* * *
Пора мариновать слова и мысли,
чтобы они напрасно не прокисли,
и водку пить не в барах, а нигде,
и пламени рассыпаться на искры,
и по теченью Волги или Истры
промчаться отраженьями в воде.
Уже не будет небо небосводом,
стена – преградой, зеркало – уродом,
уже внутри не станет суеты.
Сольются в одночасье год за годом,
и надо не забыть перед уходом
полить на подоконнике цветы.
* * *
Они придут, товарищи мои –
красивые, умелые, другие.
Как тетивы натянутся тугие
связующие нити,
и – мани
в полет стрелы мою строфу их нежность.
Каких костей не выбелит земля
к тому приходу,
чтоб стоять в музее
не только Ньютону и Моисею,
но всем, кто плача жил и веселя,
и плохо жил, и оттого и умер.
Суровой сказкой трудный наш итог
там зазвучит товарищам пришедшим,
своих детей прислушаться приведшим.
Чтоб было так, в углу своих берлог
мы им стихи и музыку оставим.
Поправка
«…благому делу страшен не Иуда,
а породивший недруга Христос».
(Из моих давних стихов)
Причём они – профессор и студент?
Все получилось волею судеб,
поскольку в тишине земного храма,
на полпути меж овном и стрельцом
была столь поучительная драма,
как все и вся написана Творцом
заранее –
в далёком плиоцене,
когда вина не ведал виноград,
а этим двум на палестинской сцене
осталось только выйти и сыграть.
И как сыграли! Лицедейский гений
достиг высот, необъяснимых нам,
пока они, как из ручья олени,
Господню чашу пили пополам.
* * *
Друг друга губ касались и рассола
последних слез – детей тоски и мук,
и разошлись – один искать позора,
другой – не вправе помешать ему.
Вся канитель иным бы вышла боком,
иных бы удостоилась огней,
когда б та пьеса не писалась Богом,
когда б Голгофа не царила в ней.
Заради судьбоносного сюжета
был обречён на пагубу актёр.
И он шагнул. И он сыграл клеврета.
И к нам навеки фабулу притёр.
В дуэте том он дал такую втору,
что рухнул мир былой своей судьбой,
и обеспечил грозному партнеру
бессмертную победу над собой.
1966 г.
К «Автопортрету» Гойи
И святость в том, и святотатство –
собою хвастаться, хвататься
за кисть что-
бы не оставаться
наедине с собой – себя –
себя! – писать
и рисоваться,
анфас лицо своё следя.
Убрать из охры голубое,
в багряном синее являть,
и пот над верхнею губою
то утирать, то оставлять.
Все оправдать,
всему пролиться
на холст – желаньем и судьбой.
И лишь дыханьем не делиться
с таким совсем самим собой.
1981 г.
* * *
Дебил из чиновного дома
диплом получил эконома,
и то ль в аспиранты попал он,
те ль сразу профессором стал он.
Идут капиталоэндемики
Порой напрямик в академики.
Не то в этом деле опасно,
что их величают напрасно,
не лишние деньги к оплате
трудов их, обувок и платий,
не право совать своё рыло
туда, где иные мерила,
нежели способность дебила.
А то, что обычно, когда они
глаза на посты вытаращивают,
нужны в подчиненье им дауны,
и даунов тоже выращивают.
* * *
Куда ты движешься, толпа?
Твои усилия невнятны,
и страхом выбрана навряд ли
к спасенью верная тропа.
На месте праведности давней,
оставленной на образах,
как лук на грядках – ожиданье
удара
пиками в глазах.
В словах, какими завершилась
себя продавшая судьба, –
не только чёрная решимость,
но и последняя мольба.
К безвестности эксперимента
по мостовым и рельсам вброд,
как фраза у интеллигента,
с оглядкой публика идёт.
У ваших дел то ложь, то бальность –
плывёт качельная доска.
Да что мне ваша социальность,
когда эстетика мерзка.
Вхожу в трамвай, гоню слова,
читаю старую афишу.
Быть может, женщину увижу,
и разболится голова.
1973 г.
* * *
А ведь оно – не озорство,
когда откушав по поллитрику,
сидевшие за воровство
кричат – сидели за политику.
Спокойно и разумно судячи,
смотри – вся нынешняя власть,
настырно таковою будучи,
не в состоянии не красть.
При здравом пониманьи должности,
куда она ни держит путь,
нет малой у неё возможности
чтобы не тырить что-нибудь.
* * *
Как втемяшить в башку младу-зелену –
тем, кто нынче в игре и во гриме –
в увлеченье исконными землями
не сломали бы зубы на Крыме.
Потерявших истоки оплота
и ура-патриота, и выжигу
без судов черноморского флота
вслед за ними оттуда вас вышибут.
Вам досталась немалая заводь,
но на прежних гребцов косоротясь,
вы ещё не умеете плавать,
а уже мореходить берётесь.
В кой-то день без крещёного флага
на священных камнях инкерманских –
вы, проклявшие ужас ГУЛАГа,
не в адах ли проснётесь исламских?
И накатит на берег вода –
как всегда, как всегда, как всегда.
Пасха
И заиграли купола,
и пролились колокола.
Народ нацелился глазами
в притвор, но у порога замер –
там строились напротив камер
телевидийных те, кто в чине –
крестились, как вчера учили,
а чтобы свечку не всучили,
имелась баба при мужчине.
Вдруг стали тишь и ожиданье,
как будто важное созданье
опаздывало на свиданье.
Но – чу! – послышалось движенье
и меж чиновников волненье,
и президент, толкая братство,
сумел попереду пробраться.
Поп микрофон приклеил к усу,
в улыбку сгрёб почёт и лесть.
И разрешили Иисусу
в сей час воистину воскресть.
Конечно, нам грешно равняться с ним.
Он жил не так, не нашей показухой,
и хлеб наш ежедневный несравним
с его макухой.
За то, что власти правдою бесил –
не нам чета, не нынешним острогам –
он даже не наручники носил,
а кандалами лязгал по дорогам.
О том, что он – зачинщик смут и бед,
что в снах его – анафемская сила,
донос писал не барину сосед,
сама империя народу доносила.
И на рассвете возле очага
под песнопенья северных хоралов
его вязал не шавка из ЧК,
ему в надсмотрщики давали генералов.
Среди чужих казарменных мокрот
его вернули к рабским укоротам.
И, как всегда, безмолвствовал народ
и он заплакал над своим народом.
Прошли года, ведя свою игру,
и полетев по свету стаей книжек,
вдруг новой власти стал он по нутру.
Я не пойму – с каких-таких коврижек.
Взяв под уздцы другие времена,
то в атаманы, то в святые мылясь,
уж так ли отличается она
от тех сученок, что над ним глумились?
Все те же вертухаи и псари
с густым сачком, каким крамолу ловят,
с какого хрена новые цари
слышнее нас Тараса славословят?
Всю жизнь свою – тому свидетель Бог,
и скреплено делами и словами, –
не он ли вас, как грязь, стирал с сапог,
не он ли руки мыл, расставшись с вами?
Так что же вы на свой иконостас
его мастырите, натужа шеи бычьи?
Нет, не за вас отбедовал Тарас.
Покайтесь прежде, чем его величить.
1964 г.
* * *
Наши досуги достаточно пёстры,
каждый по-своему в этом упрям –
то норовим проиграться в напёрстки,
те утыкаемся носом в экран.
В разных ролях напридуманной сцены
кто-то оборвыш, а кто-то кокот,
кто-то паскудит подъездные стены,
кто-то по митингам бродит, как кот.
Выросши на подхалимских газетах
сами готовые к рабству по гроб
кто-то – давно живописец в клозетах,
кто-то – недавно поклонник европ.
Как от шута, заломившего тулью
на колпаке из картёжных мастей,
пахнет какой-то заведомой дурью
от необузданных наших страстей.
Глупые морды являет отрада
и у младенца, и у старика.
Это кому-то, естественно, надо.
Это кому-то – как лыку строка.
В нашей раскупленной напрочь Отчизне,
неоседлавшей коня своего,
им наживаться на идиотизме
и безопасней, и проще всего.
Слышь – усмехаются те, кто покруче,
те, кто от жира привык опухать, –
был бы дурак, а с него мы получим,
был бы дикарь, мы заставим пахпть.
Сколь ниже плинтуса наши рассудки,
столь выше гор их наваров коса.
Вот где попало и гадят ублюдки,
вот и пирует по залам попса.
Что там в истории было-не было?
Новый взялись городить огород,
где поощряется рыло дебила,
и не волнуется этим народ.
Ах, загубили такую породу!
Нет по лесам ни груздей, ни опят.
Что, человек, тебе плюнули в морду?
Вот оботрешься, и плюнут опять.
* * *
Который век никем не покоряем
в миру буянит, а с трибун молчит
убогий вид казарменных окраин,
где наше большинство себя влачит.
Друзья мои, и правым, и неправым,
и тем, кто юн, и тем, кто ныне стар,
вам не в новинку прыгать по канавам
от магазина до постельных нар.
Устав от матерщины и от шуток,
сюда стремясь перекемарить ночь,
из духоты измученных маршруток
по щиколотку месиво толочь.
На зданьях крыша – как колпак холопа,
сквозь окна свет – как пьяная луна.
Неужто это все – почти Европа?
Неужто это отчая страна?
Напялив позолоты и мундиры
и потащившись на заморский бренд,
неужто этой грязи командиры
себя зовут премьер и президент?
Охочим до свалившихся новаций
на фоне том, где нам судьбина – спать,
не стыдно ли вот так именоваться,
не стыдно ли в дворцы свои ступать?
И около святынь голодомора,
Когда в амбарах – покати шаром,
не провалиться ль власти от позора,
что, как она, мы и сейчас не жрём?
Погрязшие в тринадесятом царстве,
ведущие краплёную игру,
не смейте говорить о государстве –
пока что мы деревня на юру.
* * *
Не знаю, чем вкусна прохлада,
не ведаю имён у Будд.
Хочу учиться, но не надо
меня учить чему-нибудь.
© Аркадий Филатов, 1964-2016.
© 45-я параллель, 2016.