ого, меня занесло», даже Господь растерян -

создал нечто, а нечто стало сложнее его самого,

разогналось, как гепард

квантовый, пирамидальными прыжками – уже не догнать,

не рассмотреть уже никого – в белых осыпающихся титрах.

только зимние дни, сотканные из сумерек,

сонной надежды и любви.

сиреневые верблюжата вьюги дурачатся за окном...

пап, смотри мои оценки. и дает ручонку с наклейками -

второй класс, телефон-часы, и глаза, глаза -

серые смеющиеся цапли любопытства и игры,

жемчужный туман, живой танцующий еще-не-мрамор,

эти зимние дни

я оставлю себе, спрячу в подкорку,

чтобы однажды в перспективном нигде достать как звезду,

как бутерброд с колбасой и сыром, как д/з

по новой жизни

собственный мир…

а мы с дочкой сокращаем путь,

идем через пролом в чешуйчатом заборе,

как сквозь порванную сеть – отец-рыба и дочь-рыба.

и за нами никто не плывет,

только вьюга зализывает черноты гудящую рану

белым занозистым языком

баллада о выстреле

полет пули за секунду до пробуждения.

прожигает пространство раскалённым прутом.

вот скорчится рожица свинца

в момент деформации

единственная цель, мечта – зарыться в плоть.

вишнёвой косточкой – во внутренности оленя.

летящая пуля – ей нечего сказать. нет времени.

так смерть делает себе маникюр -

пилочкой подправляет абрис ноготка,

так разум на миг торжествует над всем живым и сущим,

так Слово пожирает самое себя,

отрывается от звука и смысла,

точно почка от почечной ножки.

а пуля, знай себе,

пульсирует в горячем воздухе,

в собственном маслянистом соку.

прошивает золотые подсолнухи маленький демон Ака,

летит навстречу мужику – слепой питбуль – по серому запаху страха,

один недомиг. и мгновенно сгорают миры,

несутся в пропасть сани с новогодними оленями,

коллекция марок сына, ошарашенные Дарвин, Иисус,

школьные дни, казённая скука ковчега,

первая любовь и серебряное колечко на 8 марта для неё.

сотни далёких предков гаснут, как искры костра.

вселенная испускает кошмарный концентрический крик -

чёрный космический кит в звёздных язвах.

но – слишком короткий, чтобы вместить в себя

человека,

быстро осевшего мужика в подсолнуховом поле.

ещё одна

живая башня

с призраками,

высотою в тысячи лет

рухнула, как столбик пепла с сигареты.

а палец, нажавший курок

отбрасывается, будто хвост ящерицей.

чернеет в траве, гниёт,

и к вечеру прилетает тёмный ангел

с мелкими зубами во все лицо – словно острая тёрка,

пожирает чёрный комок. сверкает паутинка в россе -

ниточка слюны – ожерелье.

а где-то она, с колечком, не ведает беды,

незримо наливается вдовством, как томным ядом,

целует пальчики младенцу на пухлых кулачках,

бледно-розовые венчики, семена,

этого кормили,

этого любили...

этого жалели…

ах…

Пожарный и пожар

лев зрелости

гуляет по маковому полю смерти, зевает.

скоро я засну в тебя,

и тогда мне приснится

упорядоченный кошмар реальности.

но ты твердишь: я спасу!

и все эти мысли о жизни вдвоём –

глухие щелчки.

так дротики с транквилизатором влипают

в толстую кожу носорога.

тишина – как подушка, которой душат.

красные антилопы дыхания

скачут по потолку пещеры.

и мысли путаются в моей голове,

как змеи в пододеяльнике.

некоторые мысли о нас,

некоторые – о тебе.

так что же?

совершить побег сквозь женщину?

войти вдвоём, взявшись за руки,

в огонь времени

и выйти невредимыми

с чёрного хода Вселенной?

да, Господь создал тебя,

чтобы можно было сбежать,

передал напильник во плоти

в сладком хлебе, в сыром пироге

с голубями.

хорошо, перепилим прутья судьбы,

вибрирующие решётки

тишины,

и сбежим. но куда?

я очнулся без слов –

разумное мясо на белом рояле

посреди синей бескрайней жидкости,

и бурая шерсть рычала

на другом конце льдины...

Господи, ты создал Слово,

но ничего не назвал.

и тут подвернулись мы -

перспективные обезьянки.

но как же много вещей мы назвали

своими именами. почти угадали,

теплей, теплей, уже скоро.

но сколько их ещё томится в неназванности: единороги

изнывают,

хиреют в вагонах для перевозки скота;

едкий запах лунной мочи, тихое ржание,

а другие миры прячутся от нас,

точно картофельные эльфы от Колумба.

невидимки

уворачиваются от точных фраз,

от дротиков с гуашью.

и беснуется

чёрная ночь в моей голове.

истина, как Тайсон, кусается, не дается в слова.

а Слово само по себе – лезвие без рукояти.

неподвластная оголённость,

как Шива с саблями,

пляшет во тьме,

скашивает мыслящий тростник,

и прорастает идеальная

хищная слепота.

Вселенная, как же ты будешь жить

без меня?

между словами и женщинами,

между любимой и Словом

в замедленно пылающей избе мира

я метался.

поэт в кольчуге от Армани /зачёркнуто/

от Бога.

кого же я спас?

кого я любил?

кто меня сохранил?

автоответчик Бога

Как объяснить Вселенной заповедь «не убий»?

Люси в небе с алмазами

завораживают иные спецэффекты,

когда ускоряют время на экране.

вот яблоко лежит на тарелке и прямо на глазах

увядает, темнеет, проваливается в себя,

ссыхается до размеров огрызка,

похожего на почерневшее ухо мумии.

вот стебли маков

зелёными спицами прокалывают землю;

раскачиваясь, тянутся к солнцу,

распускаются траурно-рдяные бутоны...

и я фантазирую машину времени.

смотрю на школьное футбольное поле –

что же здесь было раньше?

до сломанных скамеек,

до звездистого асфальта и грязного бетона?

отматываю годы назад...

набухает речушка – зеркальный флюс,

вытягиваются деревья, как зелёные якоря;

вот по тропинке пролетел велосипедист,

кошка слопала мотылька,

а это – семейство ржавой лисицы.

шныряют зайцы, шастают грибники,

вот потянулись мрачно-задорные войска

грязно-металлическим, тяжёлым оползнем.

отматываю ещё назад,

во времена, когда ещё нет тебя,

нет Канта, Паскаля, Цезаря, Иисуса,

нет никого из великих и ужасных, одни мясистые хвощи

и первозданные джунгли

тянутся плотным, многоуровневым кошмаром...

и что же я вижу?

сквозь перламутровую муть

спрессованных времён

я вижу обезьянку Люси.

валко, осторожно пересекает открытую местность,

похожую на заброшенное футбольное поле,

и я невольно начинаю за неё переживать,

озираюсь,

не затаился ли леопард?

а Люси бредёт, согнувшись.

тощая, плечистая, с пугливыми глазами

под широкими надбровными дугами.

давай, Люси, пока ещё светло,

доберись до леса...

а вечером Господь вернётся с работы

из депо лунных трамваев,

весь измазанный мазутом черных дыр

с запахом крепких квазаров.

заглянет на планету, точно в террариум,

проверит камеры наблюдения:

нет, ничего интересного не произошло –

одна кровь и цветы, цветы и кровь.

скучно. когда же, о боги? когда?

а обезьянка Люси благополучно пересекла

поле кошмарных снов,

поле тигриных лилий.

и под жадно бьющимся сердечком

уже теплится невероятная вероятность меня...

как это чудесно – быть незаметным.

как это чудесно – оглядываться...

и, уверен, даже Господь не знает,

чем закончится наше приключение.