(отрывки)
«45»: нашему другу и постоянному автору альманаха Борису Сусловичу 10 сентября 2015 года исполнилось 60 лет. Живите долго, дорогой Борис! Живите в любви, человек, помнящий своё родство…
Моей маме Галине Абрамовне Суслович –
Голде Журавской – фронтовому врачу,
старшему лейтенанту медицинской службы
От автора
На оборотной стороне брачного свидетельства, выданного моим родителям 8 декабря 1946 года, два исправления: «отчество жениха – Израилевич, отчество невесты – Абрамовна». С именами проблем не возникло: Залман, сын Исроела и Леи, уже был Зиновием; а Голда, дочь Аврума и Брайны, – Галиной.
Племянник (1903)
– Не отдам! Ни за что не отдам! – Фейга впервые в жизни кричала на мужа. –
У него ещё одиннадцать детей. Пусть едет с ними, куда хочет.
– Да что с тобой? Успокойся. – Мойше-Лейб раскраснелся и был совсем не похож на солидного школьного учителя. – Твой брат разрешил Авруму учиться у меня. Но он не собирался дарить нам сына.
– А почему я не смогла родить? Хоть одного? Ты учёный человек, Мойше-Лейб. Скажи, в чём я виновата?
– Я тебя никогда не винил. Что ты надумала? Ицхок уезжает в Америку. Аврум должен быть со всеми.
– Мальчик останется.
– Ладно, Фейга, поговорим вечером.
Мойше-Лейб пошёл в хедер. У входа его встретил Аврумчик – рослый, ладный. Поздоровавшись с другими учениками, он ещё раз посмотрел на племянника. Ну, как с ним расстаться? Как?
Махновцы (1919)
В дверь постучали. Громко и настойчиво. Братья переглянулись:
придётся ответить. Исаак подошёл к двери:
– Вер из дорт?1
– Видчыняй! Негайно!2
– Кто вы?
– Повторюю останний раз: видчыняй! Бо зломаемо двэри!3
Пришлось снять задвижку. Вошли двое: высокий и низенький. За спинами у них были винтовки. Говорил высокий: он был старше.
– Батькы дома? Хтось дорослый?4
– Нихт. Нет.
– Тобто нэмае. Як тэбэ зовуть?
– Ицхок-Лейбуш.
– Якый з тэбэ Ицхок-Лейбуш? Скилькы тоби рокив?
– Одиннадцать.
– Ты Ицка. Зрозумив? Колы батькы повэрнуться?
– Не знаю.
– Ясненько. Дывы, Мыколо, що можна взяты: одяг чы щось инше.5
– Бачу, Петре. Ничого цикавого. Злыдни, хоч и жыды.6
Низенький Мыкола зашёл в другую комнату и вскоре вернулся.
– Ось, добрячий кожух. Як раз на мэнэ.7
Исаак неожиданно для самого себя произнёс:
– Дядьку, виддай кожух. Гиб мир уп. Тате титун, ас из калт. Битэ! Будь ласка!8
– Що? Ах ты, жыденя! Ты мэни будэш вказуваты? – Мыкола схватил Исаака за загривок и потряс.
– Будь ласка – чуть слышным голосом повторил мальчик.
– Я тоби дам «ласку» – Мыкола влепил Исааку чувствительную затрещину. – Ще хочешь? Чы досыть?
– Стий, Мыкола. У батька тилькы ций кожух? – вмешался Пётр.
– Тилькы ций. Бэнэ мунэс.9
– А ты смилывый хлопчик, Ицка. Залыш кожух, Мыкола. Пишлы.10
Коротыш швырнул кожух на пол и пошёл к выходу. Уже в дверях он погрозил «хлопчику» кулаком. Задвижка была водворена на место. Братья смотрели на Исаака с обожанием. Давидка, самый маленький, тихо сказал: «Дайн нумен из нит Ицка. Дайн нумен из Ицхок-Лейбуш».11 И засмеялся.
Женитьба (1926)
– А гутэ нахт!12
– А гутэ нахт, Рива!
Дверь закрылась. Стало совсем тихо.
– Что скажешь, Фейга?
– Что тут говорить? Милая, добрая. Руки золотые. К маленькому прикипела вся, будто он ей родной. Конечно, простая совсем, с ней не поговоришь, как с нашей Брайной. Да где же Брайна… Сам знаешь. А тебе хозяйка нужна. На меня какая надежда? Ещё год, ещё два – и пойду за Брайной.
– Да сам вижу. Когда Рива приходит, вроде и дом не пустой. Но ты пойми: тяжело мне. Ещё и года не прошло.
– А самому с двумя малютками – легко? Эх, Аврэмеле… Завтра позову Хану, пусть она с тобой говорит.
– Уже поздно, тётя. Пошли спать…
Аврум зашёл в свою комнату. В детской кровати посапывал полуторагодовалый Ицхок, которого только что убаюкала Рива. Он присел на стул и закрыл глаза.
– Аврум, подойди ко мне…Нет, ближе не надо, а то вдруг закашляюсь…
– Что ты, Брайночка, я же совсем здоров. Если бы я мог поделиться с тобой…
– Не гневи Б-га. Тебе надо быть здоровым, жениться, вырастить наших детей. А я уже не жилица.
– Не говори так, родная.
– Но это же правда.
– Какая правда? Проклятый Финкель! Как у него только язык повернулся!
– Не ругай Финкеля. Он был прав: с чахоткой не рожают.
– Но кто его просил устанавливать сроки? Он что, Б-г?
– Он очень хотел мне помочь. Но я не могла отнять жизнь у нашего сына. Лучше самой умереть... Аврум, я хочу тебя попросить…
– О чём?
– Нужно дать Голде образование. Пусть будет врачом. Как Финкель. И чтобы ты любил её за нас двоих.
– А Ицхока?
– Маленького полюбит твоя новая жена. Женись скорей, Аврумчик. Чтобы у моих детей была мама. И пусть они живут долго-долго. За меня…
– Аврум, вставай! Уже семь.
– Хана, шабес.13
– Ну, так что? Мало дел? Со мной говорила Фейга.
– Майн гот!14 Когда она успела?
– Неважно…Чем тебе плоха Рива?
– А кто говорит, что она плоха? О чём ты? Брайна умерла восемь месяцев назад.
– Скоро девять. Аврум, если бы моя Брайна выбирала тебе новую жену, она бы выбрала Риву. Она не хочет, чтобы ваши дети оставались сиротами. Ты слышишь меня?
– Слышу…
– Я ухожу, Аврум.
– Погоди, Хана. Погоди…
Первая внучка (1929)
– Как он, мама?
– Плохо, Либа, совсем плохо. Еле дышит.
– Может, зря я Ханочку принесла? Чтоб хуже не было…
– Хуже некуда. Ты хорошо сделала. Сейчас...
Лея зашла в комнату, где лежал умирающий, и наклонилась к нему:
– Либа пришла, Исроел. Либа хочет показать тебе внучку.
– Где она? – Исроел осмысленно посмотрел на жену.
– Здесь, за дверью.
– Чего же ты ждёшь? Пока я умру?
Лея открыла дверь и кивнула дочери. Либа бросилась к отцу.
– Либонька, – Исроел удивлённо посмотрел на свою любимицу, – где твой живот?
– Я же родила. Разве мама не говорила тебе?
– Твоя мама всё время что-то говорит. Скажи сама.
– Смотри, папочка – это Хана. Она похожа на тебя.
– Вижу. А почему у неё глаза закрыты?
– Она спит. Ей же всего неделя.
– Могла бы и посмотреть на деда. Положи её сюда.
– Тебе не будет тяжело?
– Будет. Умирать тяжело, дочка.
– Папа, тебе что-то принести?
– Йо. Абисэлэ лэбн…15
«Гой» Арончик (1933)
– Голденю, иди сюда! Помоги мне…
– Что, бабушка? – Голда закрыла тетрадку и встала из-за комодика, где готовила уроки.
– Ты же умеешь читать по-русски? Вот письмо нашей Бейлки. Из Москвы. Почитай мне…
Голда взяла лист, исписанный быстрым, размашистым почерком: «Мамочка! Как ты? Как справляешься одна? Береги себя, родная. Бедный папа!»
Хана слушала и не слышала. Ей всё время было холодно, как будто, лёжа ночью в одинокой постели, она успевала намёрзнуться на целый день вперёд. Муж давно болел, но умер так быстро, что Хана забывала об этом и звала, как живого. Внучка пугалась, но бабушка спохватывалась и успокаивала её.
– Голденю, ты ничего не перепутала? Какой «русский парень»?
– Я не путала. – Девочка читала медленно, боясь ошибиться: «Мамочка, спасибо за чудный отрез. Уже начала кроить. Только удивил твой посыльный. Скажи, что этот русский парень делает возле нашей Баси?»
– Бабушка, – Голда остановилась, – тут по-нашему написано.
– Покажи, – Хана поднесла письмо к глазам. – Ты права: «а русише бухер».
И вдруг начала смеяться. Безудержно, взахлёб, как не смеялась уже много месяцев. Смеялись глаза, брови, ресницы, каждая морщинка её прекрасного высохшего лица. Голда, глядя на бабушку, начала сама потихоньку посмеиваться.
– Ой, не могу, – Хана с трудом перевела дух. – Мэйдэле16, ты поняла?
У них был Арончик. Они решили, что Арончик – гой...
Светловолосый, голубоглазый крепыш Арон был женихом младшей дочери – Баси.
– Ой, не могу! Сейчас напишем им, что у нас скоро свадьба…Пусть приезжают. Посмеёмся вместе.
Пейсах (1937)
– Голденю! Солнышко моё! Как ты выросла! Невеста уже.
– Бабуля, ты меня задушишь, – Голда тоже была удивлена. Она смотрела на бабушку и не узнавала её. Как будто они не виделись лет десять.
– Какое-там задушишь… Сил совсем нет. Ну, рассказывай. Мэйдэле, тебе же скоро…
– Шестнадцать…
– Только подумать… Мне было шестнадцать, когда замуж выходила. А Зусе, земля ему пухом, двадцать два. Старичок. Ну что это я сама говорю?
– Бабуль, ты же всё знаешь. Мы учимся, папа работает, мама шьёт. Я думаю поступать на иняз. Хочу знать много языков: немецкий, английский, может, ещё испанский.
– Голденю, зачем столько?
– Мне легко даются языки. Особенно немецкий, он почти как наш.
– А мама мечтала, что ты будешь врачом. Помнишь маму? Хоть чуточку? – Хана чувствовала, что её голос дрожит. Она так давно не говорила о старшей дочери…
– Мне же три года было…
– А ей двадцать восемь. Или двадцать девять... Так и стоит перед глазами. Ну что это я всё говорю и говорю? Ты же голодная…
– Бабуля, а у тебя хлеб есть?
– Какой хлеб? Вычистила всё, как могла.
– У нас же в городе мацы нет. Вот мы и ходим к соседям: они нам хлеб дают.
– Как? Аврум и Рива… в Пейсах?
– Нет, папа с мамой не едят. А нам разрешают.
– Понятно.
Хана налила большую миску прозрачного, ароматного супа. И поставила рядом золотистый пирог.
– Вот тебе бульон с кнейделах. А вот сладкая бабка. Посмотрим, захочешь ли ты ещё хлеб.
Голда не заметила, как миска оказалась пуста.
– Ну и вкуснятина! У тебя добавка есть?
– А хлеба не хочешь? Может, мне сходить к соседям?
– Что ты… Какие соседи…
День рождения (1941, май)
Проходя мимо зеркала, Фрума почти машинально поправила причёску: на неё взглянула изящная брюнетка. Двадцать семь. Давно пора замуж. Но Зяма не спешит. Они встречаются третий год. Может быть, сегодня? Не самой же себе делать предложение…
В дверь постучали. Конечно, Тоська. С какой-то подружкой. Кузина, студентка-медичка, только вчера сообщила, что придёт не одна. Фрума открыла. Так и есть: нарядная полненькая Тося прикрывала собой скромно одетую девушку с лёгким, нежным лицом.
– Мазел-тов! – дружно прокричали обе.
– Привет, родственница, – Фрума чмокнула Тосю в щёку. – А кто это с тобой?
– Галя.
– Галя? – Фрума выразительно посмотрела на незнакомку.
– Ну, Голда, – девушка на мгновение смутилась. – Меня все Галей зовут.
– Ну и я буду тебя так называть. А теперь быстро к столу.
– Нет, разве это правильно: большая часть станков – ещё бельгийские, с дореволюционных времён. Да они старше нас… А когда я попытался поднять
вопрос, меня тут же поставили на место: мол, ты здесь без году неделя, а уже предлагаешь какие-то изменения.
– А ты давно там работаешь? – Голда уже не жалела, что согласилась сопровождать подругу. Этот смуглый красивый парень ей сразу понравился. Совсем взрослый. Сколько ему? Двадцать пять? Или ещё больше?
– Зяма работает на заводе почти год. Он инженер. Галя, а ты почему ничего не ешь? Возьми печёнку. Или холодец. – Фрума не собиралась скрывать от новой знакомой, что Залман – её парень. Без пяти минут жених. Она привыкла вести себя по-хозяйски. Тем более – у себя дома. В такой день.
– Спасибо, – Голда потянулась к тарелке с холодцом и неожиданно задела своей рукой чью-то руку.
– Извини, Галочка, это я виноват. – Залман улыбался совсем не огорчённо. – Хотел тебе помочь.
– Зачем? Я сама. Тебе положить, Тося?
Вечер продолжался. Но Залману казалось, что ест и говорит кто-то другой. Глаза неотрывно следили за девочкой, которая оказалась рядом. Когда их руки соприкоснулись, он почувствовал настоящий ожог. Как будто перескочил из своих тридцати в её двадцать… Или ей и двадцати нет?
Доброволец (1941, июль)
– Гита знает, что ты написал заявление?
– Ещё нет. Завтра скажу.
– Почему не сегодня?
– Хочу прожить ещё один день без слёз.
– Изя, но ведь это почти ничего не значило?
– Не скажи. Пусть бы призвали вместе со всеми. Зачем было устраивать спектакль? Делать из нас добровольцев?
– Но это, может быть, ненадолго.
– Зяма, мы не на партсобрании. Кто знает, сколько продлится эта война? Как будет, так будет.
– Слушай, но какой смысл грызть себя? Что это даёт?
– Гурништ17. Ты молодец, что закончил институт. И бронь получил.
– Не знаю. Я же штурман. А бронь сегодня есть, завтра нет. У тебя тоже была.
– Какой ты «штурман»? Сколько у тебя полётов? Не смеши. Если будет
возможность – работай. На войну всегда успеешь.
– Изя, я тебя не узнаю. Ты же всегда был самый решительный из нас.
– Я не вернусь. Да помолчи ты, дай договорить! Ты знаешь, что я не трус. Только умирать не хочется. Совсем не хочется. А придётся…
– Успокойся. Пошли, я тебя провожу. Ты обязательно вернёшься. Гита тебя дождётся.
– Гитка у меня хорошая. Дочку жалко: кроха совсем.
Братья вышли из дома и медленно пошли по вечерним улицам. Говорить не хотелось. Они молча курили. Младшему – Залману – предстояла целая жизнь: сорок с лишним лет. А старшему – Исааку – оставалось встретить всего один, тридцать третий день рождения…
_____
Примечания
1. Кто там? (идиш)
2. Открывай! Немедленно (украинский)
3. Повторяю последний раз: открывай! Или выломаем дверь! (украинский)
4. Родители дома? Кто-то взрослый? (украинский)
5 Посмотри, что можно взять: одежду или что-то ещё (украинский)
6. Вижу, Петя. Ничего интересного. Нищие, даром что жиды (украинский)
7. Вот, добротный кожух. И размер мой (украинский)
8. Отдай кожух. Папа носит его, когда холодно. Пожалуйста (идиш, украинский)
9. Только этот. Честное слово (украинский, идиш)
10. А ты смелый мальчик, Ицка. Оставь кожух, Коля. Пошли (украинский)
11. Тебя зовут не Ицка. Тебя зовут Ицхок-Лейбуш (идиш)
12. Спокойной ночи! (идиш)
13. Суббота (идиш)
14. Б-же мой! (немецкий)
15. Да. Немножко жизни (идиш)
16. Девочка (идиш)
17. Ничего (идиш)
Борис Суслович
Фото из семейного архива
2010 – 2011