Дядя Лёня
Лет с пяти, когда мы, взрослые пацаны из песочницы, стали определяться с планами на будущее, у меня уже было совершенно чёткое представление, кем я хочу быть.
Серёга мечтал о фуражке с кокардой, толстому Женьке снилось, как он продаёт мороженое, Колян говорил, что уже умеет ездить на машине, а я... я хотел быть дядей Лёней!
Дядя Лёня поселился в доме напротив за месяц до моего пятилетнего юбилея и сразу полностью завладел моим вниманием.
В нашем унылом микрорайоне, полном серых панельных домов и неулыбчивых людей в серых пальто, появился сказочный герой.
Ярко одетый, вызывающе красивый и какой-то... свободный.
Конечно, всё это я осознал не сразу, но сразу же захотел быть таким же.
Лет в семь я понял, что он работает врачом, потому что папа, однажды, когда мы, гуляя, встретили дядю Лёню, спросил его о средней температуре по больнице.
Смысл вопроса мне стал понятен много позже...
Однажды, мы с друзьями решили препарировать (в то время, правда, я такого слова не знал) дохлую лягушку. Колян положил её на лавочку, а толстый Женька принёс из дома кухонный нож. Стояли мы, смотрели на неё, а решиться не могли. Вдруг подошёл дядя Лёня, взял из потной, толстой Женькиной руки нож, в два-три взмаха сделал из лягушки демонстрационный материал и ушёл. Мы были в шоке, Женьку вырвало, а Серёга добил нас неведомым словом: «Хирург!»
Так вот, я не хотел быть хирургом, как дядя Лёня. Я хотел стать дядей Лёней-хирургом!
Лет в 12 я окончательно убедился в правильности своего выбора, потому что увидел, как моя мама, здороваясь с ним, чуть сморщила нос. Она всегда делала так, когда ей не нравилось моё поведение и, конечно, дядя Лёня стал просто моим кумиром!
В четырнадцать я дико завидовал джинсам «Вранглер», которые были в нашем микрорайоне только у него. А с каким шиком он ходил в чуть сдвинутой на лоб фетровой шляпе!
В шестнадцать я, прыщавый юнец, вдруг понял, что дядя Лёня просто красавец!
Высокий, широкоплечий, с сильными руками и уверенной походкой, а рядом очередная красотка. Надо сказать, что этот мужчина с большими серыми глазами, смуглой кожей, тщательно постриженными усиками и гривой густых чёрных волос, конечно, привлекал внимание женщин. Правда, по какой-то неведомой мне тогда причине, дольше трёх-четырёх месяцев они с ним не оставались. Было это, конечно же, постоянной темой для разговоров микрорайонных бабушек, раздражителем для наших мам и предметом зависти наших пап.
В общем, человек-загадка был моим идеалом. И моей тайной. Никогда и никому я не рассказывал о своей мечте.
После окончания школы папа настоял, чтобы я пошёл в строительный институт, по его, так сказать, стопам. Я не возражал, потому что знал – не поступлю, буду дядей Лёней-врачом.
Поступил. Но как-то так получилось, что дядя Лёня стал для меня... запасным вариантом.
Ну, например, на первом курсе, обиделась на меня Светка и перестала разговаривать, а я думаю себе: «Да и ладно, вон дядя Лёня, каждые три месяца женщин меняет».
Или, на втором, половина группы в джинсах, а у меня нет – так не беда, хожу себе в папиной фетровой шляпе, чуть сдвинув её на лоб, как дядя Лёня.
В общем, жил я себе с этой палочкой-выручалочкой, институт окончил, в другой город по распределению уехал, потом женился, потом мир вокруг стал совершенно другим, бизнес-шмизнес и т.д., и т.п.
И вот мне уже за пятьдесят, и папы, увы, нет, ладно мама, слава Богу жива. Сидим мы как-то у неё, чай пьём и учёбу мою в институте вспоминаем. То да сё, и тут я про дядю Лёню спросить решил.
– Слушай, мам, а помнишь, дядя Лёня в доме напротив нашего жил, ты всё морщилась, когда с ним здоровалась, а папа про среднюю температуру по больнице спрашивал?
– Конечно, помню, – отвечает мама, – красавец-мужчина...
– Так чего же ты морщилась? – спрашиваю я.
– Понимаешь, сынок, всё же надо иметь особенное свойство психики и характера, чтобы работать патологоанатомом...
Я ехал домой в автомобиле, медленно и без музыки, с полным ощущением того, что жизнь прожита зря...
А потом прибавил газу, включил «Русское радио» и улыбнулся, радуясь, что так и не стал дядей Лёней!
Рыцарь круглого стола
Мое детство прошло сначала в коммунальной квартире, где на общей кухне толкались внушительными попами четыре хозяйки, а потом в малогабаритной хрущёвке, с кухней аж в четыре с половиной квадратных метра.
Моя детская мечта была приземлённой и неромантичной.
Я не хотел стать космонавтом или продавцом газированной воды.
Мне не нравилась военная форма. Я не хотел быть регулировщиком уличного движения с красивым жезлом в руке и звонким свистком во рту.
Я мечтал о… большом круглом столе!
Я видел этот стол – круглый, большой, стоящий на кухне (соответственно тоже не в четыре с половиной квадратных метра), за которым собирается вся семья!
Тогда я наивно полагал, что несколько поколений могут ужиться на одной кухне, конечно, если это не лающие соседи, а дружная, большая семья.
Кстати, вспоминая классика, не только «квартирный вопрос» портит людей – сколько семей распалось, сколько семей просто не сложилось из-за «кухонного вопроса»!
Коммунальная кухня в те времена была нормой, мои мама и папа мечтали об отдельной квартире, которая тогда казалась роскошью, а зачастую просто смыслом жизни.
А я… Я мечтал о большом, круглом (не знаю почему, но обязательно круглом!) столе… Хотя, может быть, потому что, когда мы кое-как втискивались в габариты кухни и рассаживались за прямоугольным столом производства Киевской мебельной фабрики имени Тараса Бульбы, моя бабушка говорила: «Не садите ребёнка на угол, не женится до кладбища»!
Прошло много лет… У меня на кухне стоит большой, круглый стол, за которым иногда мы собираемся с компанией друзей.
С большой семьёй как-то не получилось…
Ушла бабушка, за ней дед и мамина сестра, мои двоюродные сёстры уехали жить в другую страну, а папин брат в пух и прах разругался с моей мамой…
Время от времени, когда уходит прочь дневная суета и дом погружается в сон, я выхожу на кухню и, не зажигая свет, усаживаюсь за большой круглый стол и вижу то, чего уже давно нет, и тех, кто уже давно ушёл.
Я думаю, что правильно мечтал, только, наверное, всё же немного не домечтал…
Горелый
Он всегда возвращался домой в шесть часов вечера. Шел не торопясь, сутулый, ростом с пятнадцатилетнего пацана. Иногда он что-то напевал или бормотал. Чёрные без седины волосы зачёсаны назад, чёрный костюм и белая рубашка без галстука. Соответственно сезону добавлялось чёрное демисезонное пальто с чёрным шарфом или чёрное зимнее пальто с чёрной кроличьей шапкой. Да, – ещё перчатки! Вне зависимости от сезона он носил чёрные перчатки.
Мы, первоклашки, счастливые родители которых получили квартиры в новом микрорайоне, практически жили на улице, где нас интересовало всё и вся. Сначала мы называли его «Чёрный человек».
Пару раз кто-то из особо смелых ребят пытался с ним заговорить, но он молча (по-прежнему не спеша) шёл и что-то бормотал. Когда мы стали постарше, то стали понимать, что Чёрный человек всегда был... выпивши. Именно выпивши. Мы, десятилетние пацаны, стали презирать его и называть «Горелый».
Дело в том, что всё его лицо было обожжено.
Узкие щёлки глаз без ресниц, ввалившийся нос, бесформенные губы. Страшная маска вместо лица. Совершенно невозможно было понять, сколько же ему лет.
Горелый жил в доме напротив. Зимой мы кидали в его окно снежки и ждали, отодвинет ли он занавеску. Нам было интересно посмотреть, в чём он ходит дома, так как мнения разделились. Сенька Стукин говорил, что Горелый носит дома чёрный халат, а Миха Лягин утверждал, что Горелый дома ходит голым. Кто из них был прав, мы так и не узнали. Окно всегда было наглухо занавешенным. Даже летом.
Лето. Чудесная пора каникул. Те, чьи родители могли себе позволить поездку к морю, возвращались загоревшими и давали приложить к уху раковину, хотя бы послушать, как она шумит.
Те, у кого были бабушки и дедушки в деревне, возвращались с толстыми щёками и угощали яблоками.
Я же относился к той категории, которая проводит месяц в школьном пионерском лагере, а два оставшихся просто шатается по городу.
Середина июля. Мне двенадцать лет и я с такими же оболтусами, которым некуда было податься, тайно (родители не разрешали категорически!) съездил искупаться на Волгу и первым (мама приходила с работы в шесть вечера) вернулся домой. В ожидании ужина, я сидел на лавочке и просто смотрел по сторонам. Вдруг я увидел Горелого. Он шёл, качаясь, и, как обычно, что-то бормотал.
Он был сильно пьян. Его рука, в чёрной перчатке, сжимала горлышко открытой бутылки водки. Он остановился, запрокинул голову, сделал глоток, помотал головой и увидел меня.
Время – удивительная вещь. Иногда оно летит так быстро, что мы не успеваем за ним, а иногда минуты ожидания превращаются в часы.
Прошло много лет, а я как сейчас вижу тот июльский вечер, лавочку, съёжившегося от страха мальчишку и Горелого, который сидит рядом и говорит, говорит...
У него был приятный баритон и больная, обожжённая душа. Он пил и говорил, вернее рассказывал. Я не всё понимал, но – война, танк, Прохоровка, запомнил навсегда. Что-то было о любви, друзьях, жизни.
Был мат и слёзы, которые он вытирал, сорвав перчатки, и я видел обожжённые кисти рук, пальцы без ногтей.
«Тридцать лет» – кричал он – «тридцать лет я живу во сне!»
Мне было очень страшно. Потом стало очень жалко его. Я попытался забрать уже почти пустую бутылку, которую он отдал не сопротивляясь.
Пришла мама, взяла нас за руки, привела домой и усадила за стол. Накормила, напоила чаем и велела мне проводить дядю Толю (тут только я узнал, как его зовут) домой.
Вечером папа рассказывал мне о Курской битве, о сражении под Прохоровкой и про командира танка дядю Толю.
На следующий день я всё рассказал ребятам во дворе. Мы договорились теперь называть дядю Толю уважительно «Танкист».
А через месяц дядя Толя умер. Узнали об этом только через неделю – соседи почувствовали запах.
Его провожали в последний путь в закрытом гробу. Перед гробом несли три подушечки, на которых лежали его боевые награды. В том числе звезда Героя Советского Союза.
Когда меня спрашивают: «Кто ваш кумир? Кто по-вашему человек года? Кто, как вы думаете, лучший по (неважно по чему)?» Я отвечаю, называя какие-то имена и фамилии.
Да, это имена достойных людей. Но!
Каждый раз я вспоминаю моего кумира, человека года и моей жизни.
Человека в чёрном, Горелого, Танкиста. Дядю Толю.
Мороженое
Мороженое «Пломбир» было самым вкусным на свете. За девятнадцать копеек вы получали радость, счастье и удовольствие в вафельном стаканчике.
– Мам, ну купи, ну купи! – канючил семилетний я.
– Завтра, сынок! Завтра, после работы, куплю.
– Хочу сейч-а-а-а-с! – я начинал подвывать, демонстрируя полную готовность к переходу в рёв.
– Завтра, сынок! На улице жарко, мороженое холодное, можешь горлышко простудить. Завтра принесу домой после работы, дома поешь.
– Н-е-е-е-т! – продолжал я начало плача Ярославны, – вон все едят! Я сеч-а-а-а-с хоч-у-у-у!
Мы стояли на автобусной остановке. Совсем рядом был киоск с волшебной надписью «Мороженое», к которому выстроилась небольшая очередь.
– Купи, купи, куп-и-и-и! – это уже было по нарастающей и люди, которые вместе с нами терпеливо ждали автобус, стали посматривать то на меня, то на маму.
– Неужели нельзя подождать до завтра? – раздражённо прошипела мама.
Стоявший рядом солидный мужчина, с портфелем, в красивом бежевом костюме и бежевых сандалиях, громко, на всю остановку обратился к маме:
– Женщина, ну купите ему мороженое!
Дама в белой панаме и тёмных очках подхватила:
– Мамаша, что вы ребёночка нервничать заставляете? Или вам денег жалко на мороженое?
Мама вспыхнула, крепко взяла меня за руку и повела к заветному ларьку.
– Но есть его ты всё равно будешь дома! – сказала она, покупая выстраданный мной «Пломбир», – по дороге мороженое немного подтает, я дам тебе ложечку и будешь брать по чуть-чуть!
Я был на всё согласен и радостно уселся к окошку в только что подошедшем автобусе.
– Граждане, оплачиваем за проезд! – громкая и необъятная кондукторша двинулась вдоль сидений.
Когда она добралась до нас, мама, вежливо улыбнувшись, показала проездной билет и положила руку мне на плечо.
– А мальчику вашему сколько будет? – пытливо спросила бдительная кондукторша, видимо озадаченная маминой улыбкой.
– Ему можно без билета, – вежливо ответила мама, зачем-то доставая из сумки мороженое.
– Мне уже семь лет! – гордо заявил я.
«Семь лет» утонули в «Пломбире», который мама ловко поднесла к моим губам.
Надо сказать, что для меня это явилось, с одной стороны, насилием над личностью, и я обиделся. С другой стороны, в моих руках нежданно-негаданно оказался приз, который мгновенно отрешил меня от реальности.
– Сколька? – бдительная тётя нависла над нами грозовой тучей.
– Да мы выходим скоро, – тихой скороговоркой ответила побледневшая мама, – маленький он ещё, давайте я его на руки возьму.
Шум на задней площадке отвлёк королеву рейса номер двадцать шесть. Пока она выступала третейским судьёй в споре дяди в бежевом костюме и тёти в белой панаме (на предмет, кто первый толкнул, а кто испачкал новые брюки) нам удалось благополучно проехать ещё три остановки. Необходимость сбора оплаты проезда с наполнивших автобус пассажиров, подарила ещё одну остановку.
Все это время мама, сосредоточенно и не моргая, смотрела в одну точку, а я самозабвенно откусывал (а не ложечкой, по чуть-чуть!) кусочки вафельного стаканчика, разумеется, вместе с его содержимым.
– Дамочка впереди! – пророкотала туша на весь автобус, – собираемся за проезд оплачивать?!
Пунцовая мама встала и, подталкивая меня перед собой, пошла к выходу. Дверь захлопнулась. До нашего дома было ещё три остановки.
Я, гордо-обиженный, шёл, слизывая с пальцев остатки мороженого, и еле успевал за мамой.
– Всё! Устал! – выкрикнул я ей в спину. Мама обернулась, по её щекам текли слёзы.
– Мама, мамочка, не надо! – крикнул я, тоже заплакал и бросился к ней.
Она села на пыльную траву, усеянную шелухой от семечек и окурками, крепко обняла меня, прошептав на ухо: «Всё хорошо, сынок! Я люблю тебя!»
Невдомёк было тогда мне, семилетнему, что у мамы в кошельке оставались последние двадцать копеек (на которые пришлось купить мороженое), а как раз на следующий день, она должна была получить зарплату.
Последние тридцать лет, каждый год, пятого июля, я приезжаю к маме и привожу два «Пломбира». Мы едим с ней это (пусть уже не самое лучшее на свете) мороженое, смеёмся, вспоминая автобус, и я снова чувствую себя маленьким мальчиком, который перестал плакать, обнимая маму.
Иллюстрации:
Рисунки Андрея Николаенко
© Дмитрий Бирман, 2020.
© 45-я параллель, 2021.