Борис Козлов

Борис Козлов

(1937 – 1999)

 

Борис КозловРодился в Москве 21 апреля 1937 года в семье актёров.

Один из первых художников-шестидесятников.

В кругах русской эмиграции Борис Козлов известен также как один из соавторов романса «Четвёртые сутки пылают станицы...», в котором ему принадлежат заключительные строфы.

Умер 17 июля 1999 года, на вернисаже своей новой выставки в Центральном доме художника.

 

* * *

 

Как художник я родился в 1957 году, когда Московский фестиваль молодёжи и студентов открыл нам окно в мир, в том числе и в современную живопись. Тогда на меня буквально обрушился мир абстрактной живописи. Литературщина рассосалась, цвет зазвучал музыкой, я буквально услышал его как колокольный звон, в котором проглянул церковный купол. Это время любви к Паулю Клее, время хождения по музейным запасникам с хранимыми там сокровищами Василия Кандинского, Павла Филонова, знакомство с вдовой Фалька, в салоне которого можно было увидеть и Натана Альтмана, и Анну Ахматову, и рыжего Бродского.

Это начало 60-х, во мне зазвучал «колокольный цвет», когда я начал писать луковицы храмов, старую архитектуру Прибалтики, Средней Азии, русского Севера. Если, говоря условно, можно стоять у дверей храма, можно войти в храм и можно быть в храме, то я тогда, как и многие мои знакомые, стоял у дверей.

 

Борис Козлов

 

* * *

 

Есть старая восточная легенда о людях, которые поселились на острове, сожгли все корабли и забыли о большой земле. Так и современная культура отрезала себя от Большого Космоса, замкнулась на неизбежных проблемах и неисчислимых мелочах парадигмы, вознамерившись одним взмахом разрубить гордиев узел своего малого социального отечества. Мораль и наука, философия и поэзия не были исправлены для решения этой насущной задачи. В результате наука зашла в тупик, природа – на грани экологического кризиса и перед обществом поставлена проблема выживания. Искусство, потеряв связь с надсущним, горним миром, безвыходно блуждает по социальному лабиринту, разделяя его слепые иллюзии и энтузиазм. Но память о надсущном мире безошибочно вела наиболее искушённых или чутких людей сквозь этот лабиринт путями иной логики к пониманию связи между большим и малым космосами, внутренним и внешним, поступком и судьбой, нравственным императивом и судьбами истории. И русский визионер ХХ века Даниил Андреев в своей метаконцепции «Роза мира» увидел небесные проэкции России, как, впрочем, и небесную Францию, Германию, Италию. Вдумчивый платонист, он разработал науку небесной географии. Небесный картограф, ходок по неведомым тропам, он описал ландшафты открытого его внутреннему видению материка. Его картины обладают убедительностью свидетельства очевидца. Его описания фрагментарны и целостны, как это свойственно живым впечатлениям путешественника, одарённого ярким умом и острым взглядом. В них есть деформированная подробность и пронзительная детализированность сна, и праздничная серьёзность, и приподнятость ритуального события, совершающегося у вас на глазах. Эти ландшафты дают срез процессов небесной органики, эхо тех событий, которые определяют судьбы нашего мира.

Московский художник Борис Козлов в своих полотнах дал опыт собственных транспутешествий. Уроженец Москвы, он обстоятельно исследовал её инфраструктуру, высветив потаённые квартиры, салоны, одинокие очаги традиции, хранителей традиции. Студент историко-филологического факультета, он искал знания из первых рук и открыл и ученика Веберна пропагандиста додекафонной музыки Филиппа Гершковича, и салон сестёр Фридэ, где собирались все звёзды подпольного авангарда, и экзальтированные сборища на Южинском с их вызовом последней тайне абсолюта. Он стоял у истока искусства «московской школы» с её новой энергетикой и семантикой. Его собственный стиль, его собственный путь определялся в поле этих энергий, в пространстве несоприкосновения с её казённым реализмом, в области широкого духовного и эстетического спектра. Его память, может быть, слишком перегружена для обывателя ассоциациями из культур Месопотамии и Греции, Египта и Халдеи, Рима и Парижа, Древней Руси и Венеции. Его внутренний мир, может быть, слишком гибок, пластичен для фанатика одной идеи. Его слух, может быть, слишком изощрён, чтобы откликаться на победные фанфары и военные марши казённого патриотизма. В пространстве его творчества пересеклись разные пласты художественного опыта, в которых через мощную христианскую доминанту стягивались реалии современной духовной палитры – от «Тайной доктрины» Е.П. Блаватской до религии «Я», от идеи духовного стяжания Серафима Саровского до московской концепции великого Иного – трансцендентного нигилизма московских 80-х. И христианство в этом духовном поле повернулось к нему не своей догматически узкой перспективой нетерпимости и исключительностью, а широкой полноводной рекой, влекущей к полноте времён и духовному преизбытку. Христианству как национальному лозунгу художник Борис Козлов предпочёл христианство как путь, как опыт личный мистический встречи с Христом, как непрерывную внутреннюю работу – опыт, требующий монашеского аскетизма и внутренней дисциплины. Как древнерусский живописец он воссоздаёт на своих картинах духовное паломничество человека, встречу с Богом, обжигающую зрение реальность Божественного. Картины Козлова фокусируются вокруг определённого духовного события: «Крещение» (1965), «Гефсиманский сад», «Несение креста», «Распятие» (1975-1978). Жизнь воспринимается художником в парадигме христианского подвига: путь души переосмысляется через соучастие в мистерии страдания, смерти и воскрешения Христа. Полотна его несут напряжение и энергетику духовного борения, преодоления тяжёлой гравитации непреображённой материи и власти густых плотных вязких тонов – охры, кадмона, лиловой тьмы. Это напряжение вертикального помысла определяет композицию его картин. Его живопись прорывается за непрозрачные завесы, которые оказываются для него столь же прозрачны, как музыка заката и восхода, как чередование ночи и дня. Цвет в картинах нервный, чуткий. Сложно, беспокойно ощупывающий предметы новой реальности свет выхватывает подробности рельефа, детали пейзажа, видя их как часть небесной мозаики. Ландшафты Святой Руси, формы растительной органики, элементы архитектуры, человеческие фигуры претворяются в трансфизическую реальность. Как пишет искусствовед М. Соколов, «во всех этих зыбких пространствах метаморфозы главенствующую роль неизменно играет не рисунок, а цвет, не просто меняющий гамму от холодного к тёплому тону, но возгорающийся от немой черноты к звучным, по-летнему пышным тонам, оттенкам». Эта тонко подмеченная тенденция определяет художественную логику картин: «Из темноты отчаяния воззвал я к Тебе, Господи». Не сентиментальным пиетизмом идёт художник, а напряжённым устремлением и переживанием этапов собственного пути, конкретным творчеством мифа – претворением хаоса в космос.

И здесь он, подобно Даниилу Андрееву, творит собственную трансфизическую географию, свой небесный мир, где планета видится храмом, в котором осуществляет вечное богослужение просветлённое человечество. Вглядываясь в открывающийся ему метаисторический космос, он идёт собственной тропой глубинной памяти. Говоря о своих полотнах, художник использует понятие «разрастающегося клейма», строя свою обратную перспективу на епифаническом принципе преображенного мига, на сиюминутном опыте личной встречи с Абсолютом и выходе к космологическим принципам с их особым ритмом и свечением. В ауре Козлова вещи теряют свою обособленность, выявляя внутренний ритм. Художник-космист, он несёт в своих генах космическую память, высвечивая космографические очертания человеческой фигуры и открывая в космосе созвучные человеку пропорции. Линии переплетаются, смыкаются и расходятся по поверхности картины, как кровеносные сосуды, питающие живое тело, одна форма перетекает в другую, и каждое клеймо как окно в новое пространство, выход в новое измерение. Выученик русской религиозной философии, Козлов на мир выглядывает с области универсального – поиски откровения о путях и судьбах человеческой истории, апокалиптический модус познания, понимание исчерпанности профанического мира. Козлов видит знак времени в диссонансе – разрушении этического баланса и видимом торжестве зла и стремится преодолеть разрыв между диссонансами исторического и личного бытия и трансцендентной гармонией. «Современный мир устроен в структурах, губительных для добра», – стоически констатирует художник в своём интервью, данном им для «Учительской газеты», имея в виду, прежде всего, судьбы творческих людей в России и по всему миру. Повсеместно, продолжает он, талант попирается бездарью. Художник, ясновидящий, поэт курируется чиновником или коммерсантом. Искусство низведено до роли идеологического манипулятора или копировальщика банальной реальности. Обыватель с его невежеством, слепотой и логикой, наконец, воцарился в искусстве. Диктат посредственности определяет эстетические требования.

Борис Козлов выбрал самый трудный, но и самый короткий путь к самому себе. Он не сворачивал в сторону лёгкого успеха. Его картины – это серьёзные и глубокие состояния, они выявляют красоту аскетизма, духовного подвига и прорыва. Феномен этого художника интересен тем, что он всю свою жизнь живёт в созданном им самим контексте, без уступок мелькающей конъюнктуре. В этом контексте – свои масштабы и акценты: «В огромном пространстве мировой культуры, на мой взгляд, – говорит художник, – светское искусство занимает столь незначительную часть, что позволяет очень легко растворяться в традициях». Современность художник понимает как современное прочтение вечных тем, а не фиксацию суетливых признаков времени. В своём искусстве он устанавливает связь с реальным миром, создаёт магический круг, замыкающий художника, образ и протообраз в динамическую систему (согласно Иоанну Дамаскину). Он работает, преодолевая «восстание материи против духа», внося беспокойство мысли и страдания в статику канона. Его искусство религиозно в самом глубоком смысле этого слова. Оно контемплятивно. За ним стоит внутренняя работа, образ монашеского преодоления и продвижения. Его художественное мышление, образы, ритм, линия выразительны и динамичны. В архитектонике его картин давлеет вертикаль. В них нет статики и тяжелых кристаллизаций. Они музыкальны по своему эффекту. И это, конечно, атональная, ищущая новых гармоний, музыка, не прячущаяся за найденное другими. Он пишет многофигурные композиции, напряжённо-праздничные по колориту, врывающиеся в унылый сентиментальный пейзаж. Выйдя из периферийного модуса сознания, Козлов сумел развить в себе центростремительные энергии и пробился к логике большого космоса, вопреки механическим шумам времени.

Как заметил ещё Ван Гог, логика художественного развития в наше время не только не совпадает с путями социального утверждения, но и впадает в конфликт с ней. Повсеместно талант подвергается гонениям и остракизму. Талантливый человек оказывается один на один с культурной индустрией современного эстаблишмента, с его корпоративными лозунгами и табу на имена, темы, стили и направления. Это ситуация неравная, заведомо проигрышная: художник либо становится незаметным винтиком в этой налаженной системе. Либо выбирает путь социального поражения, но остаётся верным внутреннему императиву. Это путь трагический и статистически обречённый. Он загоняет Даниила Андреева – писателя с метафизической перспективой – в тюрьму, уводит из жизни экспрессионистского гения Зверева, гонит в эмиграцию внутреннюю и внешнюю десятки других. Но именно этот путь выбрал художник. И именно так сложилась судьба Бориса Козлова, работы которого разбросаны по всему миру – они куплены и увезены во Францию, ФРГ, Италию, Данию, Швейцарию, Соединённые Штаты, Японию, Латинскую Америку, но неизвестны у себя на родине. Он работает в маленькой квартирке в Текстильщиках, продолжая быть верным внутреннему голосу, не завися от меняющихся за окном лозунгов, и иногда в ясные минуты прозрения к нему приходит спокойная уверенность: «Сим победиши».

 

Виктория Андреева

 

Иллюстрации:

портреты Бориса Козлова разных лет;

Борис Козлов и Юрий Мамлеев;

копии ряда работ художника

Подборки стихотворений