Аркадий Ровнер

Аркадий Ровнер

Вольтеровское кресло № 29 (593) от 11 октября 2022 года

Когда сойдёт поток потопа

Смерть

 

Смерть дщерью тьмы не назову я

Е. Баратынский

 

Кто говорит, что смерти нет,

являет глупость и упорство.

Ей отдавая свой скелет,

с ней не вступлю в единоборство.

 

Ей отдавая свой мешок

кишок и мышц, и сухожилий,

предвижу страх, предвижу шок,

но не терзаюсь: или-или.

 

Смерть, ты всему даёшь предел

и оттеняешь смысл явлений,

иначе как бы поколений

существовал водораздел?

 

Развязываешь все узлы

иронией животворящей,

закапывая труп смердящий,

эвакуируешь тылы.

 

Ласкаешь тою же рукою

и подчинённого, и босса,

не пробуя на все вопросы

ответы принести с собою.

 

Одни завесы поднимая,

другие опускаешь ты,

не суетясь и понимая

гносеологию тщеты.

 

Твой безупречен глазомер,

успокоителен укус,

и верен в сутолоке вер

себе твой изощрённый вкус.

 

Одень опаловое платье

и жемчуга тугую нить,

когда на быстром самокате

меня приедешь навестить.

 

* * *

 

Детство уже далеко.

Юность давно отмерцала.

Зрелость смущённо глядит

Старости тусклой в глаза.

 

Всё, что имело прийти –

ясно, светло и беспечно –

всё обращается вспять,

прячется за горизонт.

 

Друг, где мы будем с тобой

лет через 10–15,

и не придется ли нам

снова вернуться сюда.

 

Где Баратынского тень,

тонкий флюид Аронзона,

где зачарованный сад

мантры лепечет во тьме,

 

там среди белых стволов

нежно-душисты поляны,

мудро-беспечный флейтист,

там музицирует Пан.

 

Детство ещё впереди.

Юность играет со мною.

Зрелость спокойно глядит

Вечности белой в глаза.

 

* * *

 

Когда сойдёт поток потопа –

потоки подлости иссякнут?

когда с пружинного востока

придёт Али, придёт Христос?

какого ждать ещё нам срока –

какого нового пророка,

когда придет судья с Востока?

что проку – миром правит пёс.

 

Лгут губы, лжёт язык и око,

и слово, и молчанье лгут,

когда ж с пружинного Востока

нам вместо жалоб и упрёков

рука его протянет кнут –

когда сойдут потоки слёз?

что проку – миром правит пёс.

 

Когда пойдёт поток потопа

крутить над жерлом водостока,

куда нырнёт корабль Европы?

откуда вынырнет утёс?

о струях вечного потока,

о мощных молниях Востока

ашок узнает от ашока

и скажет: миром правит пёс.

 

* * *

 

Опять сентябрь. Я снова болен

сомнениями. Я грущу.

Опять собою недоволен.

Себя теряю и ищу.

 

Опять осенние укоры,

что де костер опять чадит,

что время быстрое летит…

а за окном шумят моторы.

 

Опять поломы и провалы.

Века ползут, как самосвалы,

над ними птицы, облака,

под ними пятится река.

 

Приходят дни, уходят годы,

и как сказал хромой поэт,

цветов уж и в помине нет –

одни колючки и невзгоды.

 

С собою время унесёт

и смех, и слёзы, и упрёки,

и нас с тобой, мой друг жестокий,

и этой книжки переплёт

 

* * *

 

Среди покатых стен я сторожу пески.

Меня давно покинули живые.

Лишь поросль дикая да псы слепые –

товарищи моей тоски.

 

Нет капли влаги в коридорах лунных,

нет голоса – лишь вой да рык,

да изредка мой одичалый крик

разбудит дюны.

 

* * *

 

Во мне сидит язык как штопор в пробке

во мне слова – живые жала звёзд

и рифы рифм

полифония гласных и согласных

каденции каскадов строк и строф

я ими пьян как чудом вихря ветра

ворвавшегося в бездыханность лета

поющего терзающего в клочья

траву деревьев паклю облаков

но я гляжу поверх голов оград

мне блики не мешают видеть небо

слова послушным клином птиц

взмывают

              падают шаги

и контуры огромного верблюда

чьи лапы уши бёдра шея хвост

мозаика из маленьких верблюдов

сонорных альвиольных и шипящих

рокочущих поющих и свистящих

сведённых вместе прихотью творца

на миг встают предвосхищеньем чуда

которое приходит ниоткуда

и остаётся до конца

 

* * *

 

я живу в чёрном небе

между серых стен

и я жду в чёрном небе

перемен

 

стены серого холода

ползут на меня

а я жду в чёрном небе

не теряя времени

дня

временами мне кажется

меня нет

а в другое время –

свет

 

иногда я взлетаю

меня сносит поток

но увы не знаю

где закат

где восток

 

в чёрном небе потерян

среди серых туч

Господи помоги мне

кинь луч

 

слышу беззвучный голос

впереди

жди во тьме сколько нужно

не теряя времени

жди

 

Георгу Траклу

 

Нет ни поэзии, ни Бога, ни меня:

нас всех троих накрыла смерти простыня,

нас всех троих несёт полуночный баркас,

и не мигая смотрит с неба синий глаз.

Куда нас сносит нас уносит смерть моя –

невозмутимая холодная струя.

Три силуэта коченеют на ветру –

к какому берегу прибьёт нас поутру.

Над нами город наклонился и застыл,

безлюдный город наклонился и застыл,

многоголовый наклонился и застыл,

но корчились мосты,

как будто бы страдая,

их тень густая

обнимала нас,

когда нас увозил полуночи баркас.

 

* * *

 

В степях Самуэра и Акса

к подножью Великой Стопы

посланцы могучих ренаксов

идут по ведутам судьбы

их путь озаряют ночницы

Гоэма ведёт их сама

в зелёных глазнице-ресницах

леснится прохладная тьма

что сбудется знают лишь Роки

и труден их крок неспроста

сбивают их с верной дороги

глухие болотные боги

ночными огнями в кустах

 

* * *

 

Я восприятьем вовсе не глубок,

могу принять лишь столько и не больше,

я знаю лабиринты городов

и деловую сутолоку улиц,

но не люблю их, разве в сумерки порой.

Людей и в сумерки я избегаю.

Дождь я люблю всегда

(особенно из-под навеса).

Бес в печени моей сидит и смотрит –

ждёт оказий,

он автор многих безобразий,

и, доживая жизнь, признаюсь,

не было мне жизни от него.

Всё сикось – набекрень – наперекос,

и каждый час, как поезд под откос,

летит, но видимость при этом остаётся.

Сам не пойму, откуда что берётся.

Я не умею ничего поправить,

всегда испорчу, потому и не берусь,

смотри какая рифма: в небе Русь!

стихи мои не нужны никому,

и потому мне лень их даже править.

 

Персефона

 

По цветистому лугу

Возле Стикса-реки

Персефона гуляла

и нарциссы срывала

и сплетала венки

и свивала венки

 

за кустом притаившись

грозный Тартара бог

Персефону увидел

воспылал к Персефоне

и с собой уволок

и в Гадес приволок

 

Персефона в Гадесе

нарцисса бледней

задыхается стонет

убивается воет

среди дымных теней

среди длинных теней

 

говорит Персефоне

грозный Тартара бог

пей из чаши забвенья

и оставь сокрушенья

тот кто стонет убог

тот кто плачет не бог

 

Персефона не знает

что Плутону сказать

но сосуд отклоняет

меж землей и Гадесом

меж Гадесом и адом

продолжая страдать

 

и Деметра страдает

Персефону зовёт

а зима свирепеет

луг под снегом немеет

и весна не идёт

и весна не идёт

 

слышит плач Персефона

то Деметра скорбит

и идет сокрушённо

подступает к Плутону

отпусти, говорит

отпусти, говорит

 

и тогда отпускает

Персефону супруг

и зима уступает

и весна наступает

и в цвету снова луг

и в цвету снова луг

 

по цветистому лугу

вдоль по Стиксу-реке

Персефона гуляет

но теперь она знает

дни весны сочтены

дни её сочтены

 

Сверчок

 

а зимней музыкальной ночью

цвела позёмка зрел миндаль

душа заглядывалась в даль

и музыкой была метель

казалась вьюгой фисгармония

орган и клавишей ряды

сигары дымовые норы

и домовые коридоры

 

а музыкальная зима

сходила медленно с ума

цвела фиалка зрел миндаль

казалась вьюгой фисгармония

цвели на крышах антиномии

и анемоны и герань

смычок и флейта и гортань

я простудил вчерашний вечер

вы тоже не были на встрече

кого встречали? кто кого

но это впрочем ничего

 

бачками втиснулся в чуть приоткрытый

тоннель Василий Львовичем прорытый

и в ужасе отпрянул прочь:

глядела не мигая ночь

и без пощады тьма –

сводила медленно с ума

 

* * *

 

я император эмпиреи звона

империи поющего закона –

секрет драпировальных мастеров

я самодержец тайного загона

я гений своего же эпигона

и демиург задумчивых миров

к себе ли я к тебе ли я взываю

когда протяжно в комнате зеваю

или слоняюсь молча по двору

о ты кого в себе я подменяю

обманываю жалуюсь стенаю –

что будем делать нынче поутру?

 

* * *

 

Презрел Хемницер суету

ушёл и запер за собою

прижав линялому коту

который весь взвился от боли

 

Презрел он русский – драндулет

который был пока не смазан

и за несовершенством лет

был даже русичам заказан

 

Что ж говорить о немчуре

что саранчою при Петре

слеталась в Питер суетливый

чьи речи лживы взгляды кривы

которые в одном сметливы

носить внакидку альмавивы

да строить козни при дворе

 

Хемницер удалился в тень

оставив нам хрящи и связки

российских виршей дребедень

и дидактические сказки

 

О Муза бойкая пришлица

меняющая живо лица

и их гораздая скрывать

хочу козла тебе заклать

 

Шутя возносишь ты поэта

и одаряешь немотой

хочу воздать тебе за это

и поднести тебе за то

 

Ты осеняешь на лету

и выпроваживаешь в вечность

презрел Хемницер суету

но им гнушается беспечность

 

* * *

 

Пока невесомая арка

в Иарии чёрных страстей

как память о зеркале Гарка

горит не сгорая огарком

семёрка бубновых мастей

а зеркало зеркало зеркало

мелеет во тьме озерком

но кто-то блеснул козырьком

и зеркало зеркало зеркало

к нему повернулось бочком

кто дышет весёлым наркозом

кто пляшет на голом мосту

кто первый услышал угрозу

в дымящемся слове Хаттум

о страшная музыка мрака

тебя ль устрашился Хирам

не ты ли скользнула измраком

зеркальной змеёй зодиака

и иглами эннеограм

 

* * *

 

Так сказал мне приятель

в ответ на приветствие:

практикуйте бездействие

дела – это дым

уничтожив причину

 вы избегнете следствия

не мешайте событиям

не мутите воды

 

практикуйте бездействие

практикуйте бездействие

занимайтесь неделаньем ни-че-го

равнодушные в радости

безучастные в бедствии

безгранично свободные

вы добьётесь всего

 

* * *

 

Вот лампочка с душою несвободной

мигает. Скоро ей конец.

Может быть Отец Вселенной

мой отец.

Жду когда пробьют часы.

Знаю сам.

И медленно в неясность отступаю

и уступаю шумным голосам.

 

* * *

 

Мы живы пространствами

мы шивы растройственны

мы лживо раздвойственны

лишь ивы спокойственны

 

да здравствует бдение

дымков воскурение

из воска варение

и словодурение

 

я вышел торжественный

раздельно-тождественный

лукаво естественный

поистине девственный

 

в печалях скудения

в восторге радения

да здравствует бдение

и стихосмирение

 

* * *

 

Был лес густой такой густой,

и был настой такой настой,

что там где истончалась тьма,

сбегала рощица с холма,

сбегала рыжая с холма.

 

Она бежала как борзая –

вся сплюснутая и прямая

читая мысли на лету,

читая строки на лету

и даже шёпот понимая.

 

Я Альпами обворожён,

обескуражен, обнажён,

но обнадёжен, освежён

перехлестнувшими веками:

со скрещенными руками

стою себе – Наполеон,

под каблуками облаками

и за висками – окружён.

 

* * *

 

Самолюбив поток прозрачный

влюблённый в самого себя

блестит и плещет он любя

и блеск и плеск свой однозначный

 

самолюбива тишина

она полна собой одною

самолюбивой тишиною

без нот без возгласов без дна

 

самолюбива дева ночи

и дева солнечного дня

они влекут влекут меня

мне с ними очень

 

и господин мой самолюб

хозяин вёдра и ненастья

он щедро дарит мне несчастья

за то что я его люблю