* * *
Порой душа поёт и стонет,
Но равнодушно дремлет плоть.
Так тело гасит и хоронит
Огонь, что в нас вдохнул Господь.
Так упирается в земное
Небесной нежности струя
И бьется радужной волною
О серый студень бытия.
* * *
Я уже разорвал заколдованный круг,
Но глаза мои всё ещё не насмотрелись
На восковую нежность девических рук,
На девических губ акварельную прелесть.
Я ещё не дослушал их птичьих речей,
И не в силах постичь их повадку оленью,
И глаза отвести от волшебных очей,
Беспощадной судьбой предназначенных тленью.
Я уже распознал эту чудную ложь,
Я теперь не доверюсь лукавому змею,
И былого огня ты во мне не найдёшь,
Но глаза отвести я ещё не умею.
Дали волю бы мне – всё глядеть и глядеть,
Всё ловить и ловить мимолётную нежность,
Словно белою пеною душу одеть...
Баллада о росте
Какого б роста ни был ты –
Есть кто-то выше.
Такой безумной высоты,
Что сносит крыши.
О двух ногах, о двух руках,
Но тем обиден,
Что нам – парящий в облаках –
С Земли не виден.
Твой вес тебя приговорит.
А Тот – не весит.
Он так свободно там парит.
И это – бесит.
Он не таков, как я и ты.
Иначе скроен.
Далек от нашей суеты,
От наших боен.
Он дышит с Богом в унисон,
Став звёздным телом,
Могучим духом вознесён
К иным пределам.
Оставив грубый мир земной
Для плоти бренной,
Теперь бродяжит он в иной,
Иной вселенной –
С тех пор, как он давным-давно
Мелькнул за тучей
И просиял в моё окно
Звездой летучей,
И просияв, ушёл во тьму,
И опустела
Земля;
Глядели вслед ему
Осиротело
Одни бродячие коты
На мокрой крыше...
Какого б роста ни был ты –
Есть кто-то выше.
Пианист
Юджину Спокони
Пианист меня уносит
В этот сон, который длится
Наяву, и мне о грустном
Нежно ангелы поют,
И взлетают над роялем
Эти руки, словно птицы,
Словно птицы, что не могут
Обрести себе приют.
Ты зачем меня тревожишь,
Для чего мне душу травишь,
Пианист, куда лечу я,
Что со мною ты творишь?
Эти руки, что взлетают
Над равниной белых клавиш,
Словно пара диких горлиц
Над грядой из белых крыш...
Точно паводок весною,
Этих звуков вереница,
И витийствует, шаманит
За роялем чародей...
То ли я и впрямь взлетаю,
То ли мне всё это снится –
Кто позволил пианисту
Заколдовывать людей?
А рояль гремит и стонет,
Отливая чёрным лаком,
И без устали летают
Эти голуби над ним,
И колышет зал волшебник,
Осенённый полумраком,
И душа его открыта
Только ангелам одним.
Ты играй, волшебник милый,
Ворожи, меня не слушай,
Воскреси во мне надежду,
Дух живой воспламени.
Заповедной этой силой
Вознеси меня над сушей,
Чтоб вокруг меня кружили
Только ангелы одни.
Чтобы неба мне хватало,
Чтоб душа моя летала,
Чтоб душа моя витала
Там, где звёзды гнёзда вьют,
Где за облачною пеной,
На околице вселенной
Две голубки вдохновенно
Эти клавиши клюют...
Есть иные девчонки...
Марине Гарбер
Есть иные девчонки – их вид таков,
Что не сразу поймёшь, сколько им веков,
То ль свалились на Землю из облаков,
То ли выплыли из Марианских впадин.
То молчат и в раздумьях своих парят,
То сплошными загадками говорят,
То над чем-то хохочут часы подряд,
И непосвящённым их смех досаден.
Ручейком серебристым их льётся речь,
С ними только блаженные ищут встреч,
Остальные бегут, чтоб себя сберечь,
Как бегут с корабля при морской болезни.
А девчонки смеются сквозь дым сигар,
И нездешний, лунный у них загар;
Станешь ближе – учуешь опасный дар:
Притяженье, что мы открываем в бездне.
А девчонки с природой ведут игру,
Озоруют с погодой, что те гуру,
Накидают за шиворот снег в жару
И глядят простодушно – мол, что такое?
Но не надо заглядывать им в глаза –
Как Алиса, провалишься в то, что за,
Там такая немыслимая буза,
Что всю жизнь потом не найдёшь покоя...
Есть иные девчоночки, только встреть –
Не устал бы годами на них смотреть,
Позабыл бы про всё, чтоб теперь и впредь
Подле них ошиваться, от счастья млея.
Только кто ж их удержит? Как лунный луч,
Промелькнут – и скроются между туч,
И – ищи-свищи... Как глаза ни мучь,
Не найдёшь до столетнего юбилея.
Есть иные девчоночки – не про нас,
Надо сразу, не глядя, кричать атас:
Засосёт изумрудная зелень глаз,
Зачаруют певучие птичьи трели.
Уходи, не слушай, беги стремглав –
Или будешь плутать меж дремучих трав,
Иль на голос пойдёшь, по пути пропав –
Как из Гаммельна дети на звук свирели.
Есть иные девчоночки – хоть куда,
С ними быть – беда, быть без них – беда,
От природы текучие, как вода –
Подмигнув, исчезают неуследимо.
Есть девчонки, летучие, как лучи,
Никогда не твои, не мои, ничьи –
Растекутся по лужицам, как ручьи,
Растворятся в лазури, как струйки дыма.
С ними темень темнее, а синь – синей,
Не найдёшь малахольней и озорней,
Только зря не гони, не стегай коней:
К ним вчера было поздно, а завтра – рано.
Есть такие девчонки... Дыши ровней:
Пронесутся, как стайка живых огней –
На Земле не отыщется им парней,
И лететь им домой до Альдебарана.
Мама
Мама уходила постепенно
В топкую, беспамятную мглу.
Медсестра в исколотые вены
Тыкала постылую иглу.
Стыл обед нетронутый. Металась
Мамина рука по простыне.
Застилала тёмная усталость
Взгляд её, в нём билась боль на дне.
У окна соседка по палате
Завывала, сбив постель в комок.
Санитар в неглаженом халате
Всё никак унять её не мог...
Опустев, гудела и мигала
Капельница, въедливо громка.
И устав сновать, изнемогала
На кровати мамина рука.
А со стенки сыпал новостями,
Стрекотал, как бешеный сверчок,
Потчевал никчёмными страстями
Телевизор, плоский дурачок.
Вытекала жизнь по миллилитру –
Горечь, нежность, встречи, имена...
Скудную больничную палитру
Золотило солнце из окна.
За окном покачивались пальмы.
Мама что-то видела вдали.
Только вслед за нею в эту даль мы
Заглянуть не смели. Не могли.
Не могли, да пусть бы и хотели..
Словно угли, память вороша,
В изнурённом, непослушном теле
Хлопотала Золушкой душа.
Там, вдали, её уже встречали
Тени отлетевших за черту.
А она давнишние печали
Теребила, комкая во рту...
Уходила мама, угасала,
Никого за муки не браня.
Только взгляды горькие бросала
На сестру, на няньку, на меня.
Мельтешили синие халаты,
Гомонили сёстры и врачи...
Оплывали стены у палаты,
Словно воск у тающей свечи,
Пол змеился трещинами, грозно
Проседал и хрустнул потолок.
Стало вдруг просторно и морозно,
И палату сумрак заволок.
Вновь усталой горлицей летала
Над кроватью мамина рука.
Сокрушённо тело трепетало,
Отпуская душу в облака,
Отсылая – птахою живою –
В звёздную, заоблачную мглу.
Млечный Путь мерцал над головою.
Капельница тикала в углу.
И на свет луны золоторогой,
В сновиденье или наяву,
Безвозвратной скорбною дорогой
Восходила мама в синеву...
Она
Она встаёт ни свет ни заря,
Судьбу тихонечко костеря;
В душ пробирается втихаря;
Спит безмятежно муж.
Харчи спаковала ещё вчера.
Медсёстры встают в четыре утра.
Душ, прическа... пора, пора!
Кофе, помада, тушь.
Ну, всё – марафет с головы до пят.
Ступеньки лестницы чуть скрипят.
Все ангелы дрыхнут, все черти спят...
Готова. Пора идти.
Медведем вокруг шевелится тьма,
В дремоте, сутулясь, стоят дома.
Житуха – ты редька, а не хурма...
Но клиника ждёт к пяти.
А там начинается чехарда –
Отчёты, лекарства, больных орда,
И в каждом, в засаде, сидит беда,
Взрывная, как динамит.
Знобит одного, как в большой мороз,
Другому невмочь, он идёт вразнос,
А тот, хоть и терпит, рычит, как пёс,
А этот – вовсю хамит...
Но теплится жизнь в них едва-едва.
Она их обходит не раз, не два,
И с лёту находит для них слова,
Которые им нужны.
Они осыпаются, как пыльца,
Несут околесицу без конца,
С безмолвной обидою на Творца...
Но с Нею они нежны...
О, дремлющий ангел! Проснись, не спи –
Все черти уже сорвались с цепи,
И тех, кто нам говорит «терпи»,
Нет рядом, когда беда.
Здесь все ещё живы, но мир иной
Угрюмо колышется за стеной,
И жуть леденящею пеленой
Незримо ползёт сюда.
А время то прыгает, то течёт;
Она присела писать отчёт...
И вдруг – словно что-то Её печёт –
Срывается с места вмиг.
Недоброе чуя, идёт Она
К тому больному, что у окна,
Идёт, как лунатик (а где луна?),
Зигзагом и напрямик.
А тот, неподвижный и бледный весь,
Ещё не там, но уже не здесь,
И вверил Господь его душу днесь
Одной только Ей... Давно
С ним рядом другая сидит сестра,
Сиделка у гаснущего костра,
Сидит безмятежно – а он с утра
Безмолвно идёт на дно...
А счёт на секунды, вся жизнь в горсти,
Она успевает его спасти,
И можно дыханье перевести...
Все замерли. Эпилог.
Молчание. Шёпот. В мозгах провал.
Как знала Она, ведь никто не звал?
Но кто-то же с места Её сорвал...
Так кто же? Наверно, Бог.
Безносая смылась... А что в тылу?
Она без оглядки идёт к столу,
В свою каждодневную кабалу.
Пора дописать отчёт.
Сперва сигарета. Воды глоток.
По клинике стелется шепоток.
И время, крутясь, как речной поток,
То прыгает, то течёт...
Мойры
В заоблачной дали –
Не долететь, не влезть –
Невидима с Земли,
Пещера где-то есть.
Пустынноe плато.
Пещера на краю.
Прядильщица Клото
Там крутит нить свою.
Три мойры. Тишина.
Здесь не бывал никто.
Лишь стук веретена
В руках слепой Клото...
Не покладая рук,
Вертя веретено,
Прядёт она, мой друг,
Живое полотно.
Прядёт не торопясь,
Прядёт она, дабы
Для каждого из нас
Сплеталась нить судьбы.
Во взоре пелена,
Натружены персты –
Но всё ж прядёт она
Волшебные холсты.
Незнамо сколько лет
Прядёт за годом год,
И Атропос вослед,
Не глядя, нити рвёт.
А Лахезис решит,
Разматывая нить,
Кто подвиг совершит,
Кому лишь тлеть и гнить.
С годами полотно
Плотней и тяжелей.
И всё же в нём полно
Зазоров и щелей.
А в них ветра свистят,
И зыблется трава,
В них души шелестят,
Как осенью листва.
Там шёпоты слышны,
Там бродят сквозняки,
Там паутинки-сны
Сплетают пауки.
В развилках бытия,
Ликуя и греша,
Там пляшет и моя
На ниточке душа.
А ниточка давно
Трепещет и скрипит.
Пока мне жить дано,
Но Атропос не спит.
Меня найдёт она,
Срезающая Нить,
И будет ей смешна
Мольба повременить.
Привычные персты
Обрежут нить мою.
Меня забудешь ты
В своём земном раю.
В земном своём аду
Задуешь ты свечу.
За звёздную гряду
Я искрой отлечу...
Над гладью тёмных вод,
Из влаги и огня
Твой новый день взойдёт,
Но только без меня.
И нить, осиротев,
Отыщет, где упасть,
А трое вечных дев
Всё так же будут прясть,
Над пряжей колдовать,
Крутить веретено,
Вслепую нити рвать,
Как встарь заведено.
Вперёд, душа, вперёд –
Гори и пой, пока
Тебя не изберёт
Незримая рука –
Ты всё ещё вольна
Взбесить или пленить,
Пока цела она,
Натянутая нить,
Пока ещё тобой
Не пройден путь земной.
До бездны голубой.
До кромки ледяной.
Сестричка-белоснежка
Сестричка-белоснежка,
Пока мы здесь одни,
Постой, побудь, помешкай,
Присядь, повремени.
Не вспархивай со стула,
В окно не улети.
Ты что-то мне вернула,
Забытое почти.
Ты вроде неотложки
Откуда-то извне,
Ты дождик на ладошке
И зайчик на стене.
Ты ветер и свобода,
Родная и ничья,
Как свет из небосвода
И влага из ручья.
И сравнивать не буду.
От пяток до бровей
Ты вся подобна чуду,
Но больше и живей.
Сестричка-белоснежка,
Ты ангелу сродни.
Постой, побудь, помешкай.
Присядь, повремени.
Ты что-то мне вернула,
Забытое давно.
Не вспархивай со стула.
Окно отворено.
* * *
Томительные дни. Спасительные ночи.
Прохладное окно и белая кровать,
Когда душа слышней и дальний путь короче,
И никого вокруг, и можно тосковать.
И так июнь в окно сияет синевою
И в сердце соловей поёт, сладкоголос,
Что я теперь готов ручаться головою,
Что счастье меж твоих запуталось волос.
И хочется тебя объятьями замучить,
И снова сотворить из своего ребра,
И втайне трепетать, боясь тебе наскучить,
И нянчить на руках, баюкать до утра.
И сонную, тебя закутать в одеяло
И знать, что в мире нет ни завтра, ни вчера,
И только эта ночь, так много и так мало –
Баюкать до утра, баюкать до утра...
* * *
Кто мне в радость, тех и привечаю,
Что люблю, о том и говорю.
Божий свет на лицах отмечаю,
Божью красоту боготворю.
Господи, мне больше и не надо,
Лишь бы слушать век, оторопев,
В полутьме божественного сада
Птиц твоих пленительный напев.
И чтоб рыбаки тянули сети
Из глубин морских невдалеке,
Да играли девушки и дети
На прибрежном ласковом песке...
Заклинание
В заповедном углу, на краю облаков и души,
Где проносятся дни, словно дикие вольные птицы,
Ты меня приюти, и последней надежды лиши,
И прочти меня вновь, и закрой на последней странице.
И захлопнувши книгу бесхитростных странствий моих,
Не сошли меня вдаль, за пределы руки или зова –
Буду я молчалив, и застенчив, и смирен, и тих,
И когда-то, быть может, ты станешь читать меня снова.
И тогда ты увидишь, как я размыкаю кольцо
Этих лет и событий – мы больше от них не зависим,
И покрытое пылью, моё молодеет лицо,
Улыбаясь и плача за старыми строчками писем.
© Давид Поташников, 1977–2019.
© 45-я параллель, 2021.