Баошичи
Изумрудный свет в старинной чаше,
сколы и трещины по краям ощупывает языком заря,
олеандры томятся в глубокой тиши, ничьи,
только ветер порывисто дышит –
это Баошичи
выплывают на берег из узких колодцев времени,
из спутанных завитков,
из плена фарфоровых облаков
выпадают,
вытягивают загорелые шеи,
распластываются на камнях,
оживают профили на камеях.
Черногория – медленная земля,
будто горячий кофе или сухое вино,
сестрица к сестрице потягивают улыбки на лицах,
каждая смотрит в своё окно, но лишь одно
нараспашку, ночью открыты ставни,
и лишь она могла бы, но так и не стала...
В Бока-Которском заливе, повесив нос,
дремлет лёгкая лодка, укачивая на руках
чешуйку, лепесток плавника.
Рыбка моя ненаглядная,
каменная моя рыбка.
Рыбинка
Рыбинка – речка подземная,
речь течёт, пробивая в коллекторе брешь,
улица расплылась в сирени,
окна светятся, – слушает этот бред:
«Можешь не видеть, на ощупь не чувствовать,
просто знай – есть водопад, он струится,
до дна заполняет искусственный,
асфальтовый угол, кирпично-панельный край.
Можешь не верить, он у тебя под ногами,
в трубах холодных и грязных пытается жить,
можешь забыть его имя, уменьшить, забанить,
полностью изменить.
Он будет длиться в потоке диггеров,
от фабрики Динга до Страхова особняка,
рыбинкой, серенькой, глупой рыбинкой,
не предавая ни одного твоего сиреневого лепестка».
Церера
В лепестках носил по океанским скверам,
гравием чернёным с ложечки кормил.
Над яремной ямкой на шнурке висела
карлица Церера – планета тьмы.
Он её берёг от пристальных и пьяных
пристаней, где корабельный сброд
согревал в ладонях скулы океана –
сакуры цветущей розовый налёт.
На неё молился, с грустью созерцая,
как она, касаясь края перемен,
угасала, илом – бледная, босая –
обводила тело, он её жалел.
Вот и сказки нет. И вздрагивал, и прятал
вздохи в бесконечный горизонт,
обнимал за шею, бережно и мятно
прорастая в приоткрытый рот.
Истерзанные деревья
Истерзанные деревья, голодные вопреки,
встречаются взглядами – ночь бессмертна –
тянут раздвоенные, тонкие языки,
впиваются в пепельно-фиолетовый –
мир распадается на куски
полнометражные, остросюжетные.
Перед рассветом
Лета омывает корни, фиксирует каждый шаг,
кажется, – вот оно утро, только встало,
стоит на длинных, вытянутых руках,
стопы упираются в облака,
не знают усталости,
справа и слева солнечная река,
ни одного берега не осталось.
3-я Рыбинская
Тоненькая улочка, на этикетке «Рыбинская»,
цвета маренго, полосы по краям.
Замотаешься, никак не выбраться,
щиплет мороз Мыс Надежды, укоряя
трафик в оппозиции новостям.
Жизнь изменяет, пытает: «Видели?»
Всё постоянное баюшки-баю:
редкие пешеходы, редкие водители –
редкие птицы, давно в раю.
Одна она никуда не торопится,
лежит под лоснящимся воротником,
связана гладью на спицах, снится
мне – дышит неслышно, но глубоко.
Сука любовь
Она приходит, когда не ждёшь,
Когда по сценарию мелкий дождь,
Сокольники, крестики-нолики.
Потом антракт, остывает чай,
‒ Чего не хватает то? И отчаянно
Молишься, молишься вечности,
Особенно истово вечером.
А тут с порога тебе: ‒ Ага! ‒
Носок резинового сапога,
‒ А я тебя разве трогала?
А ты сияешь, как медный таз,
Эмаль голубая потрескалась,
Какие открытые раны,
‒ Ты что ли сегодня пьяный?
Шершавые руки, пот горчит,
Голодный, обветренный рот: ‒ Молчи! ‒
И крылья: под белой майкой,
Под логотипом Найка.
Шутит, а мне совсем не до шуток,
Лицо опасно для жизни,
Стекаю по улицам мутной жижей,
В ней тонут старые миражи –
Легковоспламеняющиеся,
Многотоннажные баржи.
А на миру и смерть красна,
И как-то сама собой пишется
Самая ритмичная,
Самая головокружительная
Во вселенной весна.
Где-то
Где-то по улицам, скроенным встарь,
Тихо ползёт утро и,
Из смолы выпекая янтарь,
Заполоняет маршруты.
Стройные пинии – зонтики в ряд
Шествуют преданно рядом,
Порабощая блуждающий взгляд
После недолгой осады.
Сонные чайки на башнях сидят,
Ждут своих правильных принцев, ‒
Пёрышко к пёрышку – гладный отряд
Твёрдых моральных принципов.
Вьётся сирень, умиляет свирель,
Сердце стучится в двери:
‒ Please wait a bit! ‒ Метрдотель
В кипенно-белой купели...
Там никогда не бывало широт
За болевым порогом.
Там проживает счастливый народ,
Благоустроенный Богом.
Бабушка
В деревянном домике ребёнок,
Смешное ласковое дитя,
Из пелёнок чуть выросла
И уже бежит встречать
Внука, приехавшего на дачу,
А он важный такой, удачливый,
Смотрит по сторонам,
И жена его тоже там.
А она бежит, не чуя больных ног,
А она и живёт-то только из-за него,
И ждёт его, и верит в него.
Ласточка, солнышко, бабушка.
Дождь
Странное лето, но это за окнами, это
где-то на расстоянии строки.
Здесь в полудрёме дыханием обогреты
Латте, клубника, – выкладываю на блюдо, –
будет – не будет, любит – не любит,
не лги.
Тонкие пальцы захвачены, в мякоть повиты.
Сок или кровь запекается на ногтях?
Знаешь, за голод заплачено и забыты
все пригласительные, разосланные гостям.
Платье из ландышей в серое перешито,
в серых вуалях реют верхушки аллей,
может, увидит и перестанет резвиться,
отяжелев.
Двадцать по Цельсию вызвонят трелью из душа,
солнце за шторку зацепится, будто без сил,
он ледяной, по сезону немного уснувший, ‒
всё-таки мило, что падая не погасил
круглый светильник. Дождливое, леживое
утром забудется, в небо лети, беги,
только клубнику осталось стерпеть по живому,
так что не лги, хотя бы себе не лги.
Птица
Утро. Улица.
Скребут, царапаются тормоза,
Мельтешат дверцы,
Солнце в глаза, в самое сердце,
Скоро родится весна и на этом деревце,
Скоро весна подойдёт вплотную, поднимет лицо,
‒ Алло, птица, пора бы приободриться,
Никому не легко, кончилось у Господа молоко,
Птичье твоё молоко,
Смотреть на тебя – тоска, очень уж высока ветка,
Спускайся на землю, детка.
Берёза
Что же ты, ангел мой, смотришь так бережно
на кружевную, прилипшую прядь?
Не Белоснежка я, не белоснежная
тропка из пустоши в каменный град.
На иссечённой, обветренной коже
сложный рисунок из пятен и дуг,
жёлтые кудри, прошедшие обжиг,
прикосновения всё ещё ждут.
Если дотронешься, если осмелишься,
хлынет вселенским потоком листва.
Девица – странница, гордая, лешая,
в серой кольчуге берёзовый стан.
Не пощади! Наступай и пророчествуй!
Память на паперти, наперечёт
светлые дни, полнолунные ночи.
Небо моё, и ещё, и ещё.
© Диана Рыжакова, 2018.
© 45-я параллель, 2019.