Денис
Балин

Бетон луны

ночь хуячила окна бетонной луной

залезала в кровать

небо любит глотать

пустоту с темнотой

небо любит сгущать

тут одни мудаки ни двора ни кола

ни любви ни тоски

до последней строки

под ногами зола

под ногами куски

городских фонарей (дочитай до конца)

тут зима и метель

небо сядет на мель

возле ног погранца

небо ляжет в постель

я тобою пропах я с тобою живой

я жую кислород

снова утро придёт

и главу за главой

эти строчки сожрёт

Бинтованный город

Это снова зима, как диагноз в медкарте,

расписалась по улицам вдоль-поперёк.

Сверху шарит луна и звезды уголёк –

замечтался, как школьник за партой.

Задремал мой сосед: не буянит, не пьёт,

За январским окном – Сальвадоров Дали.

Если мир наш не прёт? – Разменяй на рубли:

все секундные стрелки и весь кислород.

 Старой пандой луна жрёт бамбук облаков,

 опускается вниз и нас хочет спалить.

 Ты меня не вини, ты меня удали

 из социальной сети, из друзей и врагов.

 Этот мраморный парк знает шёпот листвы,

 помнит мягкость травы и тепло того дня.

 Ты пали через гугл по ссылкам меня

 и стихи Царскосельской братвы.

 Вот такой вот пейзаж, в нем родная страна,

 как стена облаков и не виден просвет.

 Опускается ночь, там где «выхода нет»,

 как бинтованный, город, там он и она.

* * *

Была зима по разным городам,

а белый снег, как книжные страницы,

шуршал под окнами, в ногах и рукавицах,

лез под одежду, будто мёрзнул сам.

Чужой январь гремел мешком с костями,

крутил мне руки, пальцы, сжав горстями;

смотрел в лицо и, словно прокурор,

совал под нос все зимние улики.

Так падал снег нашествием великим,

и люди шли, заполнив каждый двор…

То был январь, и строчки от стихов

чернели на столе в листе бумажном.

Все те слова, которые я нажил,

шумели, как проспекты городов.

И снег, упав с огромной высоты,

как проклятый хватался за кресты,

за купола, за крыши, за карнизы,

за каждый столб, за шапки и шарфы,

за всё, на что не хватит тут строфы,

и мёртвым опускался дальше книзу.

И столько понаехало лгунов,

что места не осталось для стихов.

Мой город, словно смятый лист А-пятый,

в котором написали от руки

все наши имена и те куски

из жизни, что надёжно, вроде, спрятал…

* * *

Движение по краю. Духота.

Мой Млечный Путь из бегства и сомненья.

И эта ночь, и эта простота

в твоих словах, поступках, извиненьях.

Вся бледность звёзд тебе одной к лицу

ведь ты звезда, а холод только ноша.

Вокруг пустыня, всё идёт к концу.

И ты сгоришь, и я с тобою тоже.

* * *

Если задуматься – родина пахнет всем сразу.

Небо кишит облаками от Питера и до Кавказа.

Жизнь из берёзовой зебры и с привкусом кваса.

Жизнь моя пахнет тобой.

Двадцать девятая осень врывается в лето,

северный ветер врезается в волосы веток.

Жить без тебя невозможно и лучше, чем это,

мне не давалось судьбой.

Родина дышит в лицо перегаром от водки,

дни все короче и вечер, что в брюхе подлодки,

быстро темнеет в кустах от плодов черноплодки,

смотрит окно октябрём,

сердце грустит о тебе и наполнено нами;

живо тобой и мечтами, твоими глазами.

Север осенний. Летит самолёт небесами,

чертит маршруты крылом.

Звезда

И. З.

Так жалко мне, что ни одной звезды,

не смог купить или украсть, как ягод –

ведь обещал, а солнечная мякоть,

закатом нависала у черты,

бухим матросом, сваливаясь за борт.

Тот вечер эмигрировал на запад,

я обещал спасти от пустоты –

тебя, что дальше будет вечность,

и будет свет, и город золотой,

и мы вдвоём, и сверху эта млечность,

что молоко смешала с темнотой.

Была весна и март больным ребёнком,

лежал в постели: бледный, весь в поту,

а месяц, плыл постриженным ягненком,

бодаясь и кусаясь налету.

Пускай не смог, пускай так в жизни вышло,

уходят дни, спешат уйти года.

Ты знаешь? мой цветочек, ангел свыше –

ты лучик света, ты моя звезда.

* * *

Иду по двору, вспоминаю стихи Басё,

пугаю ворон, ругаю за сырость погоду,

и брызги рассвета горят, освещая всё,

людская толпа напирает, бежит на работу.

Пейзаж городской, к которому с детства привык,

не радует глаз, сбежать бы к Балтийскому морю

с бутылкой вина и, выучив птичий язык,

беседовать с чайкой о рыбах, про горе и волю….

Но времени нет, сжимает тисками толпы.

Висит на гвозде календарь – обрываю недели.

Проспекты, что линии жизни, туннели судьбы,

И, словно Басё, надоели.

* * *

Книга лежит на столе,

запад горит Хиросимой,

светом своим негасимым

звёзды мерцают земле.

Словно снаряд ПВО,

где-то летит электричка,

лампочки тусклая спичка –

больше тут нет ничего.

Коррозия памяти

Любовь умирает так часто – семь пятниц в неделю.

Твои электронные письма – мои похоронки.

Ноябрь – последние листья, как раны на теле,

Гниют в обезвоженных ветках на зимней обёртке.

Ты любишь смотреть эти фильмы из кинопроката,

Пьёшь кофе и куришь одну за одной сигареты.

И снег под ногами, как трупы в больничных палатах.

И лес вдоль шоссе, и строй проституток раздетых.

Обшарпанный дворик: повсюду пивные бутылки.

Тот вид из окна /твоя очень тесная двушка/.

Сосед, вечно пьяный, орёт, что вернулся с Бутырки.

И падает снег, как перья из старой подушки.

А ты на балконе всё ждёшь отпечатки рассвета

И пьёшь крепкий кофе... и куришь одну за одною...

Любовь умирает так часто и лучше чем это

Не будет уже никогда между мной и тобою...

* * *

Моя милая девочка в доме моём темнота,

электричества нет – отключили давно за долги.

Сквозь меня внутривенно в три кубика пустота

пробирается к сердцу, сжимается там от тоски.

Моя милая девочка ночь провисает дождём.

Это чёрное небо так давит своей чернотой.

Если вычесть пространство, что нас разделяет вдвоём,

то получиться жизнь, что я прожил уже не с тобой.

Что же дальше нас ждёт впереди среди этих дорог?

Пусть надежда горит в твоем звёздном, полночном окне.

Моя милая девочка, мой бесподобный цветок.

В моём доме темно, так темно и так холодно мне.

Ноябрь

Вот как-то так, из маленького слова

рождаются стихи, совсем как люди.

Ржавеет лес, над ним луны подкова

и столько звёзд, что их считать не будем.

Мой страшный сон – нашествие глаголов

без падежей, без точек с запятыми,

пока с востока армией монголов

шагает ночь сквозь облаков пустыни.

Как в ноябре, забыл, числа какого,

родился я, крича на всю палату, –

возникнет звук, от слова будет слово,

родится стих без имени и даты.

Наступит день и никого не спросит,

пожар звезды окно моё согреет,

но вдруг прочтёшь стихотворений осень,

а в них – дожди то ямбом, то хореем.

Октябрь

Октябрь, разодранный листьями в ворохе луж,

Стекает субтитрами улиц по городу крыш.

Сценарий всей жизни допишется, как ты не дюж

В кино с чёрно-белыми кадрами, где ты молчишь.

Наш город, заплаканный окнами, каплями слов,

Как муж алкоголик несносен и попросту глуп.

Ты та, не любившая этих дурацких стихов.

Я тот, обожавший твой голос твой запах и труп.

Октябрь разъеден чернилами – буквы в тетрадь

Не лезут, как ты не пытайся рассыпать слова.

И всё же, как трудно тут жить и как тяжело умирать.

Под ноги бросаются листья, желтеет трава.

Осенний никотин

А я тебя, так толком не узнав,

Искал полжизни в кадрах киноплёнки.

И плыл закат, и был закат кровав,

Как месячные школьницы девчонки.

Всё падал дождь, и шла за ратью рать

Который день над городом полками.

И птицы улетали умирать.

И ветер так швырялся облаками.

На город, что в куриной слепоте

Терял листву осенним никотином,

И лишь луна затяжкой в темноте

Прожгла просвет, что стянут паутиной.

Я думал о тебе, а ночь без сна

Ворочалась меж туч на звёздных крошках.

А где-то улица, фонарь – моя страна,

И люди понатыканы в окошках.

Осенний отрывок

Осенним хламом старый парк пропах,

лежит в ногах, как тело нелюбимой,

а люди, словно слухи, ходят мимо

и слово замерзает на губах,

что в обществе не всяком допустимо.

Октябрь сегодня, бархатный сезон,

искрит листва, и холодно, и дымно,

зима близка, её повсюду видно,

а день летит, как юность или сон,

и мне то цукенбергерно, то крымно.

Перекрёсток

Тут вокруг облака, словно прожитых лет якоря,

нависают грехами, что ты собирал эти годы.

А в апреле, всё реже, на улицах люди горят

желтизной фонарей – и как будто совсем неохота –

разбредаются вечером в холод квартир и живут.

Сверху капает дождь, как процент по оплате кредита

и трава, что лежала под снегом, как Цезарю Брут,

по-предательски снова напомнит тот год, что забыл ты.

Беглым зеком апрель целый месяц глотал белый снег,

беспризорно бродил по дворам и морозил прохожих.

Столько прожито лет, сколько может прожить человек

гражданином страны, жить в которой, он больше не может,

но живёт, потому что ищи не ищи, а другой не найдёшь,

как не сменишь родителей, даты, что ты отложил себе в память.

Где-то там наверху собирается звездная дрожь,

облака прожигая огнями, пока их не станет.

* * *

Полки облаков надо Мгой в предвечернем угле,

безумные окна домов повылазили в город.

Так холодно тут, как будто лишь ядерный холод

остался один на земле.

Идут поезда в никуда чёткостроем колес,

бормочут свое провода провисая всё ниже,

луна словно школьница небо чернильное лижет,

деревьями ветер зарос.

Идут из квартир мужики в перегар разливных,

гирлянды сквозь город горят офицером запаса.

И вечер, как старый барыга, вдоль улиц заказан,

и будет распит на троих.

* * *

Потому что все эти стихи – как бесхозные трупы,

закопают в могилы, своих похороненных душ,

так безжалостно светит звезда, рядом с месяцем глупым,

и сливовые тени людей дозревают до груш.

Ведь поэзия требует снов, разных слов, ударений и точек,

а ещё все тепло твоих губ, и чтоб счастье в глазах.

Ты моя дорогая, любимая, нежный цветочек,

ты прости за плохие стихи, за плохое в стихах.

Столько мёртвых вокруг, столько нищих людей и убогих:

вот идёт паренёк, без мозгов и надежды, вперёд,

но ему всё равно, он со школы не учит уроки,

есть ведь ноги и руки, есть мамин и папин доход.

Дорогой! Президент! поменяйся с Бараком Обамой,

я хочу, чтобы он поздравлял меня в Новом Году.

Разлетается снег по земле, словно речь Далай Ламы

только в нашей стране даже снег продадут налету.

Потому что стихи, не какие-то точки и строчки,

а тепло той единственной, самой бесценной, родной.

На бумажном листе, то коротким, то длинным рядочком,

возникают слова, как следы на снегу, за спиной.

* * *

Пусть звёзд догорают ночные угли,

прости нас, Гагарин, но мы не смогли,

до них дотянуться, коснувшись рукой.

Прости нас, Гагарин, прости нас герой.

И были так близко к земле небеса,

что пухом цепляли густые леса;

летели Протоны на дно кирпичом.

Весна по колено. Никто ни при чём.

Ах, милая Родина! Зебра берёз!

Колючие сосны, колючий мороз.

С востока на запад, на север, на юг –

бескрайнее поле и небо вокруг.

Север

Расскажи мне, цыганка про жизнь, погадай на айпаде,

что под небом вайфаевым ждёт, расскажи, что… почём…

Сколько места на флешке моей, поворотов на КАДе,

да погугли, что будет в финале, кто будет врачом?

Так же, крутится шарик земной и про нас всех не знает:

бесполезно встречаешь рассвет, провожаешь закат.

Если выпадет снег в сентябре, то закончится в мае –

коль родился на севере, будь даже этому рад.

А по небу то лица плывут, то дельфины, то город…

Обрывается лето, как песня в моем плейлисте.

Кому мёртвым в подъезде лежать с перерезанным горлом,

кому жить королём, а кому догорать на кресте...

Соло для пустыни

Столько много людей умирает в моей голове,

Столько лиц незнакомых, что встретил в плохую погоду.

Я иду босиком по ржавой увядшей траве,

По холодной земле, по вчерашнему старому году.

И так хочется мне, написавшему столько стихов

О несчастной любви, о болезнях, о горе и страхе

Вдруг проснуться однажды среди сотен тысяч цветов –

В ярком солнечном свете, как тот, что родился в рубахе.

И тогда, ослеплённый, я, щурясь, открою глаза,

И на мир посмотрю, истекаемый, в девственно-красном,

И пойму, что мы все в этом мире неравном стоим на весах,

Так брезгливо ровны, словно в детстве наивном и грязном.

* * *

Так выходишь на улицу, словно простой человек,

и немеет во рту алфавит, как зима онемела.

Говорить просто не о чем. Падает. Падает снег.

И не хочется ставить слова, заполняя пробелы.

Закрываю глаза и губами ищу кислород,

удаляю из памяти даты, события, лица.

Там за окнами много людей, там людской огород:

кто сорняк, кто укроп, кто волшебный цветок, кто убийца…

Так кончается день, полный всякой пустой чепухи,

задыхаются буквы, и тут твоя песенка спета.

Я люблю наблюдать, как беспомощно гибнут стихи,

не хочу ни о чём говорить, да и незачем это.

* * *

Там, где небо в лохмотьях качает бухую луну

и бубнит в провода этот ветер, как дед с перепоя,

там кафе. Перекрёсток. Афиши. Маршруты в длину.

По сценарию фильма, там будут присутствовать двое.

По сценарию фильма, что сняли в больших городах –

опускается снег, такой белый и светлый, в натуре.

Вот и двое, сидят в том кафе, что на Чистых прудах,

вот он ей говорит, вот она отвечает и курит.

Вот он ей говорит те слова, что хотел так давно –

столько слов, столько снов, расстоянье, движенье по встречной.

Вот он ей говорит. Вот замедленно крутят кино,

рассыпается снег, словно титры на кадрах конечных.

* * *

Я так много курю, чтобы меньше дышать мне тобой,

чтобы мой никотин победил всю тебя изнутри.

Ветер падает в улицы, крошиться дождик водой,

облака догорают затяжкой вечерней зари.

Мчаться серые будни в своей не простой череде,

через все запятые и точки по клеткам недель.

Всё что я написал, я писал для тебя в пустоте,

на вершине высокой горы, где зима и метель.

И пройдя через все, что делилось тогда на двоих,

через наш ослепительный ад, через звездную рать –

я тебя оставляю одну среди улиц пустых,

между всех этих строчек, в которых я буду лежать.

Январь

Мимо трамвайных путей, по домам и дворам,

мимо бессчётных квартир, мимо всех персонажей,

стрелки стирают года, разделив пополам,

в памяти важные даты со всеми что нажил.

Падает пепел на стол, разговор ни о чём:

этих закрыли менты, тот убит, этот вышел.

Ангелы небо срывают и белым врачом

падает снег за окном на дороги и крыши.

Если была тут любовь, то в таком то году –

время живых пионеров, ночных кочегаров.

Пасмурно. Падает снег и на полном ходу

ветер из рук вырывает портрет Че Гевары.

Дальше. Что ждёт впереди до последней строки?

Шёпот тетрадных страниц. Моё соло в пустыне.

Вечер, забросит беспалевно звёзд поплавки,

точка в последней строке, как бездомный остынет.

Мимо трамвайных путей, по домам и дворам,

мимо бессчётных квартир, мимо всех персонажей,

стрелки стирают года, разделив пополам,

в памяти важные даты со всеми что нажил.

Падает пепел на стол, разговор ни о чём:

этих закрыли менты, тот убит, этот вышел.

Ангелы небо срывают и белым врачом

падает снег за окном на дороги и крыши.

Если была тут любовь, то в таком то году –

время живых пионеров, ночных кочегаров.

Пасмурно. Падает снег и на полном ходу

ветер из рук вырывает портрет Че Гевары.

Дальше. Что ждёт впереди до последней строки?

Шёпот тетрадных страниц. Моё соло в пустыне.

Вечер, забросит беспалевно звёзд поплавки,

точка в последней строке, как бездомный остынет.

* * *

вдоль Фонтанки огни в млечный путь фонарей.

я иду, молчалив… листья бросились в бегство,

и фрагменты из туч в перспективе дождей

всё плывут и плывут, словно кадры из детства.

так построена жизнь: школьный двор – институт.

столько выпало снов – не собрать до рассвета.

расписные дома-новостройки растут,

осень в язвах горит под стигматами лета.

столько звёзд залегло в тайнике облаков,

что не выдержал дождь и разбился об лужи.

столько я измарал в ночь тетрадных листов.

только ты не прочтёшь, да и вряд ли кто сдюжит.

закопчённый пейзаж, брызги неореклам,

моя тень на асфальт. столько новых прохожих.

и сгорит в атмосфере, истлев, словно хлам

не последний закат, не последний, быть может.

* * *

вся память сводится к отправке телеграмм

без подписи по просьбе адресата

пейзаж из детства – выброшенный хлам

прописка в паспорте – легенда диверсанта

вернуться значит что-то обрести

увидеть прошлое и больше без сомнений

смотреть в окно и прочитав: «впусти»

открыть его и не бояться тени

но шаг домой скорее шаг на лёд

точнее жизнь – проекция от круга

ты никогда не знаешь что нас ждёт

так может жить нам надо друг для друга

* * *

монголо-татарская степь – Батый-Чингисхань.

простуженный ветер плюется ошмётками слов.

орда облаков. заснежено-белая ткань

бросается в ноги пунктирами наших следов.

и мы бесконечно чужие живущие врозь

идём в ежедневные страхи в толпе городской.

летит километрами снег, словно что-то стряслось,

летит километрами снег надо мной и тобой.

а лампы в квартирах горят всеми сотнями ватт.

мы те всё прожившие врозь от начала пути.

летит километрами снег, заметая закат,

под небом, что виснет от туч никого не найти.

обречённость

ветер бросил на город за утро мешки облаков.

чёрно-белые будни до смерти от самых пелёнок.

и не надо уже ни чего, ни всех этих стихов,

ни той боли в груди, что ревёт, словно малый ребёнок.

будто было всё это – наш летний игрушечный сад,

разводные мосты, комариные белые ночи;

но откроешь глаза, а там птицы так низко летят

и так крошится каплями дождь на прохожих и прочих.

и не надо уже ни хоть точки, ни хоть запятой.

уничтожим улики, забыв все пароли и даты.

обречённо всё крутится-вертится шар голубой

и всё так же идут умирать аты-баты солдаты.

пресный дождь

я выдумал все эти города

проспекты улицы дворы пустые окна

октябрь мёртв... осенняя звезда

в траншеях неба бесполезно мокнет

черты ландшафта... серость... акварель

форматы дней к которым я приколот

движенье вдаль но зрением не мерь...

вновь пресный дождь... простуда... этот холод...

пролёты лестниц... рыхлый свет... подъезд...

морская соль пролитая на тучи...

вся в язвах осень... краски наших мест...

симптомы сна... инстинкты... север жгучий...

* * *

чёрно-белые сны… негативы закрою в альбомы,

брошу снимки в ведро.

этот вечный вопрос из риторики, кто мы

среди бегства в метро?

мы с тобою идём, ты рискуешь остаться беспечно

многодетной вдовой…

я впитаю гранит. этот город навечно,

где дышали с тобой,

но не стоит молитв, причитаний, спасений,

никого не спасти…

я возьму белый лист ручки скородвиженьем,

грея пальцы в горсти…

и не важно уже, кто в чём прав, не ищи виноватых –

я давно не ищу.

только снег, словно титры, стремится сквозь вату,

прижимаясь к плечу…