Ася Векслер

Ася Векслер

Все стихи Аси Векслер

Без имиджа

 

Фотокамерой меня снимешь

цифровой, – «Зенит» забыт прочно.

Поздновато заводить имидж,

цепкий облик угадав точно.

 

Было рано, а теперь – звёздно.

Облачась не в чёрный, так в белый,

в бубен славы колотить поздно.

Но зато полным-полно дела.

 

Быть кумиром не притязаю.

На ветрах и в тесноте комнат

те, кто знают, те и так знают,

а кто помнит, тот и так помнит.

 

Данность

 

Жить недолго – до смерти обидно.

С будущим, что кануло безвидно,

новое мгновенье не срослось.

Что могло бы сбыться, не сбылось.

 

Долго жить хотелось бы. Но трудно

поменять места, где многолюдно,

на пустырь, где близких – никого,

самых дорогих – ни одного.

 

А у тех, кто цел, свои заботы.

Им неважно, кем ты был и кто ты

есть, и что ты мог, а что – не смог.

Но не нами установлен срок.

 

Ну, а если, возымев причину,

кончить жизнь по своему почину,

в тёмный слух упрётся реноме:

был такой-то не в своём уме.

 

 

Круговорот желаний

 

Быть почти что имяреком,

сдержанной натурой.

Стать публичным человеком,

знаковой фигурой.

 

К сильным мира прикоснуться.

Вспомнить о начале.

И калачиком свернуться,

чтоб не замечали.

 

 

На воздухе

 

Закат на убыль. Улеглась шумиха.

Молись о том, чтоб не случилось лихо.

Не по канону просьб твоих реченье,

но ловит их небесное свеченье.

 

Луна раскрыла купол парашютный,

светящийся и несиюминутный.

И звёздочка под ним, как человечек.

А у Всевышнего – автоответчик.

 

И есть предположенье: может статься,

совсем, как ты, он вышел прогуляться.

Пора передохнуть, – ведь не мальчишка.

Пусть держится. Иначе всем нам крышка.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Не призраки, а признаки старения,

не вздумайте войти в стихотворение.

Спускайтесь вниз, а мне наверх по лесенке

без отклонений в нормативной лексике.

 

Сквозняк уносит жалобы дорожные.

И не нужны движенья осторожные.

И линии судьбы не все прочитаны,

а верхние ступени не сосчитаны.

 

Поздняя элегия

 

И вот мы не юны, не любы, не милы.

Урезаны сроки, убавлены силы.

Вконец неотступна усталость,

хотя и она исчерпалась.

Но даже теперь, на нераннем десятке,

с надеждой у нас всё в порядке.

 

Сама по себе, вне молвы многолетней

ни первой она не уйдёт, ни последней.

В туннеле теней, по-над краем,

пока мы сей мир покидаем,

она, обещая пунктир, а не точку,

заменит душе оболочку.

 

Опомнясь, душа наберётся отваги,

чтоб к жизни вернуться в Бордо, или в Праге,

пусть бабочкой, хоть однодневкой,

над Влтавой, нет, снова над Невкой.

Хотелось бы в Берне. А лучше бы в Риме.

Но прежде – в Иерусалиме.

 

 

* * *

 

Свет упадёт на траву –

Боже великий, живу.

Тень упадёт на дорогу –

Боже великий, живу.

 

Семейный портрет

 

Муж дочери единственной моей

похож на молодого Модильяни.

Её саму легко себе представить

нарядной и встревоженной Эстер.

А их трёхлетний первенец, мой внук,

напоминает Маленького Принца, –

без королевской крови обошлось.

 

И силюсь я услышанною быть.

Сидите тихо, злые силы мира.

Не смей подняться, ненависть земная.

 

Семь пятнадцать

 

Не взглянув на часы, до минутки

знаю, сколько на них. В полусон

пробивается отзвук побудки

отведённых на вырост времён.

 

Чётко слышен из лет-недоростков

папин голос, пока в глубине

проступает Васильевский остров,

а не улица Исланд в окне.

 

Жизнь в эскизе, вчерне. Я спросонок,

и у зеркала заспанный вид.

Семь пятнадцать сейчас. А семь сорок –

только то, что ещё предстоит.

 

Напишу апельсины на блюдце,

блики света с касаньем теней,

знать не зная, насколько – проснуться –

станет многих желаний важней.

 

Семь пятнадцать. Не поздно, не рано.

Если вдруг не проснусь, разбуди.

Мне теперь на великие планы

явно тесен виток впереди.

 

 

Университетская набережная

 

Наметилась работа заказная.

И я была готова взяться, зная,

что жить придётся, вольно не дыша,

немалый срок. Но тем не мене сразу

я привязалась загодя к заказу

до уговора, без карандаша.

 

Есть клавиши, что западают прочно.

Заказчица адресовала точно

свою мне тему, вовсе не забыв

всё то, с чем взгляд сроднился, а не свыкся,

в пространстве от Кунсткамеры до сфинксов,

попавших в Петербург из древних Фив.

 

Она, живя в краю обетованном,

хотела видеть дома над диваном

всю протяжённость набережной той.

Воспоминания не оплошали

и, как бы на письме, перемежали

приметы зданий точкой с запятой.

 

Бог знает, где: на постбиблейских склонах

я множила число часов бессонных,

не зря на север лёжа головой.

И в два воображаемые метра

я втиснула разбег и скорость ветра

со стороны закатов за Невой.

 

О, земляки, знакомцы, экскурсанты!

Почти как стоматолог имплантанты

вживляет в пациентову десну,

для жизни я вживила вас любовно

в тот воздух, притянувший безусловно

конец зимы с надеждой на весну.

 

И кое-кто из канувшей эпохи

был тут как тут. Поклоны, ахи-охи,

чуть слышный шелест, лиственный почти.

Окраска их бледна и одноцветна,

но даже и на первый взгляд заметна –

ведь, проходя, нельзя совсем пройти.

 

Вот публика! Состыковались эти

и те. Светлейший Меншиков в карете

путь иномарки не загромождал.

И Тане К., идущей с иностранкой,

стажеркой Д., художницей-датчанкой,

гэбэшный сыщик слежкой досаждал.

 

Проскок с утра, под вечер ход обратный –

там был и мой маршрут неоднократный.

Там всё тянулось к будущему. Там

и ныне не имеющая тождеств

прогулка в Академию художеств

по собственным следам, одним из множеств,

по батюшковским строкам и стопам.

 

Наполнен тот простор. Но и отмечен

потерями. И их восполнить нечем.

Тех, кто был рядом, надо рисовать

по памяти; хватило б только зренья,

умения – оттуда – и везенья:

нельзя ведь, как известно, сплоховать.

 

Но вот итог. Заказ не состоялся.

На тормозах спустился, рассосался.

Быть по сему. И далее бывать.

Той набережной, – вот какое дело, –

я, если честно, вовсе б не хотела

ни в розницу, ни оптом торговать.