Сказ
Пых-пых
Два невозможных приятеля жили в деревне Малиновая гора. Почему невозможных? Потому что не два сапога, которые завсегда пара. Тако же и по той причине, что не одного поля ягоды.
Само собой, прозывались они до явственного степенства неодинаково: Пенёк и Пыня. Как у всех, посещавших пятый класс местной школы, у мальчишек вместе с видными фамилиями были вполне приличные имена. Не стоит и сомневаться. Однако эти пареньки вдобавок к достохвальным фамилиям имели не совсем обычные привычки.
Один прослыл Пеньком из-за того, что в суровости своей не знал меры. Если какие не по душе примечал вещи, хмурил брови и говорил басом: «Срубить под корень ‒ и дело с концом!» Будь всё по его желанию, то повсюду ходил бы он с топором, оставляя позади одни лишь пеньки.
Такой всем лесорубам лесоруб! Только успевай делового человека остужать.
Касаемо другого пятиклассника, он слыл за мастера обижаться. Чуть что не по нём ‒ отворачивался, надувал губы. И очень солидно починал изображать недовольство: пых-пых! пых-пых!
Поди разберись, как угодить ему, коль он такой сильно звучный.
Стояло жаркое лето, в Малиновой горе объявилась команда лошадных возчиков из трёх деревенских ребят, где все были шестиклассниками, а начальником они выбрали серьёзного паренька по имени Игнат.
Именно к Пыне однажды поутру прибежал Пенёк, прослышавший о бригаде.
Что сотворил? Встал в дверях всполошенным столбом и принялся тяжело дышать. Приятель ‒ все малиновогорские школьники ходили в добросовестных сотоварищах ‒ спокойно употреблял свой завтрак и, конечно, заприметил столбочек при входе. Но с приветственным словом не поспешил, а продолжал хлебать молоко из тарелки, где вольно плавали лесные земляничинки.
Тех наблюдалось в достатке и у краев, и в тарелкиной серёдке. Поскольку не поленился Пыня навалить в свою посудину пристойное беремя из крынки, находившейся тут же на столе. Сунешься в молочное угощение с ложкой, ан ягодки духмяные не увиливают, дружка за дружкой подлезают. Поворачиваются к тебе алыми на боках пупырышками.
Сие летнее яство известно всем деревенским ребятам. Каждый из них ‒ не один лишь Пыня ‒ готов примоститься к столу, с удовольствием соразмерить спелость, сочность, красовитость подобного завтрака.
Пришло к Пеньку понимание: не шибко надобен приятелю какой разговор, поскольку случилась минутка дотошно ценить, увлечённо довольствоваться едой, вкусной донельзя.
Ясно, где сумел Пыня обогатиться алым угощением. Вчера пополудни он проторил тропку по луговой овсянице в лес. Провёл на берёзовой опушке солидную толику времени.
«Знаю, что по чём сбочь Муромского леса, ‒ думалось наблюдательному Пеньку. ‒ Там листва на деревьях не спешит обсыхать от дождей с позапрошлого дня. Мокрая трава совсем не против хлестнуть тебя по ногам».
Нисколько не ошибался он касательно богато добычливого Пыни. Тот в несомненной солидности намаялся, обирая низкие узорчатые кустики лесных ягодников. Полагается ведь за каждой земляничинкой наклониться. Сама к тебе в крынку не запрыгнет она. Недосуг ей, знай себе тянет питательные соки из влажной подстилки вкруг деревьев.
Ой, да в обязательности придёт к собиральщику та минута, когда и ломота в спине угнездится, и коленки заноют, коли через не могу ‒ в неуступчивой устремлённости ‒ шествуешь со своей посудиной по изумрудным полянкам, где всякой вкусной алости полное изобилие!
Кое-кто на месте решительного Пенька немедля взял бы и помыслил:
«Вот и нечего тогда в боровых угодьях некоторым мальчишкам жадничать, не след гоняться за немеряным урожаем!»
Но тот лишь усмехнулся, глядя на изобильно земляничный стол соседствующего приятеля: ладно вам, ступайте себе на те поляны и не шибко нервничайте под берёзами и соснами! Можете изо всех сил уважать там свои дорогие спины.
Старательному Пыне ‒ точнее точного ‒ с беспеременными поклонами было несладко. Зато нынче в самый час ему завтракать напротив усердной крынки. Любому в зависть будет подивиться на то, как малиновогорский паренёк блаженствует за столом. Пусть оно так на все сто, однако Пенёк здесь не любой и присутствует возле дверного косяка ничуть не случайно.
Поэтому он продолжал, как есть неравнодушно, дышать ‒ с некоторым затруднением, даже возмущением из-за того, что новость приключилась в деревне прямо-таки обидная.
‒ Сидишь? ‒ выдохнул, наконец.
‒ Не без этого, ‒ согласился Пыня.
Вчерашний собиральщик беспечно почесал бок.
Тут не захочешь, а догадаешься, что небывальщина до соседа пока что не добралась, и Пенёк безотлагательно заявил:
‒ Желательно нам не отставать от новизны в деревне.
‒ Будь спокоен, поем и догоню её. Так что можешь угоститься на пару со мной. Бери ложку, когда не против.
Пенёк всё-таки старания особого не выказал. К столу руку не протянул, попользоваться ягодной горкой в тарелкиной серёдке не заторопился. Если что своевольно сотворил, то вскинул голову, ровно какой норовистый конь.
‒ Он себе кушает неволнительно, надо же?!
‒ А что? ‒ в приметно увлечённом спокойствии Пыни проглянуло удивление. Понятно, отсутствием решительности Пенёк никогда не страдал, но сей час дробненькие алые земляничинки почему стали школьному товарищу не по вкусу?
Утренний гость, не иначе как, задаётся чересчур сильно. И непонятно, с какой стати ему позарез нужно свой характер показывать.
Пусть охолонёт, лесоруб несчастный. Так будет ‒ если в деревенской правильности ‒ и честно, и по мере соседского поведения достаточно прилично. Только вот осаживать парня резко не стоит, а будет лучше препожаловать ему деликатную подсказку:
‒ Тебе мой совет. Давай садись рядышком, чтоб за компанию. Не промахнёшься, слово даю.
Пуще прежнего Пенёк вытаращил глаза.
В явственности кинулся возвышать голос, поскольку с прилежным едоком цацкаться не желал: то, что на дальней окраине Малиновой горы сотворялось, уж никоим образом не терпело равнодушия.
‒ Твою подберёзовую добычу срубить под корень. Чтоб, значит, дело с концом!
После чего он, запинаясь от накатившей волнительности, подступил к столу и тетере с его духмяной крынкой озвучил новость, которую вызнал на улице. Оказывается, шестиклассники Игнат, Сашок и Настёна при лошадях, от недавних пор возят сено с луга, что сбочь ёлочек у ручья.
Им, выходит, доверяют посиживать на тележных передках, пощёлкивать брезентовыми длинными вожжами. И каждому дозволено помахивать кнутиком, будто они какие на покосе шибко великие особы. Напротив, они, Пенёк и Пыня, в бесчинной хладнокровности гуляют по своей сторонке на манер вовсе для деревни чужих.
Нет, надобно как можно скорее бежать к Игнату, который нынче ходит в бригадирах у возчиков-шестиклассников. Именно что для той цели, чтобы внушить ему расположение.
Пусть он скажет правомерное слово. Некоторые пятиклассники тоже имеют желание быть при травокосных малиновогорских заботах, обретаться притом поближе к лошадям.
‒ Не всё же нам морковку продёргивать в школьном огороде. Есть в деревне и другие дела. Часом сказать, очень почётные. Кто у взрослых косарей начальник? Дядя Трофим, и не смолчал он, выступил вчера перед всеми на лугу. Не поверишь, как похвально высказался о ребятах!
Услышав новость, Пыня вдарился в беспокойство. И заморгал невольно, и тарелку отодвинул от себя подальше. До неё ли теперь, когда сам дядя Трофим находит на покосе ответственные слова для невиданного почёта Игнату с друзьями?!
‒ Конюха, всем известного деда Воронихина, уговорили шестиклассники. Он дал им коней, ‒ жаловался Пенёк. ‒ Небось, теперь приходит им на ум, что одни в деревне способно ловкие. Но только напрасно. Найдутся и подобные. Другие, которые смогут вожжи крепко держать, на дорожные кочки смогут чихать, безотказно ездить. Ровно, как вся Игнатова команда. Мы с тобой ведь полностью малиновогорские. Потому имеем право работать на лугу сбочь Муромского леса.
Здесь до жалобщика дошло: Пыня и в тарелку больше не смотрит, и брови хмурит. Одновременно губы любителя земляники почали выдавать знаменитое «пых-пых». Ладно, если такие в разговоре особливости, тогда утреннему гостю время поубавить спорный пыл.
Он его и понизил побыстрее. Как раз до той черты сбавил, когда можно бузу не разводить, раз уж пыхтящий сотоварищ не в шутку разобиделся на появившуюся в деревне бригаду шестиклассников.
Под застрехой
Соседствующие приятели ‒ ноги в руки ‒ побежали на другой конец Малиновой горы. Как раз туда, где вечерним совам любо летать поближе к запруде и где не так чтобы очень длинна тропка к Воронихинскому заведению.
Гуси, вольно бродившие по улице, издалека приметили мальчишеский галоп. Насторожившись, перестали щипать кудрявую травку, тревожно распустили крылья. И лишь только приблизился топот, загоготали. Впереди торопыг они замелькали широкими лапами, полетели, соря пух и перья.
Нечего и говорить ‒ образовалась картина, полная беспокойств и настойчивых треволнений для всех деревенских проживателей.
В домах самое время старушкам поглядеть на громкозвучный мир из окошек.
Что касаемо собак, на огородах они уж так гавкали, так рвались, что из синичника, прибитого к шесту возле Игнатовой избы, вырвался воробей. Помчался прочь, очумело чирикая: я, мол, не я, но если синичку прогнал и поселился в её домике, то лишь по случайности.
В свой год не поленился он ‒ прогнал из гнезда тонкоклювую птаху. Вслед за тем с дородной супругой обжился в уютной домушке основательно. Сегодняшним утречком переселяться никуда не собирался. Но если к верхушке шеста доносится неуёмный гам, то поневоле выскочишь из летка пулей.
Теперь шустряк старательно крутил головой. Боялся: никак пришла расплата за давнее происшествие. Не его ли бегут наказывать быстроногие мальчишки? Они такие в Малиновой горе, им до всего есть дело.
Между прочим, супружница намекала, что неправильно он делал, когда обижал деревенских ребятишек. Нельзя жалеть для них доброго слова. Если день за днём выговариваешь им сердито со своей верхотуры, беспричинно шустришь, роняешь на них всякий мусор, они когда-никогда заимеют право огорчиться.
Пенька и Пыню поостерегись, это верно. Они тоже шустрые, не вот тебе отставной козы барабанщики. Что один паренёк, что другой ‒ серьёзные, ровно какие уважающие себя плотники либо механизаторы с молочной фермы. Не успеешь оглянуться, они возьмут и окажут внимание, тебе не так чтобы нужное. Дорогое до невозможности. Ишь, несутся! Только пыль столбом от ботиночных подмёток!
«Не думают ли ребята взобраться по шесту? Им ничего не стоит раскочегариться и в сердцах оказаться грозными орлами. С разбегу взлетят на самый верх. И получишь тогда от них знатное угощение, ‒ воробей сообразил похвалить себя за то, что вовремя покинул синичник. ‒ Пусть они в рассерженности ловкие, зато я как раз шустряк. И неглупый, и глазастый!»
Крепче поразмыслив, развернулся на суку уличной рябины, где второпях примостился в листвяной густоте, пустился выговаривать плоховатой расторопше, то бишь самому себе. Дескать, полагается тебе и дальше поусердней поглядывать хоть на оглашенных гусей, хоть на мальчишескую беготню, а ты всё ж таки не удосужился получше нынче спрятаться.
Мысль случилась неожиданная, однако нелишняя, и он виновато заморгал. Круглее обычного выкатил чёрные бусинки глаз, после чего кинулся к дому, к прочной крыше. Под застреху юркнул, затаился в строю заброшенных с прошлой осени маленьких серых полушарий ‒ посреди осиных дресвяных гнездовий догадало его сберегаться.
Здесь было тесновато, зато для сохранности смышлёной головы, а хоть и послушного хвоста, имелось необходимое раздолье. Сиди знай, коль нет нужды увёртываться от какой палки. И только посматривай по сторонам и прислушивайся, куда возможная гроза направляется.
Ребята, стуча ботинками, поднялись на крыльцо, торкнулись в дверь. Оказалась та не настолько покладистой, чтобы враз их пропустить ‒ почала сопротивляться, потом заскрипела и отзывчиво подалась. В полутёмных сенях Пыня и Пенёк замешкались. Даром, что бойкости не занимать им было.
По таковскому поводу воробей решил прочирикать назидательно:
‒ Вот и постойте, гости притихшие. Тут разве улица с громкими гусями? Может, кто намеревался прямиком прошествовать в избу, но если заставлены сени вёдрами да ситами, то как раз охолоньте. На пол всякое разное обрушивать не лезьте. Лучше глаза навострите и без шума, бочком-бочком, продвигайтесь вперед. Что ли, к спеху громыхать железными посудинами? Не иначе, сейчас к месту вам, скоропалительным гостям, обнаруживать аккуратность. Нисколько не малоумное грохотанье. Оно ведь не пустое дело ‒ проморгаться там, где не шибко светло.
Воробей ничуть не шутейно чирикал. Именно что и полагал так о кажинной деревенской избе по всему володимерскому ополью.
А ещё он удивлялся: в сенях у Игната ‒ в этих корчагах, чанах и вёдрах ‒ не завалялось ни единой вкусной пашеничинки. Заглядывал за входную дверь, проверял, залетал иной раз в глубину бревенчатых прочных углов. И завсегда вопрос у него проявлялся: зачем людям столько пустых посудин, коль не торопятся обзаводится аппетитными зёрнышками? Можно ведь самим угоститься и тутошних воробьёв не обделить.
«Игнат, стал ты командиром школьной бригады, однако ж есть к малолетнему начальнику вопросы, не уходят они. Буду по-прежнему ронять на тебя всякий мусор с высокого шеста во дворе», ‒ мысленно высказав своё неудовольствие, шустряк взмахнул крылышками, покрепче уцепился за трещину в доске под застрехой.
Будьте уверены! Когда неплохо бдить, когда надобно во всю ивановскую слушать как раз то, что приключится дальше, он в непременности будет справлять норовисто ретивую старательность.
Именно что дальше гром не задержался, грянул внушительно.
Кто-то из ребят ‒ чувствовал воробей, что непорядок обнаружится ‒ выказал неловкость, ведро задел. Оно вмиг покатилось, брякая дужкой, звонко откликаясь боками и донышком на всякие неровности половиц. Знать, упало с дощатой скамейки, которой дозволили когда-то притулиться к бревенчатой стене.
Сегодня затыкай уши ‒ грёму во все стороны, будто с Муромского леса прикатила немалая гроза.
Железных раскатов не убоявшись, к Пыне и Пеньку вышел Игнат, подступил к звучной посудине, поставил её на место и весело сказал:
‒ Привет, друзьям-приятелям!
«Всё ясно, ‒ подумал воробей, распознав его слова, и от полноты чувств запереступал под застрехой. ‒ Раз тут проявил отрадность, сейчас они сговорятся. Втроём кинутся ловить меня. Чтобы учинить трёпку в назидание всем воробьям, которые громко бойчат возле деревни вдоль черёмуховой речки. А я им что, благодушный в глупый лад? Шибко безответный? Нынче возьму и расторопно встопорщусь, зашебуршусь и ни за что не дамся в руки отчаянной троице!»
Кто здесь не шутит?
Как понял малиновогорский записной шустряк, пришла пора поднимать опасливый шум. Это гусям возможно и гоготать во всю мочь, и носиться по улице бесцельно, пугая старушек за окнами. Иным птицам ‒ тем, которые достаточно мудрые и дорожат местообитанием своим ‒ прежде всего желается отвадить мальчишек от шеста во дворе.
‒ Разбойники! ‒ почал браниться воробей, топорща крылья и круша боками застарелые полушария ос под застрехой. ‒ Я вам покажу, как бойчить поперёк заведённого порядка! Отстаньте от меня!
Он преисполнился честной досадой, расчирикался до полной заполошности. До хрипоты в способном горле.
Шумливый крикун успел благополучно забыть, что домик на шесте когда-то был тако же приятствен для тонкоголосой лазоревой синички, уж как она горевала, оставшись бесприютной в Малиновой горе!
Тем временем в сенях не очень-то старались тревожиться касательно трухлявых кусочков полушарий, чуть подале от крылечка спускающихся на землю.
Возле скамейки с вёдрами на всех пара шла насущная беседа.
‒ Почему нас не позвали? ‒ вопрошал Пенёк.
‒ Поздоровались бы вначале, ‒ улыбнулся хватким пятиклассникам командир школьной бригады.
‒ Привет, коли не шутишь, ‒ сказал Пыня. С неудовольствием добавил, ‒ Неладно у вас получилось, вот что!
‒ Потому догадались мы взять и объявиться! ‒ гордо заявил Пенёк.
‒ Да, зачем некоторые шестиклассники решили, будто можно без нас обойтись? ‒ Пыня стоял плечом к плечу рядом с приятелем и, конечно, подал свой нехилый голос на манер колёсного трактора, что возил молочные бидоны с фермы.
Игнат ведал, как все малиновогорские, про знаменитые звуки «пых-пых». К тому же приметил, как летят останки старых осиных гнездовий с верхотуры на кудрявую травку вдоль ступенек широкого крыльца. Оттого не мог не прознать о расхрабрившейся возне воробья дворового, которому в явности приблазнилось невесть что.
‒ Громыхаете? ‒ без промедления сказал командир бойких шестиклассников. ‒ Напрасно вы, потому как ничего нерадивого нет, чтоб укорять нашу бригаду. Прохладной отставки не будет смелым пятиклассникам. Примем вас за милую душу.
Пенёк готов был в спешке своего негодования что-то возразить, ан пришлось споткнуться:
‒ Он весёлый. Глядите, пожалуйста!
‒ Если тут некоторые забавляются, то мы шуток не признаём, ‒ Пыня принялся за старое, как есть тракторно запыхтел, поддерживая одноклассника.
Начальник школьной бригады имел особую привычку насчёт говорения правды. Он выкладывал её даже тогда, когда позволял себе улыбаться.
И если на лице Игната выражение, беспечально весёлое, укрепилось, значило сие что? Истинно как раз это ‒ не собирался парень отступать в своём старании честно ответствовать перед гостями. Пусть они поверят, что не приготовлено у шестиклассников фокуса, чтобы лихо досадить кому-нибудь.
Однако Пыня и Пенёк продолжали упрямиться, ершились: один несогласно пыхтел, другой смотрелся неуклонным лесорубом, чересчур охочим до пеньков. Тогда пришлось посерьёзнеть, то бишь новыми, досточтимо уважительными словесами подтверждать свою решимость касательно упряжных лошадей тако же и для бравых пятиклассников, пожелавших прослыть спешными возчиками.
Само собой, разговор пошёл куда более спокойный.
Кому всё ещё желалось возмущаться? Воробью, что бросился к своему домику на шесте. Проверив, цела ли крыша и боковинки, он снова юркнул под застреху. Принялся там размышлять при полном невнимании к доброхотным речам Игната.
«Верно, в сердитых обстоятельствах Пенёк и Пыня завсегда серьёзны, нынче они легкомыслия не потерпят. Захотят лишь покрепче своё слово пенять собеседнику. А в сенях лежит что? Там на скамейке покоится топор. И потому не след мне подавать голос, неосторожно шуметь. Если расторопный воробей здесь теперь не подарочек, то ничего не стоит серьёзным гостям ухватить тот острый железный инструмент. Когда ухватят, враз примутся они за мой шест. Ему долго не простоять ‒ скоренько рухнет. Ишь, как рвутся мальчишки всякую работу делать! Подай им немедленное дело в руки и шутки не шути, ведь оно истинно так. И коли вырисовывается в сенях опаска… Ох, идут мне страхи необоримые!»
По правде сказать, перепутал он угрозы от того инструмента, которым дрова разделывают на полешки. А почему? Потому лишь, что позволил разгуляться не в меру озабоченным нервам.
В своей шибко бойкой заполошности пискнул он, закрыл глаза от ужаса, лапки разжал. И вышло именно это ‒ камнем упал на крыльцо.
Неловко оно завсегда может приключиться, ежели обстоятельства перепутываются и нервы теряют уверенность касательно того, чтоб им взять и прийти в понимающую разумность.
Ударившись грудью о балясину, воробей отчаянно замахал крылышками. Ошарашенно зачувыкал и заторопился взлететь на конёк домовой крыши, ровно какой бедовый петух, не ко времени способный вещать на всю деревню.
Наступила в сенях прочная тишина. Нисколько не потому она случилась, что ребята испугались падающих на крыльцо несообразно чувыкающих птах. Произошло сие по неотложной причине: мальчишки не стали брать топор, просто зашли в приветную дверь дома.
Меж тем к воробью подкатила победная радостная дрожь:
‒ Что, лиходеи? Занедужилось вам забираться на мой шест всей тройкой? Да, никто не постарался намазать там свекольной патокой, не стоит и мечтать о каких сладостях. Оно ещё как верно! Глядишь, примется качаться еловая дрына да с натуги ахнет, переломится, зычно треснув. То-то удивитесь, полетите кто куда, затрепыхавшись. В обязательности будет на улице такое действо, что не миновать вам рёберного костоломья!
Безо всяких задержек Игнатовы гости могли бы из дома выкатиться, ан заохотились там задержаться. Ждать-пождать, не видать их на улице, и пришла шустрой птахе догадка: бойкие мальчишки решили поиметь такое хитрое соображение, чтоб переждать хоть десяток минут, хоть цельных полчаса.
Что же тогда с Пыней и Пеньком получается?
«Меня испугались, ‒ обрадовался воробей. ‒ Убежали накрепко разбойники, чувык-перечувык!»
Счастливый и гордый, ровно какой сокол, он помчался к супруге. Надобно ей без промедления кое-что прознать о сильном и мудром хозяине домика на дворовом шесте. Разыскав супружницу, что среди узорочно зелёных веток сторожилась на уличной берёзе, он что есть мочи закричал:
‒ Принёс тебе известие о великой победе! Так ловко ударил я грудью по деревянным перилам крыльца, что задрожали мальчишки. Убоявшись грозного противника, они забыли о топоре на скамейке в сенях. Поскорей забились в дом, и сидят там теперь за печкой. Нипочём не желают выходить.
Полнился шустряк мыслями о новых победах над Пыней и Пеньком. Проверено, сил хватает. Пусть воробьиха после всего скажет, будто сегодня и завтра никакой не молодец он. Пусть!
Хлебное золото
Что за слово проговорила супружница воробью, ребятам недосуг было уведать, поскольку своим порядком продвигался у них неотложный разговор. Игнат выказал намерение похлопотать о кобыле Зорьке для завсегда решительного Пенька. Дед Воронихин, малиновогорский неизбежный конюх, однажды сказал: лошадь сия пусть не из молодых, на покое нынче в своём стойле, однако не против на луг прогуляться. Повидав разные виды на просёлках, не станет она в сторону шарахать многотравный воз ни с того ни с сего ‒ хватает у неё мудрости и стойкой смелости усердно делать дорожное путешествие.
‒ Когда сообразительна и храбра Зорька, ‒ сразу вскинулся дотошливый Пенёк, ‒ в непременности мне пожилая кобыла сгодится. Давайте просить Воронихина, ведь я не подкачаю.
‒ Посодействуем, ‒ солидно заметил Игнат, у которого была Нежданка. Безотказно работящая и тоже очень умная. С ней расставаться ни сегодня, ни завтра ему не хотелось бы.
‒ Тогда мне подойдёт лошадь из того стойла, что по соседству с твоей Зорькой, ‒ с ходу закричал Пыня деловитому Пеньку. ‒ Ей годков немало, потому конюх не шибко нагружает каурку. Но всё равно, пару ездок она осилит, верно?
Молчать ему нисколько не желалось. А вот ревностно тормошить беседчиков он был готов на все сто.
‒ Скажи, командир Нежданки, скажи! Там, где Зорька, пусть ходит и каурка.
‒ Не утруждать если? Может быть… ‒ ответствовал Пенёк заместо Игната. ‒ И мы все присмотрим за пожилыми кобылами, и Воронихин не оставит их без пригляда. Именно так нужно деда просить. Дескать, возы навьём невеликие, число ездок поуменьшим. Следить станем, чтоб для конюшни случилась польза. И чтоб для покоса в дополнительности результат вышел борзый. Ведь того и жди, что снова мокрые тучи придут. Да! Без лишней запинки они объявятся!
Пенёк разошёлся не на шутку. Горячился в полный голос и, кажется, был готов бежать к деду, рубить там всё под корень. Игнат всяческую рассудительность уважал и потому не собирался возражать.
Успокоить Пенька удастся, когда согласно покиваешь. И начальник школьной бригады согласно покивал: в навалившейся мокроте сопреет луговое сено ‒ деревня останется на зиму без кормов для бурёнок.
Так что… гружёные дождями тучи оказали подмогу либо звонкие призывы жаворонков над травным опольем, но только произошло следом всё, как задумывалось. Послушал ребят дед Воронихин, повздыхал в бороду, ан вдруг и помягчел. Получил один из них Зорьку для трудов на благо малиновогорскому народу, и тут же другому, в обычности делавшему недовольное «пых-пых», подарено было удовольствие обиходить каурку, запрячь её побыстрей да поспособней.
С уговорного этого дня бригада Игната, пополнившаяся бодрыми пятиклассниками, доброхотно своё дело знала ‒ сено возила деревенским проживателям вплоть до скончания луговых забот.
Когда покос в неотложно летнюю очередь свершился, школьники, поднаторев в делах ничуть не напраслинного вспомоществования, дружно порешили участвовать в чём? В проворной доставке спелого зерна с полевых угодьев на ток.
Пошли у возчиков те старания, которые нужны, чтоб в обязательности успеть с лошадным транспортом за комбайном, обмолачивающим срезанную рожь. Тот, остановив ход отчаянно громких железок, ссыплет из бункера в короб подкатившей повозки тёплое хлебное золото, после чего тебе останется лишь направить послушную тягловую силу с верхнего поля к подножию холма.
И дальше мимо овражной запруды, и дальше к Воронихинскому заведению, и по прогону безостановочно продвигаться, помахивая кнутиком, как раз туда ‒ в окраинное местечко деревни.
Там, в амбаре веялка хлопотливо гудит, чтобы на ровной площадке бессонно, за часом час, стремилась ввысь зерновая, радующая глаз, пирамида.
Чуть в сторонке обнаружишь лохматого пса. У которого ‒ хоть есть аккуратная служба, хоть её нет даже в помине ‒ имеется желание время от времени гавкать на сизарей, непрошено прилетающих из укромных лесных урманов на здешнее, аппетитно заманчивое, ржаное возвышение.
Малиновогорский шустряк-воробей таковским гостям не уделял внимания даже в малости. Потому как на особицу занятие у него было, порхал вкруг супруги и хвастался:
‒ Опять я тебе скажу. Усердно гнал этих мальчишек, Пенька и Пыню. С лугового просёлка аж до просёлка сугубо верхнего. Истинно что полевого, сбочь которого колосилась высокая рожь. И потому нынче должон я считаться неуклонным победителем. Почитай, генералиссимусом полным.
‒ Неуж? ‒ не верила воробьиха. ‒ Если правда твоя, стребуй у сизарей тогда орден.
‒ Алмазно золотой? Когда вдобавок ещё и другой, из особого ряда благородных, то пусть будет. Шибко порядочность уважаю. За мной дело не станет! ‒ чирикал он.
Прочие все на току ни о чём подобном не помышляли.
Пока стоит уверенное вёдро, уборочную страду завершить бы к осенним холодным дождям, вот ведь какая штука. О том были мысли даже у Пенька с Пыней, победно помахивающих кнутиками на подъезде к деревенскому прогону. Именно что на виду у старого конюха Воронихина, которому в чистое довольство была мальчишеская забота хоть о конюшенных обитателях, хоть обо всей Малиновой горе.
© Борис Колесов, 2018.
© 45-я параллель, 2018.