Борис Левит-Броун

Борис Левит-Броун

Все стихи Бориса Левита-Броуна

* * *

 

Всё меньше дней, всё больше строчек...

Я жизнь меняю на стихи,

круг маяний и проволочек –

на бормотанье чепухи.

 

На горечь стиснутой молитвы

о вас, которым невдомёк...

на лезвие опасной бритвы,

на заиканья шаткий слог.

 

На преданность листу бумаги,

на лупоглазый взгляд совы,

на одиночества овраги,

на тьму, в которой спите вы.

 

* * *

 

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полёт...

А. Пушкин

 

День синий, точно синяя слеза,

упал на удивлённые глаза,

и ясен стал, теченью вопреки,

первоначальный замысел реки:

 

и зрячих вод прозрачная волна,

и прозябанье илистого дна,

и собственной моей печали суть,

и кем-то предуказанный мне путь,

 

и зайчик нетерпенья на щеке,

и голоса в бессвязном далеке,

и долгой неизбежности печать,

и невозможность смыслу помешать.

 

 

* * *

 

Как самого себя прощает небо

и синевой замалчивает ночь,

так наша безысходная потреба

пытается сама себе помочь.

 

В груди сжимая осень и прощанье,

негаснущие сполохи огня,

мы ищем просинь, просим обещанья

у немоты сегодняшнего дня.

 

* * *

 

Мечтает мир с пониклой головой

о царстве Божием.

Подрастают дети,

и каждою весной полуживой

нам кажется, что всё ещё на свете

поправить можно.

Шепчет мурава,

чернеет дрозд на фонаре, как прежде...

 

А я устал...

устал вверять надежде

никем не подтверждённые права.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Ни строчки не собрать из мартовского бреда!

Так и живи, расшибленный кувшин!

Пускай одержит над тобой победу

жизнь без вершин... жизнь без вершин...

 

Пусть долгим чаяньем отравленные ветви

тебя не замечают и не ждут.

Пусть в этом новом вымышленном детстве

не твой приют... не твой приют...

 

Пусть из расколотого неземного тела

сочит слезу германская весна!

Не тем была больна и не того хотела

душа без сна... твоя душа без сна...

 

* * *

 

О, милая прозрачного пути!..

С ума свести или с ума сойти?..

 

Предчувствий роковое обаянье...

 

Я не хочу предвидеть окончанье

желаньем о тебе пропетых строк!

 

Или обоим нам в печальный срок

заплакать о возможном-невозможном?

 

Ты сохранишь в шептанье осторожном

поминовенье ртов, ласкавших грусть,

 

и к поцелуям, плакавшим разлуку,

ещё протянешь алчущую руку...

 

разлука

      грусть

            рука – загадки?

 

Пусть!

      Нас будущее знает наизусть.

 

* * *

 

Плыву куда-нибудь

неправда – все зароки

мне дальнее от века суждено

 

Чуть гуще крови ртуть

чуть-чуть короче сроки

и мысли чуть крупнее чем пшено

 

Весенний благовест

весенней птахи пенье

скамья моя – несменный пьедестал

 

От этих самых мест

                  надежде и терпенью

завещано всё то чем я не стал

 

А я не стал ничем

я только был намёком

на образ человеческий в свету

 

Игрой постыдных тем

комическим упрёком

молчанию и наказаньем рту

 

Так долго пропадал

в тени чужого вздора

и плыл куда-нибудь куда-нибудь

 

И наблюдал

как розово Аврора

свой ежедневный обновляет путь

 

По Матфею

 

Не я ли это, Господи!

Это я, мне должно каяться!

 Х. Ф. Хенрици

 

Вам истинно реку – вздохнула даль –

один из вас предаст меня!

...и ропот…

как пад воды, – о, Господи, не я ль?!

…нея …нея… шарахнувшийся топот.

 

Метнулось стадо, вспенив водопой,

метнулось от чужого отраженья,

как будто некто, тёмный и незлой,

но страшный от избытка выраженья,

гримасу муки в водах отразил,

и каждому то страшное сказало,

и дальше мирно пить не стало сил,

и всяк унёс раскаяния жало.

 

Даль отошла, поникнув на кресте

обрезанной лозою винограда,

а мы сменяемся, – всё те… да всё не те, –

овечки разбежавшегося стада.

 

И пьем тревожно… и косимся вдаль…

не даст ли нам грядущее ответа –

кто был тот страшный поглотитель света,

и кто виновен, что стряслось всё это, –

 

О, Господи… о, Господи – не я ль?

 

* * *

 

Рассветёт

расцветёт

угаснет

и закроет мечте глаза

как мораль безысходной басни

утро – вечер

лазурь – гроза

и обрушится

и воскреснет

но уже не узнает вновь

песен новых – былая песня

былей старых – слепая новь

 

 

* * *

 

Солнце выльет на гниющие поля

благодать невянущего смысла,

и увидим мы, старея и боля,

что над смертью радуга повисла.

 

Отжили своё... не процвели,

только зря надеждами дышали.

Знали немоту сырой земли

и удушье повседневной шали.

 

Но теперь – в прощанья светлый час –

видим из сомкнувшегося плена:

что-то всё-таки избегло тлена

и, сверкая, покидает нас.

 

* * *

 

Страшные маски

шуточной сказки –

вам я не верю,

всё впереди!

 

Стылая нежность

встретит безбрежность,

вечность коснётся

слабой груди.

 

Кто-то осудит,

кто-то забудет,

честно, как злобу,

плеснув приговор.

 

Но не об этом

думать поэтам

и покидать

святожитие гор.

 

Страстотерпение,

благотворение,

тихая схима

и тайный пожар...

 

Просто молчание,

просто прощание

и расставание

в облаке чар.

 

* * *

 

Так блики дрожат,

отражая стекло,

так ветер разрезало

чайки крыло,

так солнце ударило

 

в колокол стен

и он разорвался

рыданьем сирен.

 

То хрупкость воды –

вечноюный обман,

то девственный жар

нестареющих ран,

то боль от согбения

хрустких колен,

то сердца безжалостный

 

сладостный плен.

 

* * *

 

Ты волшебной моей была –

незабвенной и невозвратной!

Я придумал тебе крыла,

отпусил... долго ждал обратно.

 

Я с тобою прожил весну

(даже если в воображеньи!),

я тобой отходил ко сну

и рассвет обращал в служенье.

 

Я сто раз говорил себе

(не такой уж я вовсе глупый!) –

ничего не сломать в судьбе

и не взвесть дворца из халупы.

 

Но сильнее меня была

губ твоих незапретных сила,

и наивность моя носила

два подобных твоим крыла.

Так убийцею стал Дедал,

подаривший Икару крылья,

даже если своими в бессильи

домахал до прибрежных скал.

 

За спиной моей страшный штиль –

море памяти, что поглотило

губ твоих незапретных силу

и ресниц мотыльковых пыль.

 

Я виновен! Я крылья дал!

Я – художник – придумлал песню!

Что ж... прости меня и воскресни

ветерком среди голых скал.

 

Флорентийский экстаз

 

И вдруг как солнце молодое

Любви признанье золотое

Исторглось из груди ея,

И новый мир увидел я!..

Ф. Тютчев

 

Рассыпана, разобрана, смешна

всех невозможных прелестей обитель!

Ты не жилец её!

Теперь ты только зритель –

голодный зверь, очнувшийся от сна.

 

Тристановым туманом от низин

невозмутимо дремлющей берлоги

ты встал,

как хищник страшен,

глух, как боги,

своей несытой доли властелин.

 

И жизнь – искательница невозбранных воль –

рабынею поверглась благодарно.

И Арно всхлипывал, и причащался Арно,

а женственность счастливо и угарно

тебе вручала участь, смысл и боль.

 

Чехов

 

Сама себя разрезав на слова,

речь выдыхается, седлая расстоянья,

отвоевав у времени названья

и у молчанья отобрав права.

 

Мы говорим так долго... так вотще,

спрягая взоры, напрягая слухи,

и сыплется листва, и дохнут мухи

в осеннем дне, как в стынущем борще.

 

Шуберт

(«Зимний путь»)

 

Отчего же слёз горячих

мне не тягостен привет?

Что душе моей бродячей

этих звуков тайный свет?

 

Всхлипы, муки выдыханья,

тьма, германская тоска –

вновь дорога утром ранним,

вновь разлука у виска.

 

 

* * *

 

Я не хотел расстаться с этим днём!

В нём оба мы незрячим упованьем –

одним единственным, ещё слепым касаньем –

повенчаны, как таинства огнём.

 

И вся ты там – в заботах и тоске – ...

И весь я тут – в горячечном испуге – ...

Преступники, мы плачем друг о друге

и таем, словно надпись на песке.

 

* * *

 

измечтать свой век короткий

прах сковав на дне души

как угорь на сковородке

молча корчиться в глуши

 

пить бездействия отраву

жрать ненужности покой

зарабатывая право

вдруг подёрнуться травой

 

вдруг захлопнуть ларь колодный

развязать удавку дней

спеть хвалу земле холодной

и навек остаться в ней