Даниил Андреев

Даниил Андреев

Все стихи Даниила Андреева

Алле Александровне Бружес-Андреевой

 

...И, расторгнув наши руки,

Азраил

Нас лучом Звезды-Разлуки

Озарил.

 

Врозь туманными тропами

Бытия

Понесем мы нашу память,

Наше я.

 

Если путь по злым пустыням

Мне суждён,

Жди меня пред устьем синим

Всех времён!

 

От паденья – кровом брака

Осени!

От успенья в лоне мрака

Охрани!

 

В персть и прах, в земные комья

Взят судьбой,

Лишь тобой горе влеком я,

Лишь тобой!..

 

Где ни мук, ни зла, ни гнева,

Жди меня.

У престола Приснодевы

Жди меня!

 

Пусть я отдан вражьей силе

Здесь, в аду –

Лёгкий след твой в млечной пыли

Я найду!

 

Груз греха отдав возмездью

И суду,

За тобою все созвездья

Обойду.

 

Дней бесчисленных миную

Череду, –

Я найду тебя! найду я!

Я найду!

 

* * *

 

Ах, как весело разуться в день весенний!

Здравствуй, милая, прохладная земля,

Перелески просветленные без тени

И лужайки без травы и щавеля.

Колко-серые, как руки замарашки,

Пятна снега рассыпаются кругом,

И записано в чернеющем овражке,

Как бежали тут ребята босиком.

В чащу бора – затеряться без оглядки

В тихошумной зеленеющей толпе,

Мягко топают смеющиеся пятки

По упругой подсыхающей тропе.

А земля-то – что за умница! Такая

Вся насыщенная радостью живой,

Влажно-нежная, студеная, нагая,

С тихо-плещущею в лужах синевой…

Ноздри дышат благовонием дороги,

И корней, и перегноя, и травы,

И – всю жизнь вы проморгаете в берлоге,

Если этого не чувствовали вы.

 

1931–1950

 

 

* * *

 

Вечер над городом снежным

Сказку запел ввечеру...

В сердце беру тебя нежно,

В руки чуть слышно беру.

 

Всё непонятно знакомо,

Холмик любой узнаю...

В гнездышке старого дома

Баюшки, Листик, баю!

 

Звери уснули в пещере,

Хвостики переплетя, –

Спи в моей ласке и вере,

Ангельское дитя.

 

Нашей мечтою всегдашней

Горькую явь излечи:

...Там, на сверкающих башнях,

Трубят морям трубачи,

 

Искрится солнце родное,

Струи качают ладью...

Вспомни о благостном зное,

Баюшки, Листик, баю!

 

В ткань сновидений счастливых

Правду предчувствий одень:

Пальмы у светлых заливов

Примут нас в мирную тень.

 

Счастьем ликующим венчан

Будет наш день в том краю...

Спи же, тоскующий птенчик

Синей жар-птицы, баю!

 

* * *

 

Исчезли стены разбегающиеся,

Пропали городские зданья:

Ярчеют звёзды зажигающиеся

Любимого воспоминанья.

 

Я слышу, как в гнездо укладываются

Над дремлющим затоном цапли,

Как сумерки с лугов подкрадываются,

Роняя голубые капли;

 

Я вижу очертаний скрадываемых

Клубы и пятна… мошки, росы…

Заречных сёл, едва угадываемых,

Лилово-сизые откосы;

 

Возов, медлительно поскрипывающих,

Развалистую поступь в поле;

Взлет чибисов, визгливо всхлипывающих

И прядающих ввысь на воле…

 

И в грёзе, жестко оторачиваемой

Сегодняшнею скорбной былью,

Я чувствую, как сон утрачиваемый,

Своей души былые крылья.

 

1950

Владимир

 


Поэтическая викторина

Лунные камни

 

Г. Р.  

 

Пламенея над городом белым

Через стёкла морозного льда,

Её лампа вдали голубела

Над судьбою моей, как звезда.

 

В убелённом метелью просторе

Дремлет дальняя цепь фонарей, –

О былое, безгрешное горе

Лишь о ней, незабвенной, о ней!  

 

Плавный вальс, и напевы, и пары,

А на стуже, за сонным драпри –

Облечённые в иней бульвары,

Без конца, без конца фонари.

 

Незабвенной и горькой святыней

Будешь ты до конца моих дней,

Ты, мерцавший над городом иней,

Ты, сверкавшая цепь фонарей.

 

И казались таинственным даром

Каждый угол, урочище, сад,

Ветви белые над тротуаром,

Нависавшие из-за оград.

 

И далёко внизу, под балконом,

Я едва различал, как во сне,

Что идёшь ты под снегом влюблённым

Не со мной, – не за мной, – не ко мне.

 

1929–1933

 

* * *

 

Не помним ни страстей, ни горя, ни обид мы,

Воздушный светлый вал принять в лицо спеша,

Когда от образов, одетых в звук и ритмы,

Как странник в ураган, замедлит путь душа.

 

Глаза ослеплены. Кипенье, колыханье

Всё ширится, растёт – лица не отвернуть –

И чьё-то чуждое, огромное дыханье

Внедряется и рвёт, как ветром встречным, грудь.

 

Всё смолкнет. Даль чиста. И мудрые ладони

Несут нас как ладья в стихающем русле

На солнечную гладь ликующих гармоний,

Чьей славы не вместят напевы на земле.

 

* * *

 

Ни кровью, ни грубостью праздников,

Ни безводьем духовных рек,

Ни кощунством, ни безобразием

Победить не властен наш век.

 

В дни татар находили отшельники

По скитам неприметный кров,

И смолисто-грустные ельники

Стерегли свечу от ветров.

 

Каждый нищий, каждый калека

Мог странничать, Бога ища, –

А ты, мой товарищ по веку,

Заперт, и нет ключа.

 

Чтоб враг не узнал вседневный,

О чем сердце поет в ночи,

Как молчальник скитов древних,

Опустив веки, – молчи.

 

Тишины крепостным валом

Очерти вкруг себя кольцо

И укрой молчанья забралом

Человеческое лицо.

 

Последнему другу

 

Не омрачай же крепом

Солнечной радости дня,

Плитою, давящим склепом

Не отягчай меня.

 

В бору, где по листьям прелым

Журчит и плещет ручей,

Пусть чует сквозь землю тело

Игру листвы и лучей.

 

С привольной пернатой тварью

Спой песню и погрусти,

Ромашку, иван-да-марью

Над прахом моим расти.

 

И в зелени благоуханной

Родимых таёжных мест

Поставь простой, деревянный,

Осьмиконечный крест.

 

* * *

 

Предваряю золотые смолы,

Чащу сада в мой последний год.

Утром – липы, радостные пчёлы,

Пасека, мёд.

 

Обойду ряды гудящих ульев,

Опущусь на тёплую скамью,

Вспомнить город, блеск забытых улиц,

Юность мою.

 

Как далёко!.. Вот, скамья нагрета

Хлопотливым утренним лучом,

И двоится зыбь теней и света

Звонким ручьем.

 

Кто-то добрый ходит в краснолесье,

Ходит утром близ меня в бору...

Жду тебя, неотвратимый вестник!

Я – не умру.

 

1933

 

 

* * *

 

Пронизан духовною славой,

Каким не бывал на земле,

Как лилия, храм пятиглавый

Блистает в Небесном Кремле.

 

Но стены московского храма

Бесславною смертью мертвы;

Лишь гости народного срама

Любуются «сердцем Москвы».

 

Как гномы, от гордости пучась,

Пройдет пионерский отряд...

Про их неизбежную участь

Огни пяти звёзд говорят.

 

Не слышится поступи гулкой

Того, кто бичом был стране,

Кто сброшенный глубже Пропулка,

Молчит на космическом дне.

 

Но странная давит истома

На разум приявший бразды,

И страхом подспудным гнетома

Столица серпа и звезды.

 

1950–1955

 

* * *

 

Сколько ты миновал рождений,

И смертей, и веков, и рас,

Чтоб понять: мы земные сени

Посещаем не в первый раз.

 

Эту память поднять, как знамя,

Не всем народам дано:

Есть избранники древней памяти,

Отстоявшейся, как вино.

 

Им не страшны смертные воды,

Заливающие золотой путь...

Как светло у такого народа

Глубокая дышит грудь!

 

Будто звёзды с облачной ткани,

Словно жемчуг на смутном дне

Цепь расцветов и увяданий

Ныне брезжит сквозь смерть и мне.

 

Следы

 

И всегда я, всегда готов

После летних ливней косых

Попадать в очертанья следов –

Незнакомых, мягких, босых.

Вся дорога – строфы листа,

Непрочитанные никогда.

Эта грязь молодая – чиста,

Это – лишь земля да вода.

Вот читаю, как брел по ней

Бородач, под хмельком чуть-чуть;

Как ватага шумных парней

К полустанку держала путь;

Как несли полдневный удой

Бабы с выгона в свой колхоз;

Как свистя, пастух молодой

Волочащийся бич пронес;

Как бежали мальчишки в закут

Под дождем… и – радость земли –

Голосистые девушки тут,

Распевая, из бора шли.

Отпечатались на грязи

Все пять пальчиков – там и здесь,

И следами, вдали, вблизи,

Влажный грунт изузорен весь.

Да: земля – это ткань холста.

В ней есть нить моего следа.

Эта мягкая грязь – чиста:

Это – лишь земля да вода.

 

1936–1950

 

Стансы

 

А. А.

 

Порой мне брезжила отрада

В простом, – совсем, совсем простом:

Подкрасться полночью из сада

И заглянуть в мой сонный дом.

 

Окно распахнуто. Гардины

Чуть зыблются... Весна легка,

И отсвет, тонкий, как седины,

Скользит на сумрак потолка.

 

Над абажуром старой лампы

Так тих светящийся венец,

Так мирны тёмные эстампы,

Ковров тяжёлый багрянец...

 

Так странно нов, манящ и светел

Знакомых книг над рядом ряд:

Ночь окунула в мягкий пепел

Их слишком праздничный наряд.

 

Как вы пленительны, как святы,

Друзья, взлелеянные мной –

Пенаты, добрые пенаты

Родимой комнаты ночной!

 

Чуть внятный шелест... Шаг... И светом

Вдруг сердце сладко залило:

Как будто в сонной синеве там

Взметнулось белое крыло.

 

Хрупка, светла, нежна, как иней,

Прошла по комнате она

И стихла в старом кресле синем

С шуршащей книгой у окна.

 

Вся жизнь полна блаженным ядом,

И изменяет стих певцу,

Чуть подойду с певучим ладом

К твоим глазам, – душе, – лицу.

 

А счастье – в чём? Под этим кровом

Из-под руки твой взгляд следить

И зовом беглым, лёгким словом

Твой отклик сразу пробудить.

 

1950

 

Трансмифы

 

Укрывшись от блеска и шума

Священным плащом – созерцаньем,

Над метакультурным мерцаньем

В идее подняться дерзни:

Пусть эта высокая дума

Сумеет коснуться порога

Тех фирнов, где близостью Бога

Полны совершенные дни!

 

– Пять склонов вершины алмазной,

Пять радуг блистающей сферы,

Пять врат Мировой Сальватэрры,

Пять лестниц в ее синеву.

Нирвана, Нирудха... о, разны

Ее голубые отроги;

 Лишь дух, просиявший как боги,

Вступает туда наяву.

 

Для этого счастья вериги

И в сердце звенящие песни.

Для тайн этих – иероглифы

И символы вечной весны.

Зеркальной поверхностью мифов

Пяти высочайших религий

Все пять этих блещущих лестниц

Грядущего отражены.

 

Трепещут, качаясь, мерцая,

Ломаемые отраженья,

И каждое – илистой мглою

И серою замутнено;

А в храмах, дымясь и бряцая,

Колеблются богослуженья,

И в каждом – от каждого слоя

И душно и полутемно.

 

Но слышишь и чуешь, ликуя, –

Пока только в огненном лике,

Чтоб утлое сердце вмещало, –

Но чище, опять и опять, –

Как в небе гремит аллилуйя:

Трансмиф наивысших религий.

 

Они абсолютны. Их мало.

Их было и будет лишь пять.

 

<1955?>

 

* * *

 

Я не знаю, какие долины

Приютят мой случайный привал:

Кликнул вдаль меня клин журавлиный,

По родимым дорогам позвал.

 

Нет за мной ни грозы, ни погони;

Где ж вечернюю встречу звезду,

К чьим плечам прикоснутся ладони

Завтра в тёмном, бесшумном саду.

 

Мук и боли ничьей не хочу я,

Но луной залиты вечера,

И таинственно сердце, кочуя

По излучинам зла и добра.

 

Прохожу, наслаждаясь, страдая,

По широкой Руси прохожу –

Ах, длинна ещё жизнь молодая,

И далёк поворот к рубежу!

 

Снова море полей золотое,

Снова тучи, летящие прочь...

Высоко моё солнце святое,

Глубока моя синяя ночь.

 

Ягодки

 

Смотри-ка! Смотри-ка!

Что может быть слаще?

Полна земляникой

Смешная чаща.

Медведи правы.

Здесь – рай. И вот

В душмяные травы

Ложусь на живот.

В зеленом храме,

Быть может, первый

Срываю губами

Алые перлы.

На солнце, у пней,

Близ юных опенок,

Они вкуснее

Сладчайших пенок,

И меда ценнейшего,

И даже, ха,

Наисовершеннейшего

Стиха.

 

1950