Артём Стариков

Артём Стариков

Все стихи Артёма Старикова

Безделье

 

Почему «violence» звучит так бордово,

мягко, торжественно, чудесно?

 

Как мне хочется пьяноватой вишенки

во льду, мутно оттаивающей в ладони,

мне хочется ехать по туманной Москве

на прекрасном сером танке

и давить, давить, давить

чтобы волосы по ветру колыхались

дурак, зачем-то сбрил их недавно,

потому что сейчас модно брить волосы,

мол это по-мужски; а я вам отвечу:

все мы – латентные пидорасы

кто-то больше, кто-то меньше,

а носить длинные волосы – значит быть честным,

значит игнорировать двухметровую солдафонщину

(которая, кстати, тоже не пренебрегает запретными плодами),

быть скорее Жюстиной, чем Жюльеттой,

и попасться в руки тому психопату

(одному из многих),

который делал надрезы на руках 

предмета своего вожделения,

а потом присасывался к этим надрезам

своими дрожащими сальными губами.

Звучит более чем головокружительно, не так ли?

 

Но я бы дал этим капелькам пройтись по всему телу

(так Эрос путешествует по миру на своём поезде,

невозможном, оставляющим за собой след

солёного малинового джема),

я бы размазал их по себе

и упал в обморок,

потому что не переношу вид крови.

 

Я не могу написать балладу про Испанию

или сочинить скандинавскую сказку,

или спеть что-нибудь на иврите,

или станцевать под балалайку,

но зато я сочинил стихотворение,

которое заставит рыдать весь мир.

 

Вот оно:

 

Чёрный полумесяц жёг

Тьмой температуры

Кокаиновый снежок

Мировой культуры.

 

Слизывал снежок стишком

У ночной дороги

Дьявол с вафельным рожком

На блестящем роге.

 

Мы с тобой горели в дым,

В порох проводничий

С терпким голосом седым

Вышел закурить.

 

Алебастровый сосок

Пьяной Беатриче

Замирает над худым

Телом навсегда.

 

Ты горишь и я горю

Ты не пьёшь и не со мной

Только в руку Январю

Тело падает спиной

 

Кокаиновый снежок

Тишина ультрамарина

И на фреске золотой

На зелёном слит

 

Но серебряный божок

Злого мандарина

Назидательной пятой

Топчет малахит

 

Мы заходим навсегда

В серебристый шаттл,

В белых розочках твоё

Платьице поёт

 

Раскидало города

Тенью наших патл,

Мы летим летим летим

плача и горя

 

На Луне, моя милая,

нету воздуха

На луне, моя милая,

нету ласточек

 

Только ты, пролетая над кратером,

пропоёшь мне тоскливую песенку

Только ты, про моря, про свой дом поёшь,

про свой дом, навсегда позаброшенный 

 

На Луне, моя милая,

нету водочки,

На Луне, моя милая,

ты застынешь вдруг

 

И тебя, замороженную,

навсегда захлопнув дверь холодильника

прозрачного – чтобы видеть всё,

понесут по серым пескам

понесут по серым дорогам

по заброшенной мёртвой листве

по распахнутым жёлтым скафандрам

по заблёванным пивом ступенькам,

развороченным трансформаторным будкам

и толкнут

и полетишь

и будет

с тебя

 

но

 

схвачусь в последний момент, нет,

хотя бы в этом тексте, хотя бы один текст свой,

Господи,

заверши так, чтобы никто не заплакал.

 

Вы знаете

 

перестукивание домов

белый воздух

снег

полузаброшенные локации микрорайона

люди встречаются

пытаются найти себя

словно руководствуясь предписаниями

что гласит одна из стен храма

потерявшего цвет

и форму

 

вот школа

 

вы знаете, а ведь школа была для меня

сущим концлагерем:

мне писали на доске насильно какие-то

жуткие примеры в течении многих лет,

а потом вышвырнули в плотоядный,

бессмысленный мир

и сказали мол все дороги открыты

 

что я должен был найти

в этой комнате с серыми занавесками

(я нашёл в ней свою любовь

и свою стену)?

 

в больнице меня раздели

и завернули в одеяло

Богоматерь у входа в операционную

если бы я знал, кто это

(никто не расскажет)

просто женщина

и ребёнок

(ему тоже сделают операцию)

резиновые зверушки

на полке

чтобы отвлекать детей

 

зайчик, зачем ты передо мной

танцуешь

застывшими лапками тянешь воздух

десятиглазой лампы круглой?

 

это было не страшно

мама сказала, что меня похвалили

что я не кричал, когда вводили наркоз

а просто плакал

это была первая похвала в моей жизни.

вы знаете, все эти эксперименты

с минимализмом и простотой

ужасны

эти белые конструкции

идут на сделку с физической реальностью,

налагают запрет на боль

 

посмотри на меня,

девочка с портфелем

окажись моей дочерью,

стеклянная дверь балкона

 

ты умерла, выбросилась

с 12 этажа дома номер 111

бело-розового, нового, выстроенного

для молодых семей, счастливых родителей

 

я стою на 17 этаже этого дома

пьяный

не могу перекинуть ногу через перила

 

вы знаете, что делать сегодня

российским школьникам?

Ангел Господний слетает к девочке

говорит не надо, нет,

грешно ведь, неправильно

одумайся, откройся

жизни, страданию, любви

бесполезно

сёстры говорят ей

борись борись

пускай ненависть движет тобою

в борьбе с мировым чудовищем,

чёрным деревом

бесполезно

я не знаю, что тебе делать

 

прыгай, моя хорошая,

лети

только ветер тебе остался

разбивайся, крошись,

разлетайся по миру, целуй

эту землю, которая над тобою

встаёт, укрывая, любя

умирай, моя дорогая

только оно, прекрасное полёта мраморное

белое кровавое

шампанское с водкой,

девочка на асфальте

бледно-голубенький твой портфельчик

 

 

* * *

 

Земную жизнь пройдя до половины 

(не дай мне Бог дожить до сорока 

да и не выйдет: слишком много пью, 

неровен час нагрянет рак желудка 

плюс нервы, недосып, я не могу 

держать себя в руках: слепящий гнев 

сменяется непримиримой грустью, 

и низкий рост, горбатая спина, 

плохая экология и климат, 

в божественное верится с трудом: 

так холодно постройкам византийским 

держать свои балясины и балки 

в снегу холодном средней полосы 

нет, город наш не мрачен, не похож 

ни на руины, ни на что другое 

в нём все дома – живые существа, 

балконами вдыхающие воздух, 

цедящие дожди ноздрями окон, 

а к ним приобщены дворы, деревья, 

а люди – как подвижные нейроны, 

а интернет – нейронная их сеть 

как тут не вспомнить мысли Гваттари, 

разящего фрейдистскую заразу, 

капитализм, – копьём шизофрении: 

мы с городом прилажены друг к другу, 

как малое дитя, я упираюсь 

в малиновый сосок родного мира 

продрогшими от холода губами, 

срезая, будто лезвием, гортанью 

молочный, будто сказочный, поток 

(и – да, сегодня я – поток сознанья, 

как видно, устаревший тип героя 

его ещё Камю в двадцатом веке 

использовал) как хорошо, что я 

от философских сложных размышлений 

семь строк назад внезапно перешёл 

к приятным сердцу мыслям о груди 

вы помните – тогда, Екатерина, 

мы с вами пили мерзкое вино, 

и на стене дрожала ваша тень, 

а у меня тогда дрожали руки, 

и так стемнело быстро за окном, 

что нам казалось: нас никто не видит, 

ни комсомол, свисающий в ночи 

кровавым льдом – стоглазым ананасом, 

ни Джугашвили, чей портрет висел 

над нами, на ковре, и был не против 

того, что было дальше, в темноте, 

откуда мы косились на снежинки 

летящие, как нимфы, на любовь, 

и в магазин летящие за хлебом 

ужели наша страсть противоречит 

Екатерина, сводам коммунизма 

и звёздочки слепые нашей страсти 

не освещают мировое небо 

желанию всемирного труда? 

вы знаете, вчера я заходил 

читать про это всё в библиотеку, 

домой вернувшись, к счастью своему 

в углу, на лакированном комоде, 

на блюдце синеватом обнаружил 

лежащий ровно розовый талон 

и выйду завтра в поле, и в закат 

восторженно талон свой предъявлю я, 

за мной корабль тут же прилетит 

космический, он чем-то мне напомнит 

огромный шар, обмотанный фольгой, 

тогда я распрощаюсь навсегда 

с родной планетой, речкою, берёзой 

и тополем зелёным у окна, 

и полечу с тобой, Екатерина, 

туда, туда, и на другой планете 

как Авраам, раскину вплоть до моря 

в пустыне фиолетовых песков 

похожие на сдвинутые чаши

своих племён прекрасные шатры)

 

Некрасивая девочка

 

Мои руки работают на дизельном топливе 

заливаешь в предплечье 100 грамм солярки 

поворачиваешь ключик четыре раза 

тртртртртртртр 

и можно копать землю в течение часа 

бывает выйдешь на улицу, 

вздохнёшь полной грудью 

и поймёшь, что в ноздри лезет 

чёрный дым 

он гонит, закручивая, огромные облака стекловаты 

они летят, как блестящие белые барашки, 

скачут с ветки на ветку 

забиваются в ноздри 

в глаза 

(благо, что вместо глаза у меня 

водопроводный кран, как у мужика 

на старом логотипе Valve) 

руки чешутся, гнутся и скрипят 

солярка смешивается с кровью, 

чёрные харчки падают на землю 

ещё один, ещё 

сыпанул себе две ложки растворимого кофе в рот 

растворил слюной 

и лечу, лечу в ковше экскаватора 

из кабины доносится Кармина Бурана 

колесо налетело на большую собаку 

машина качнулась 

ёлочка на нитке дёрнулась 

время остановилось 

я вспомнил, как два года назад 

нашу бригаду кинули на Площадь 

мы шурфили штыковой и совковой кабель, 

не видевший света со времён Леонида Ильича 

и во время одного из перекуров 

ко мне подошла крановщица Лиза, 

некрасивая худая девушка 

со впалыми, злыми глазами 

и попросила угостить сигареткой 

я достал из кармана тонкую вишнёвую, 

припасённую как раз для такого случая, 

и протянул её 

но солярка в руках закончилась 

и я застыл с протянутой рукой, 

как статуя Аристогитона 

или Колхозницы 

тогда девушка рассмеялась 

взяла сигарету 

и написала на застывшей руке свой номер 

вечером в её квартире пахло капустой 

на кухне сушилось бельё 

рычал холодильник 

мы сели 

я эффектно поставил на стол пол-литра «Честной» 

через час я говорю ей: 

«Елизавета, вы такая интересная женщина, 

меня почему-то всё время тянуло к вам, 

и никак не выходили вы из головы, 

вы такая красивая» 

и её черты правда начали разглаживаться, 

кольца жидких кудрей выпрямились, 

а в глазах забегали сварочные огоньки 

и тогда я понял, что 

бьются волны, шум прибоя 

заглушает наши крики, 

я с тобою, мы с тобою, 

ты подобна Эвридике, 

ноги белые ложатся 

тихим шорохом на спину 

лепокудрую Елену 

укачало в корабле 

о владычица святая, 

о владычица морская, 

дева чистая (ты дева?) 

ближе, ближе, ближе будь 

твоя маленькая грудь 

наполняет молоком 

наполняет формой, знаком 

в нас качающимся маком 

я с тобою не знаком 

муть 

льдом 

уть 

ом 

 

вся наша боль станет прекрасным замком 

словно твоя любовь глупый слепой удар 

ищущий дом, я не знаю о чём поют 

сдвинутые стаканы мерцающие 

всех наших встреч 

 

ты заходишь в разные дома 

одним и тем же телом 

больше сотни таких как ты 

мой серебряный меч уничтожил 

но ведёте вы все куда-то 

где сердце, комья 

щупальца кровь желудок 

 

вся моя боль станет совою снежной 

на плече моём, изумрудом тёплым 

зрачком и яблоком на кольце 

милой бессонницей 

на чужом лице 

на лице Кибелы 

в моём теле твои занывают стрелы 

 

потому что я дочь её 

тот, кто видел меня, прорастит в себе 

мёртвый подснежник 

треснувшее копьё 

 

отвернись 

когда видишь огонь во мне

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Овидий родился в Молдавии

думал всю жизнь о Риме

который придумал сам

башни на летней бумаге

без всяких затей и углов

 

Овидий родился в Молдавии

сидит на песке стругает

кленовый какой-то лук

и медленно говорит:

 

откуда пришёл я, Боже,

во мне застучало что-то

над морем поднялось это

моя зеленеет кожа

у скифа литрушку пива

ноль семь непонятной водки

источник земного света,

ты меня понимаешь, милая,

уродился тогда я ласточкой,

а сейчас погибаю ирисом

над морем скажи мне как его

над землями пар и пиршество

над миром летят поезда

а в небе моём трюмо

в Москву напишу письмо:

 

Моя Родина – Рай,

Этот Рай стал моей тюрьмой

слышу голос ласточки

мы полетим домой

это кровка теплится над губой

в нашем парке шумит гобой

я хочу быть с тобой

я по-прежнему одинок

на крещенских пастбищах

плачет свердловский рок

око за око

жизнь – это боль

всё ок

 

что я делаю?

знаешь, я понемногу пью

я вчера приходил на приём к Седовой Е.Ю.

и она мне сказала хватит

мне уже ничего не светит

волей-неволей стройся равняйся вольно

стать проституткой – главное, что не больно

главное – больше не спать, не махать лопатой

красная ветка

стойте, вагоновожатый

Пётр Кропоткин (был человек такой)

встретил на станции нас,

указал рукой

жестом широким – в лето, полынь, поля

сказочный край,

где всеобщая спит земля

где каждый с кем хочешь

и сколько хочешь спит

где нету мужчин и женщин

лёгкий здоровый быт

поле

работа кипит

ритм 

песнопенья 

спирт

 

если больница – выпрыгну из окна

если тюрьма – в шею заточку хрясь

мне фиолетово

я достигаю дна

солнечным телом

 

ночь государство грязь

 

молью и мелом

месяцем ночь бела

 

я у подъезда

откуда летит стрела?

 

Овидий мёртв

из шеи торчит стрела

 

подходит Екатерина

колчан золотой гремит

чёрные волосы

Екатерина поёт,

тихим голосом говорит:

 

всё есть лёд

 

* * *

 

Пытаюсь жить. Твержу: я рос ничей

в стране гранитных плеч и палачей,

прямых, как меч, бессмысленных речей,

где братство коньяка и автомата.

Не машешь топором, не тянешь плуг,

но вспомнишь вдруг, задумаешься вдруг

о молоке, о снеге чьих-то рук,

о диктатуре пролетариата.

 

Хотели встать с кровати – не могли,

закрыть глаза хотели – не могли,

вино кончалось, гнили корабли,

и старость нам, увы, уже не встретить.

Ни тянется, ни рвётся наша нить,

адамов грех, как бороду, не сбрить.

Какой-то звон. Меня хотят убить,

или вернее: просто не заметить.

 

Встань у порога и перекрестись.

Твой тихий дом покорно смотрит ввысь.

Ты слышишь гул? Наверно, это Кысь

плывёт в ночи и сыпет снег на рану.

Пришла весна. Холодный ветер стих.

Не бойся мыслей, бойся дел своих.

Ты хочешь знать, зачем? Спроси у них,

у бабок, выбирающих бананы. 

 

Мы инородны, как аппендицит.

Ночной Зефир – калёный антрацит.

Пересекая Лету и Коцит,

московское метро впадает в Припять.

Не то чтобы всё это неспроста,

не существует чистого листа,

вы – римляне, распявшие Христа.

Нет, я не злой, – мне просто нужно выпить.

 

Сопротивление

 

Это был водоблок, на котором я спал

Меня грела земля, за которую шли

Сохраняя таинственный чёрный запал

Пролетали над Волгой чижи и шмели

 

На струю резака налетающий шмель

Загоревшись, на щебень горячий упал

Будто лодка тяжёлая села на мель

Меня грел водоблок, на котором я спал

 

Это было четвёртого или седьмо

Во Христе да во граде сладчайшем его

Над рекою во мраке летело трюмо

Так легко... но никто не услышал его

 

Этот шмель в окружении серых камней

Застывал, как в пустыне Крамского Христос

Его грела земля, ведь покоится в ней

Пламеносная матерь наставница ос

 

Перекурим.

 

Киргиз поедает насвай

Насыпая зелёный в ладонь сахарок

Его тень расплывается руки дрожат

Его слабых детей поцелует пророк

Что встречает детей на зелёном лугу

Что из рек и озёр успевает спасать

Он проводит их за руки...

Нет, не могу

В золотистый шатёр...

Не могу описать

 

Я берёзовой палкою гневно машу

Я засохший репейник пытаюсь убить

Это нет не репейник 

Он – тления дух

Он тебя никогда бы не смог полюбить

 

Мы хватаем лопаты мы долго идём

Наше солнце о Господи давит на всё

Теплокамеры терма – как в оные дни

Богохульства и пьянок Нерона 

 

Красный бархат кровавого трона

 

Что ты смотришь фрилансер

Иди-ка сюда

Меж деревьев повиснет огромный плакат

На деревьях – повиснут банкиры

Впереди экскаваторы

Сзади бегут

За бригадой бригада

Вот площадь, а вот –

Городская Администрация

затрещала рация:

саня саня беги они будут стрелять

на… б…

некуда отступать

прячьтесь за колоннами

коринфского ордера

сбивай ковшом двуглавого орла

экскаваторщика задело

сука

нога 

рука

стёкла выбило взрывом

впереди река

………………………

прорыв прорыв 

переходим реку

переплываем

пере 

ллл 

ы

ох … сигарета погасла 

давай выходи выходи

как это я один

Как это – я один?

это как я один это как я один

 

всё вообще замечательно 

всё наяву 

мы свободны просты мы пусты мы легки 

мы бежим и зелёную топчем траву

омываясь в потоках священной реки 

загорелся над облаком старый фонарь 

(его жжёт каждый вечер господня рука) 

вот огромные туши скорее их жарь

на шампур нацепляя мясные бока

 

всё вообще замечательно всё наяву 

потому что во сне я не вижу всего

потому не сплю но зато я живу 

на руках у тебя под ногами его 

вечерами поют проливные дожди

проливая кольчугу на левый рукав 

пиджака просыпаются злые вожди 

(они плакали вкрадчиво нежно макав 

этот блин в полноводный сметаны густой 

бесконечно вселенский живой океан)

 

это наша сметана и наша земля

это наша любовь

это наши стихи