Дряхлый безумно красивый старик, грозный для тех, кто знаком с ним лишь понаслышке, ворчливый и злобный по мнению обывателей, как себе самому одному доверяет мальчишке, только с ним он и ласков, и строг, и внимателен. Всё, что позволено старости знать о детстве, отныне заключено в этом ребёнке – едва заметном на огромных ладонях собора зёрнышке. Старик вряд ли может представить теперь, что и сам был младенцем, что молочная музыка пенилась у него на губах, вряд ли может вспомнить, что и сам был юным, что открывал в себе силу, что стеснялся нежности и считал мужество панацеей. Дедушка-орган, которому не суждено увидеть внуков, поскольку он врос в стены храма трубами-нервами. Сколько раз его сердце готово было воскликнуть: – Боже, какая алая музыка, какая бордовая музыка, музыка с металлическим привкусом! Сколько раз слышались хрипы и вздохи. Проходили сквозь сердце сражения, бури, эпохи… Но почему ребёнок встревожен? – прелюдия боли врывается в храм и вмиг разрушается соло шагов осторожных и лёгких: – Учитель, учитель, у Вас воспаление лёгких! Летят слова – в никуда, в пространство, у которого нет ни души, ни слуха, ни совести: – Скорее лечите его, лечите! – Но где найти такого врача? – злорадствует тишина, хохоча. И всё же старик ещё проживёт не один миг. Тем более, что время в его руках то изделие, то глина, то камень, то прах. Ветхий старик и растерянный мальчик, не разомкнувшие рук, в радости, в горе, в соборе, в городе, забывшем о том, что спасёт его только сострадание. – Боже, какая алая музыка, какая бордовая музыка, какое ранимое сердце на отцовских ладонях собора.
Популярные стихи