Денис
Голубицкий

Преображение

Тане, жене и другу

1

Пришли письмо, чернил не экономь.

Разлукой терпкой пахнет клей столярный.

Быть может, как в Иртыш впадает Омь,

и мы впадём в соблазн эпистолярный.

Не то, чтоб осязанью вопреки

отринута бумажная морока…

Но что за город вырос у реки,

невнятный отзвук школьного урока?

Как будто в чай добавили имбирь,

стремясь от расстоянья излечиться.

На языке всё вертится: «Сибирь»,

играет, дышит, ластится, лучится.

А это жженье лёгкое во рту –

примета ожиданья и смятенья.

И строки оживают на свету,

и нежность, прихотливое растенье.

2

Преображенье леса, дальних крыш,
Озёр окрестных, обрамлявших пустошь.
Полынь и мята, щавель и спорыш…
Взметнёшься вмиг и крыльев не опустишь.
 

Листва берёз, как только день погас,
Совсем иным наполнилась сияньем.
И Яблочный означен будет Спас
Смородиновым кровоизлияньем.

Август 2013, деревня Преображеновка
Омской области – август 2015, Киев

* * *

Владиславу Городецкому

Истерзана душа и мостовая.
Найдут друг друга камень и праща.
– Постойте, эта улица живая! –
Прошепчет тень под складками плаща.

– Постойте… –
                   Гул пожарища неистов.
Лишившись слов, от боли обомлев,
Стоит в огне растерянный Владислав,
И плачет он бесслёзно, будто лев.
 

– А знаешь, Лешек, пуля ведь не дура!
И я тебе одуматься велю!
Ах, Дезидерий, что архитектура,
Когда здесь люди, слышишь? Лю-ди! Лю…
 

Не видно ран. Но помнит мостовая:
Найдут друг друга камень и праща.
– Постойте, эта улица живая! –
Одни слова – ни тени, ни плаща.
 

2014 – 2015

Анна

Восемь строчек до Крещатика,

Две страницы до гимназии…

Слышишь, дремлет Адриатика

В тусклом зеркале фантазии?

Кто же ты, девчонка дикая,

Царскосельская изгнанница.

То ли стала Эвридикою,

То ли птицей-бесприданницей…

Научись терпенью заново.

Вспыхни, песня отзвучавшая…

Что шептала ночь Иванова,

Колыбель твою качавшая?

Как непрочно всё, что дорого!

Юность века опалённая…

Гроздья храмов, ветви города,

Тень латыни окрылённая.

Чётки дней в ладони вечности

Бросит осень византийская.

Пламя веры, ветер верности.

Весть безмолвная софийская.

Жизни строгая грамматика.

Сны и годы вереницею.

Восемь строчек до Крещатика,

Свет над каждою страницею.

2012

* * *

Мирл Аврумовне Ягуд 

(Голубицкой)

Дремлет в сосуде миро.

Пусто в осеннем храме.

Бабушку звали Мирл –

имя ловлю губами.

Девочка Мирл, девушка Мирл…

Не оскудеет мера.

Вздрогнут птенцы.

                              И ветер

не пощадит жилища.

Бабушки нет на свете –

имя приюта ищет.

«Бабушка Мирл,

бабушка,

бабуш…»

              канули звуки в небо.

Бабушка, ты увидишь

Радугу за слезами!

То ли забылся идиш,

То ли у сердца замер.

«Мейделе Мирл, бабушка, бобе…» –

Яр отзовется Бабий.

Хрупкий рисунок мира.

Сонный сентябрь простужен.

Девочку звали Мирл –

Слышишь, зовут на ужин?

Живы остались дети,

мрак отступил смертельный.

«Мирл…» – промолвит ветер

бережный, колыбельный.

Бабушка Мирл, девочка Мирл…

Вот и уснула мирно.

2013

* * *

Гари Лайту

Лето и Яр тёзками оказались…

Если поэзия всё же возможна и после такого,

снова с плодами рифмуешь – как странно – осеннюю завязь,

и понимаешь, что «больно» – прогорклое слово.

Нет, ты не циник. Но сказано многое слишком,

речь человечья сама по себе еретична.

Улицу знаешь на память – беги к старикам и к мальчишкам,

Впрочем, едва ли экзамен ты сдашь на «отлично».

Стой! Не пиши! Это что за кощунство, ей-богу?

Ты упражняешься, будто жонглер сумасшедший…

Грузный октябрь омывает и жадно глотает дорогу.

Вот и в тебе отзывается каждый ушедший.

2015

* * *

За хлеб мой насущный,

за каждую каплю воды

спасибо скажу.

За то, что Адамовы я повторяю труды

спасибо скажу…

Арсений Тарковский

Юрию Левитанскому

Пахнет в булочной уютом домашним.

Сон отступит перед нашим упорством.

Хлеб насущный не бывает вчерашним,

даже если он становится чёрствым.

Своды сумрака доступны гардинам

и кулисам измеренья иного.

Это правда, что не хлебом единым –

только в булочной об этом ни слова.

Нет, пожалуй, здесь и нужно об этом!

«Всяким словом, – говорю. – Всяким словом…»

Потому что возвращенье к основам

уготовано не только поэтам.

Пахнет в булочной уютом домашним.

Жизнь проста. Гораздо проще с годами.

Хлеб насущный не бывает вчерашним.

Всё, что будет, было прежде, в Адаме.

2008

* * *

Как настойчиво, как неотступно

дождь смывает румяна зари...

Я проснуться хочу не от стука

потревоженной ветром двери,

но от шелеста и шевеленья

крыльев света в соседнем окне.

А промокшие за ночь поленья

так растерянно стонут в огне.

Дождь исчез, но оставил улики,

и вот-вот будет пойман, злодей!

Посмотри: недотроги-улитки

перестали бояться людей.

Миновала гроза, отступила,

добродушием светится лес.

Исхудавших деревьев стропила

дотянуться хотят до небес.

Как чудесно в лесу просыпаться!

Только Богу и слову служить.

А потом – в октябре осыпаться,

оступаться – и падать. И жить.

2005

* * *

... и зацветёт миндаль,

 и отяжелеет кузнечик,

 и рассыплется каперс…

Книга Екклесиаста 12:5

Рассыплется каперс.

В лесу не останется листьев –

нам все это будет даровано,

если, конечно, подарком возможно считать увяданье.

И чтобы найти оправданье

такому порядку вещей и укладу подобному,

не нужно готовиться вовсе к отчету подробному.

А всё же придется, мой друг, отвечать без запинки,

какие лелеяли мысли,

зачем выбирали тропинки, ведущие Бог весть куда,

любопытства ли праздного ради.

Зачем равнодушные строки заполнили наши тетради.

А впрочем, словам не присущи людские пороки,

они на устах у пророка и сами пророки,

они по веленью Творца собираются в строки.

А мы, если толком, всерьёз разобраться,

совсем не творцы, а всего лишь, всего лишь посредники…

Рассыплется каперс,

и осени крохи последние склюем осторожно,

доверившись доброй руке.

Тогда и поймём, что наметилось устье в реке.

Сейчас это кажется нам запредельным, несбыточным.

Но есть запредельность другая,

и мы к ней приблизимся, это уж точно.

Рассыплется каперс.

Да он и сейчас рассыпается.

И все-таки утро опять и опять просыпается.

Поэтому лучше побродим с тобою легко,

и больше не будем заглядывать столь далеко.

Июнь на исходе.

Сюиты последние такты

уже отличаются тонкой и тихой протяжностью.

И слышно, как ветка – увы! – надломилась под тяжестью.

Нет, нет, не подумайте, тяжесть её не в плодах!

Она слишком долго с собою была в неладах.

А мы так спокойны, смиренны и, стало быть, счастливы.

Друг к другу внимательны, может быть даже, участливы.

Свободны настолько, что можем расстаться, не сетуя,

а всё же останемся рядом, негромко беседуя

о чём-то простом, непустом и о самом бессмысленном,

как может казаться на первый, поверхностный взгляд.

Но смысл откроется, он непременно откроется,

незримый покров благодатный раскинула Троица,

и этот покров пребудет над нами,

пока не рассыплется каперс,

и даже когда он рассыплется,

даже когда он рассыплется.

2005

* * *

Роману Кофману

По Владимирскому спуску

Музыка стремглав бежала

Осторожному моллюску

И пчеле, лишённой жала,

Стала улица подобна, затаилась.

Вот и вырвалась из недр

По счастливости случайной,

музыка впадала в Днепр,

музыка звалась Почайной.

Стала терпкою водою дождевою

По Владимирову небу,

По свинцово-медной ткани.

Музыка подобна хлебу

И вину на свадьбе в Кане.

Окунись в неё. Прими её крещенье.

2013 – 2015

* * *

Владимирская горка застыла в изумленье –

Летит над нею город, промокший, желтокрылый.

А может, это просто качаются перила?

Дрожит вагончик синий, и кто там на сиденье?

И время, и пространство, и крыши дождевые

Малиновым закатом залиты, как вареньем,

И кажется порою, что всё это впервые,

Распахнутые окна полны стихотвореньем.

Каким столетьем пахнет? Куда река стремится?

А впрочем, что прозрачно и что неразличимо,

Доносится ли голос, иль музыка струится –

Едва ли разберёшься, покуда едешь мимо.

Нет объясненья чуду, нет песне окончанья,

Круженье слов ложится на старую пластинку.

Окраины затихли, растаяла Почайна,

И осень потеряла в листве свою волынку.

Юродивые грозы врываются в квартиру,

Легко слетают с веток послания и вести.

И остывает Киев. Но Городу и Миру

Являются поэты и порознь, и вместе.

2012

Весна в Купеческом саду

Генриху Нейгаузу

С трамвая спрыгнуть на ходу,

И быть, как в детстве, сорванцами…

Весна в Купеческом саду

Заигрывает с деревцами.

Как зябко, зыбко на ветру

Огням и музыке, и Фебу.

Холмы спускаются к Днепру,

Не отыскав дороги к небу.

Уснул вдали фуникулер,

Но, продолжая восхожденье,

Невозмутимый дирижёр

Вершит вечернее кажденье.

Ночует эхо в куполах,

Ничем себя не выдавая.

Взгляни: на кронах и стволах

застыла музыка живая.

Бессонный парк, подай мне знак,

Едва заметно, торопливо,

Когда возникнет Пастернак

Над гулкой теменью обрыва.

И не поймёшь, в каком году

Проложен мостик меж сердцами…

Весна в Купеческом саду,

Давно оставленном купцами.

2011

* * *

Владиславе Осьмак

Неизменно узок и горбат

Путь от унижения к величью.

Но пустивший корни стилобат

Не поймает в сети душу птичью.

Колокольный ветер. Свет сквозной.

Грузный холм в тревоге родниковой.

Прежней жизни силуэт резной,

Вспыхнувший от искры пустяковой.

Стелет город ткань своих чудес,

А под ней дрожат столетья тускло.

Время изогнётся буквой S

И вольётся в каменное русло.

Словно книгу, улицу прочти,

Расплети запутавшийся локон.

Не осталось жителей почти,

Но глаза сияют в сотнях окон.

2013

Игорь Стравинский. Scherzo a la russe, 1945
 

Притязания музыки горней
Постигаешь. Вдыхаешь. Паришь…
Брызжет скерцо твоих Калифорний,
А слова подбирает Париж.

Нотной вязью омыт и опутан,
Стон рояля слышнее мортир.
И покорность, и спесь контрапункта –
Всё приемлет и стерпит клавир.

Отзывайся – вблизи, вдалеке ли –
Междометием, камнем, слюдой.
И сейчас, и когда Сан-Микеле
Растворится, уснёт под водой.

Что ж, хвала тесноте и обиде –

Непривычный рефрен заучи.
Возвращайся, Протей и Овидий.
Дирижёрствуй! Скитайся! Звучи!

2015

* * *

Александру Кушнеру

Если годы – не голуби, а вороны,
Если были тщетны веков прививки,
Отправляйся на озеро близ Вероны,
Где Юпитер с гор собирает сливки.

Но пронзает город сильнее тика.
Чем сегодня пополнится твой глоссарий?
Выдох «Санта Мария…» и вдох «…Антика».
Вот Леони Порта, а вот – Борсари.

Может, встретишь на площади Алигьери,
Расспроси его – если так совпало –
Чем опасен лес, и откуда звери,
И какие замашки у делла Скала.

Страшен яд вражды… Ты совсем ребёнок.
И с паломника спросится, и с вельможи.
Посмотри, как много вокруг веронок –
До чего же они на одну похожи!

2015