Дмитрий
Билько

* * *

Б. Н.

Аид, как автор бакалеи,

не гнёт колени пасмурным вестям;

покуда чист мундир, покуда цела портупея

босые ноги презирают хлам.

Суров, мятежен в душной буре

(эпитет кормится душой),

вороны, твари бесовы, понурым

прихвостнем следят за ним толпой

отчаявшейся и бессловесной –

ведь карканье лишь звук, звериный вой;

замажьте глотки известью одесской:

понять что рой, что моря есть пчелиный рой.

Он есть огонь, он часть его, искра!

и кабы не камчатская икра,

то кожаные мельницы о двух ногах

молились бы за прометеев прах

почаще. Сминая наст, лесник по чаще

бредёт, придерживая голову стеклом

с чуть замутнённой жидкостью, и в том

ему до нас, таких же как и он, пропащих,

закрытый, стылый перелом

консервы с надписью «Тушонка»;

остынь, постыдная влекомая душонка,

тут место поклонения семнадцати стихий –

отсюда звук «уиу-иу-ий»!

Здесь точка обособленная, константа,

что голос твой? лишь хрип? куранты?

Аид, взяв плодороднейшую из всех,

ответил братьям, что есть человек.

Балабаниада

Не дай мне бог стать жителем равнины.

Уистен Оден

Когда он говорил, это не портило тишину,        

не избавляло счастье от времени,

от очереди на приём;

был только звук – хрустящий,

и в нём пожухлому пространству нынешнему

слышался Ахерон.

...осипший бог куриный, направь облако заслонить мою тень.

Снижение, выполненное по одному ему

доступной малахитовой глиссаде,

заполнило пустоту – знал,

как мало похитили:

девять грамм. Тряский этап к миру подлёдному.

Так задрожал Урал.

...оставь ребёнка за столом, дух кафкианский, позволь ему быть сонным и сытым.

Литота боли предвестником летопись налила,

плёнка впитала мякоть по-новому,

кровь и восток линза свела:

Аки Каурисмяки

видит, как обмерла – бел полотном изо льна –

судорогой Нева.

...побравши клёкот орла сиамского, полезай в табакерку скорее, родной.

Обмылок. Чабан. Серпентарий. Малый народец. Оркестр.

Это вторжение! Интервенция

с минимальным набором слов

и судей – как в том же (и не

бесспорном) случае, совесть ёжится в кресле,

судьбы перемолов.

Вариация на заданную тему

низведённая до предела

хриплым ропотом

архивная тишина

соком ивовым полднем выпитым

вот уж как

без малого полчаса

побелела

рта огарок губ

две балясины

пошлость самая а туда ж

хором слипшиеся виноватые

вздох и кажется

первый раз

опрокинуты

одичалые словом матери

их венчала

ночь

изысканный антураж

Вторая вариация на заданную тему

дома-увальни распластались

погрузнели

расхристаны

пот течёт из всех пор

по несущим

открыткам о первой весне о полёте о сказочной пристани

вверх взметнулись

тогда

юркой сойкой на землю порхнули

как времянки легки

были

с тех пор

в кепках шиферных неулыбчивы

стаж учтён но так без толку так привычно

пухнут с голоду

в сон

прячут плешь

а под кепками слышна музыка

звон стаканов

по истёкшему нарочитому

с узким горлышком току времени

их алкает

чёрных смол лебединый звон

Вымытый

эгон

возможно ли

более

вывернуть наизнанку

тело чем смог это

сделать

тобой отражённый свет

могла ли

женщина допустить

изувеченная с криком о помощи

из-под танка

детей блестящих и неотличимых от

снарядов

что сама она – грянет станком

смазанным бурой запёкшейся спермой

и рождение

первенца

будет

громогласно подхвачено

самой землёй рыхлой от гусениц

бледной под листьями дубовыми и мечами с первым мая

в добротной но

меньшего размера обуви

made in otto

стоит ли

тогда

закуривать посыпая барвинок пеплом

спелым и

сглатывать вычислив разницу снова

под именем полным

или же

дать ему время ослушаться пленных

позволить

жизни

разбить

чёрный гранит

вымытых плит

Июльский воздух

Бог богов Господь.

Бог богов Господь.

Нав. 22:22

I

Восход – предвестник бетонными столпами

стояния без влаги и самого естества

его. В глазах размытыми парчами

портрет, как памятник безумия Клио.

Работа скучная, но механизм запущен;

его не спрашивали, просто подошли

давно. С тех пор янтарный взгляд опущен,

и не вода подтачивает – дно.

II

Металл никак не доберётся до волос –

конвойный – он не поспел за пассажиром

поезда, как следствие: под перестук колёс

за безучастьем дерзость кроется.

У рта приподнят бледный уголок,

ресницы – ливингстоны – тонут в джунглях

чёлки, колосьями убит приспущенный носок,

и кошки, чуть дыша, скрываются в потёмках.

III

Упругость каждого движения страшит.

Он – идеальная система сложения

частиц, мечтатель, любовник гесперид,

причина состояния падающих ниц.

Закат – разоблачитель, бессовестный Мелькиадес,

в край честолюбия принесши терпкость,

волю, вослед роняет: «Книги здесь,

библиотекарь молится у моря».

Капель

тупая ноющая боль

капелью точит разум

всепоглощающая моль

в два горла хлещет сразу

блуждает мысль кроток взор

лишь пальчики белее

впиваются мой кругозор

памфлет на бармалея

сорвало пробки пересвет

возносится от челубея

к отцу голубкою на свет

передозировав морфея

самопожертвование

спиралью кружит танец

потомок жерновов безье

алтарь кинжал и агнец

Керкинитида

потрёпанный тюль с голубой заплатой

и чёрными нитями высоковольтных линий

спит на карнизе

в ослепительно белой осьмой палате,

где в шахматы играют Плиний и Плиний –

битва под Пизой.

на полу бирюзовая махровая простынь

с сотнями снежногривых бегущих оленей,

с пятном от вина;

на доске фигуры соревнуются в росте,

у некоторых из них дрожат колени –

это не их вина.

на отшибе ютится коробов стайка,

оставаясь приютом для скопища чёрных

блох с аурой;

волны в тоненькой белой майке

слизывают пеструю парочку томных

Блох-Бауэр.

пыльная призма выпускает зелёный

огуречный поток на свидание с ветром

подле берега,

где бродили смуглые эллины-фантазёры,

постоянно влекомые сиянием света,

волей дерева.

* * *

Б. Н.

Копчёная сковорода стенает на плите,

чей газ, бродяга, шествует по свету

в лазоревом манто с недель прет-а-порте

одной из тех столиц, что, задыхаясь к лету,

выплескивают людей в подержанных авто

с клеймом союза тройственного, всуе

не поминай людей в подержанных авто,

как кипарис не поминает тую,

почившую взамен него на рубеже

младых вершин, что тройственной грядою

спускаются ко мне куэстой неглиже,

покуда газ растлён сковородою.

Мышка

дамский пальчик в рот уволок

чернит губы и зуб серебрит

ай-серез и под

перестук молоточков подумать

только

как может

ковкий бит обуздать

шёпот стен и посеять

нетерпение

в пене дней

под обрюзглой волной двадцать первой

кто сказал что большая

через каждые семь

я поверил

значит эта

скрутит шею прильнёт отымеет

пусть не медлит

раскусил дамский пальчик

последний

и допил гул машин

и дождя прелый шум

так осмелился

на улыбку

Огни святого Эльма

ты будешь высечена

из шёлка претерпевая

боль омовение проще

ад сущий от прямой ибо

эта старая и тщеславная

пигалица так желала тебя

вычленить либо как шутили

заставить даже камни что под

ногами покраснеть и распавшись

выпалить как же хороша шельма-то

адажио: пусть твой изгиб они назовут

слабостью будто прогнулась и кажешься

только завесой не облаком пылью тут алою

в полдень восставшей. если убита пожалуйста

я буду ты говорила тогда ветру и свету отдайте меня

звоном закатным кротость резца буде исполнится значит

не зря грудь моя взорвана как письмена клинопись сполохом

нанесена. тень черноризца пребудет в покое лаврского холода.

этим позволишь оставить моей ладони на память унцию пороха

с меня подпись достойная подлеца сон после смерти твоё

имманентное предположим кот в сапогах мой – в мешке

сшитом к апре... нет... саркофаг скорее. едва ли тогда

взгляд мой моложе становится на вещи в себе разве

что кожа сброшена будет в срок за три недели до

летнего солнцестояния этим сурок и отличается

смуглый от скажем джотто сутью покрова

чьего в сумерках днём и ночью

интересуется кто-то

Прохожий

Одиночество

стало отчеством,

ветхой вечностью

в злом отечестве.

Ночь порочная,

дуги лунные,

знать, не прочный я,

знать, не умный я.

Не воротишься:

плёнка с плесенью,

клёны с ясенем,

как захочется –

так объявится.

Чай да бублики,

блажь под пудрою;

чай, по рублику

дашь, подруга, мне?

С вас – по ниточке,

с вас – ботиночки,

так и ходим мы

проходимцами.

* * *

Б. Н.

Скрип половиц, как скрип костей;

Здесь ветхий человек не жил, но помер,

Угаснув тихо, без борьбы, он понял,

Что грянет век в сообществе теней.

Круговорот, жужжание под лампой

Дневного света ночью в полутьме:

Ему казалась спившимся атлантом

Та горстка мух, повисших в пустоте

Больной квартиры с острою экземой,

Привыкшей выть, как водится волкам,

В период стойкого употребленья темы,

Отчётливо бегущей по строкам.

Он приготовился, он ждал, он верил,

Сверяя стрелки поминутно по часам,

Он ждал шагов у приоткрытой двери

Последней для себя загадочной la femme.

Лучи, выглядывающие у туч из-под подола,

Под потолком венецианская гондола,

За стенкой хрип литовской магнитолы –

Так с пряток возвращаешься домой,

                                                а тот всё водит...

Три + 1

О. Л.

Замлев, конечность разбухает

белёсой пальмой где-то

в провинциальном гетто,

и запах свёклы; тает

февральский снег под лютью

коротышки, в масштабах

дымящегося ада,

и звуков лютни.

И свет не в силах зацепиться –

так гладок склон, так нежен;

глаза к утру не смежив,

оперившейся птицей

сознание у края

водоёма трепещет,

стыдясь пороков вещи,

изнемогая.

У девы блеск, у девы радость,

минутная возможно:

парит, мерцает кожный

покров, как самовар. Ось

не то что бы от немцев,

но шёпот их под дверью

из нас (я в это верю)

изгнал пришельцев.