Анна
Жидких

* * *

И диву давались, и смерти хотели,
И двери срывались, и окна потели,
И полночь плескалась, и правда кололась,
И книжка писалась, и ересь мололась.

По бровке, по узенькой, дальше, смелее,
Где праздники реже, а полдни – белее,
Рождественской наледью, с лёгкою ленью
Туда, где конца нет и края взросленью,

Где братоубийство по первой тревоге,
Где сборы в дорогу труднее дороги,
И всё предначертано наверняка.
И даже слеза не черней, чем строка.

* * *

Заминка? Отлучка? О чём говорят
Повторы беззвучий зловещих,
Где падают замки и ставятся в ряд
Совсем несравнимые вещи?

Врождённым психозом исходит свирель
И шуток никак не выносит,
И, верно, с того непролазный апрель
Всё больше походит на осень.

Крутнись на носочках – туда и сюда,
А полночь держи на ресницах.
Ах, выкрики-всхлипы, живая вода,
В неярких разводах страница.

Картинка, другая – удушливый год,
Где мёртвые не умирают,
Покуда стихии, приличий в обход,
Травой погребальной играют.

Светись по престольным, крестись на углы –
Воскреснешь к медовому спасу
Во имя и славу святой кабалы,
В отмену последнего часа.

Песенка

Когда не луна, а кошачий глаз
Пристрастен, как хор химер,
Примеришь бессонницу – в самый раз
Придётся, размер в размер.

В наплыве непрошеной темноты –
Шажок и другой шажок.
Спокойною скоро до тошноты
Я стану с тобой, дружок.

Навязчива правда – мартышкин труд –
Долбёж по глухой стене.
Я выберу завтра себе маршрут
Попроще и подлинней.

Сошедший клин – это комом блин
Уже во первых строках.
Костей моих розовый пластилин
Размяк на твоих руках.

Несметно талантлив безбожный враль –
Оглядка на голос твой.
А слово – не слово, когда мораль
Оплёвана с головой.

Лишь вздрогнет чинарик да красный цвет,
Бледнея, спадёт на лёд.
Саднящую ранку легко рассвет
Зелёнкой своей зальёт.

И не проболтаюсь я никому,
А главное – никогда.
Пусти меня, братец, в мою тюрьму,
Где снова я молода.

Порежь огурец, да поверх беды –
Жалей меня, не жалей –
Плесни напоследок святой воды
Побелей.

Из юности

1

И по краешку тротуара –
Как вчерашнему дню вослед...
Я навылет в троллейбусе старом
Пробиваю счастливый билет.

Не желаю иного исхода,
Не качаю привычно права.
На вокзал – сквозь дурную погоду,
Сквозь короткие злые слова.

От перрона уходят дороги,
Гонят сталь в непонятную даль.
Разве только украдкой потрогать
Перемёрзшей таблички эмаль?

Имя города – узкой полоской
У состава на грязном боку.
Хриплый рупор, бездомный и плоский,
Объявляет «Воронеж – Баку».

Сатанеет метель-истеричка,
А куда этот бешеный гон?..
Безнадёга, тупик, электричка.
Обопрусь о последний вагон.

2

Ты в полупустом троллейбусе,
Где изморозь на окне
Дыханьем никак не греется,
Заботишься обо мне.

Не к месту, но вряд ли кончатся
Потоки занудных фраз...
Мне слушать тебя не хочется,
И это не в первый раз.

За дверью, что гулко хлопает,
Летает несвежий снег.
Ты скажешь, что просто плохо мне?
Не правда, мне хуже всех.

* * *

Крепче, круче, дичь гуcтая,
Не бросай меня, наглей.
В этом месте снег растаял.
Едут санки по земле.

Отдыхает солнце в яме.
Жизнь, как жизнь, и так проста –
Даже руки не с гвоздями,
Будто нет на мне креста.

Ни страстей, ни оболочки,
Ни иллюзии благой.
Только строчки, строчки, строчки –
Из полымени в огонь,

Где исходов не решают
Ни авансы, ни долги,
Где прозренья не мешают
Возвращаться на круги.

Всё издревле: этим плохо,
Тем – не лучше. Но легко
Онеметь или оглохнуть,
Подперевшись кулаком.

И тонуть, тонуть на суше,
Возвеличив нечет в чин
Натыкаясь не на души,
А на женщин и мужчин.

* * *

В саврасовском рьяном апреле,
Где шансу равняется шаг,
На запах берёзовой прели
Уйти полной грудью дышать.

Вживаясь в пространство пустое,
Под хриплый минор воронья
Захлёбываться настоем,
Которого через края.

Чтоб память раскатистым эхом
Крутила события вспять –
В насмешку, а больше – в утеху,
Что им не случиться опять.

И внемля весеннему бреду,
И сдвинувшись с толку слегка,
Я может быть даже приеду
Губами коснуться виска.

В твои одичавшие стены,
Где вздох заболит-зачастит,
Где сбой на запретные темы
Немыслим и неотвратим.

Развейся, вальсок примитивный,
Как дым от горящей листвы...
Молчу. Если хочешь – прости мне
Такой поворот головы.

Умею – блажной да незрячей,
Неважно, какою ценой...
А ты меня всё ещё прячешь
В избушке своей лубяной.

* * *

Оставляй мне догадку, как память
                                         о призрачном завтра,
Ни присловье, ни сговор не выдержат,
                                                    знаю, родства
Отрешённости круглой с внезапною
                                              вспышкой азарта,
Перелитый слезами, которым не верит Москва.

Приценись да прицелься – ну что это
                                                         я нашептала?
Наплела, наврала... К высшей мере,
                                                    да в меру хитра –
Я устала в умат. Я сегодня пою Мандельштама,
Про ахейских мужей и горячую стать топора.

Чем утешишься, Отче, найдя меня певчей
                                                              и кроткой?
Беспризорные руки, да струн милосердных чутьё –
Дело делает бездна, с которою мы одногодки.
Что рассмотришь, срываясь в тугие провалы её?

* * *

Откликнись ветру – и в траву
По насыпи, по осыпи,
То к большинству, то к меньшинству,
Без спросу и без просыпу.

И лишь оглядке горячо
От дьявольского зодчества.
Усни, смородинный зрачок –
Ни имени, ни отчества.

Пересеченье возрастов
Цифирью не пропишется.
Гуляет сок внутри цветов,
Неслышимое слышится.

А завтра – яблочный сезон,
Да прелесть подсыхания.
И газированный озон
На глубине дыхания.

Ему хранить, ему стеречь
Вплоть до последней просини
Невразумительную речь
С надсадой безголосия.

Надежно перепрятан плач
И мёртво к тайне вяжется –
Перекрути, переиначь,
Несказанное скажется

Предвестьем по всея Руси,
Где только Богу – богово...
Помилуй, если не спаси,
За то, что помню многое.

* * *

Отравившись умением плакать
О дымке над сожжённым руном,
Мы не верим ни звуку, ни знаку
И живём на дыханьи одном.

На погибель, погибели ради
Чудо-пламя цветёт бирюзой
Над распятием бедной тетради,
Восковою залитой слезой.

И подглавок ступеньки проводят
В вековечную тьмущую тьму,
Где одни пистолеты на взводе
Помогают понять, что к чему.

Проглоти этот воздух прогорклый.
Видишь – мрак не страшнее, чем свет.
Сковырни отболевшую корку
Во спасенье оставшихся лет.

На бессонницах всходит бессмертник.
И пречистых речей не скупей
Причитанья весёлого ветра
Над раскачкою чёрных цепей.

* * *

С круга – в омут. Царица – Жар-птица
Сохнет влёт и уходит из рук
Насовсем. И пристало проститься,
И простить, и заметить не вдруг,
Как, прижившись под небом уездным,
Где привычные млеют стрижи,
Снисходительно щурится бездна,
Вырастая из комнатной лжи.
Оболочка крутого обмана
Лицедейская кротость и страсть –
Под процент из чужого кармана
Округляется бегло и всласть.
По намёку мгновенного свойства
Из под метких пиковых ресниц
Нагота показного геройства
Восстаёт и не падает ниц.
И по следу случайных прохожих,
И за тенью прощенного дня
Всё бредет и окститься не может
Некто проклятый вроде меня.
А вокруг – ни молитвы, ни плена.
A под кожей – ни меры, ни дна.
Да земля. Да зима. Да измена.
Да летящая навзничь страна.

* * *

То, что прогорает сгоряча
Свечкой в свежих мартовских ночах
Заставляет врать, что не впервой
Этот чад и хаос мировой.

Будто лишь в предвестье новых гроз
Ночь неразрешима, как вопрос,
И безвариантен, как ответ,
Анемичный медленный рассвет.

Впрочем, Боже мой, – о чём гадать!
Ладно бы – не звать тебя, не ждать,
Но не рухнет церковь на крови,
Как ни мучь и сколько ни живи.

Оттого про сбывшиеся сны,
Про всеядность нынешней весны
Только и расскажешь мне одной
На неделе где-то на Страстной.

Α потом – простимся без речей.
Будет май – веселый и ничей.
Баловень и нехристь, пустота,
Золочёный купол без креста.

* * *

Я сквер чёрно-белый пройду раз пятнадцать,
И ноги промокнут – погода такая.
Тебе – не сказать, а себе – не признаться,
Откуда, кого и зачем окликаю.

Вконец отупев от речений бесплодных,
Я глубже дышу, забивая надсаду,
И рельсы слезятся под солнцем холодным,
И мне с ними взглядом встречаться не надо.

Коробится тополь в шагреневой коже,
Ползучих тропинок расставлены путы –
Все выверты марта до жути похожи
На наши подтексты, на наши маршруты.

Послушай! Ты слышишь отчаянный шёпот
Капели, что ставит последнюю точку?
Плевать я хотела на жизненный опыт.
Давай ничего не решать в одиночку.

* * *

Начальные такты бельканто.
Крыла, уносящие прочь.
Уйми своего музыканта,
Дикарка безумная, ночь.

Ах, было. И скрипка визжала,
Стараясь, чтоб наверняка
К глубинам минора прижало
Прицельным ударом смычка.

Пронзительней, пагубней, ближе –
На полную громкость накал.
Кто губы иссохшие лижет
Во льдах амальгамы зеркал?

Отточено в сумраке чётком
Томительных дум остриё.
Сквозняк над обрывком «вечёрки».
Допетое соло твоё.

Полоска отжившего света
Из полуприкрытой двери.
Последняя ария лета,
A там – октябри, ноябри.

И пусть бы – всё прахом и пухом,
В потемки. Но ярче свечи
Чутьё абсолютного слуха
К тому, что уже не звучит.

* * *

Осени круглая дата.
Дали. Дороги. Дворы.
Шорох – на грани раската.
Дождь по асфальту – стаккато
Непринуждённой игры.

Эта земля нечужая
Вытолкнет, будто под нож,
Пробовать, веки смежая,
Сладость её урожая –
Непроходящую дрожь.

Выкормит изнеможенье,
И, нахлобучив зарю,
Вытравит воображенье,
Переосмыслив круженье
Зазимка по ноябрю.

До поминальной субботы –
Пляска погод. А затем –
Заводь. Забвенье. Зевота.
Страхи во имя кого-то.
Воля возлюбленных тем.

Им-то и выпрошен выход –
Свете мой, блеск, лепесток,
Помесь просчётов и выгод,
Там, где не вымерз – не высох
Кровоточащий исток.

* * *

Свитер крупной вязки натяну.
Трону дверь, не тронув тишину.
И пойду, поёживаясь, в осень,
Как корабль с пробоиной – ко дну.
Что плачевно, но не тяжело.
Мне ещё с погодой повезло.
За дымами Масловка маячит,
Но туда дорогу развезло.
Пусть там дом. И стол пусть, и стакан.
Пусть там рады даже дуракам –
Лучше подожду Господней кары,
Мы вот-вот ударим по рукам.
Верно, хорошо сейчас в тепле,
Где фонарь болтается в петле,
Где спасает душу межсезонье,
Будучи слегка навеселе,
Без излишних линий на челе...

И опять – светает на Земле.

* * *

Оттепель, свежая рана,
Кровоподтёк на снегу.
Чтобы не выглядеть странной,
Сделаю вид, что смогу

Падать – не насмех, а насмерть,
Остолбевать на корню,
Пусть неумело и наспех
Шило на мыло сменю,

Шаг буреломный сличая
С пропастью волчьей норы,
Целую жизнь изучая
Правила вашей игры...

* * *

Светлы ли небеса, теплы ли голоса
Над чешуёй пустой, над сброшенною кожей?
Бери, пока дают. Коси, пока роса,
Костлявая, валяй, тебе везёт, похоже.

С погодой, со страной – должно быть, знать места
Судил тебе Господь, нацелил Вседержитель.
Ты щедрый урожай снимаешь, как с куста –
По ягодке – туда, где каждый – небожитель.

Я не одна из них, я попросту одна
С планшеткой на тропе, что разминулась с веком.
Но голос был моим. Моей была весна.
И музыка моя чернела по сусекам.

Когда б не злая власть всесильного родства
С пиковой высоты вселенского пошиба –
Я б посейчас была. Была, была жива.
Но ты умеешь избежать ошибок.

* * *

Сызнова жить начиная едва,
Слушать, как падают капли из крана.
В память о прошлом дождаться бурана,
Верить в его золотые слова.

И приговор превратится в слушок:
Было да сплыло – за этим порогом,
Как говорится, содвинем – и с Богом,
Не за удачу, так на посошок.

А поутру, коли двор заметёт,
Будут тебе государство и право
Перемещаться налево-направо,
Где кислород неотступный цветёт.

Только на всякий пожарный часы
Сверим, чтоб больше нигде не встречаться,
И от окрестностей не отличаться
Средней, как наша любовь, полосы...

* * *

Бережёного – Бог бережёт.
Да не прибрана наша изба.
Да не собраны гости в кружок,
Не отброшены пряди со лба.

Полно ждать – не внакладе никто.
Если исповедь – это спьяна.
Опирается полночь о стол,
Осенясь крестовиной окна.

Еженощный совиный покой.
Вспомнят ходики ноту – динь-дон.
Тяжелей стопудовых оков
Полотняной рубахи подол.

Вечность грубая, ты ль не права,
Прорву судеб швыряя во тьму?..
И в печи прогорают дрова.
И не жарко от них никому.

* * *

А в зияющей яме пруда
Стекленеет гнилая вода,
Отражая лиловые слитки
Низких туч, что плывут в никуда.

Где их пристань, что им якоря?
На осинах конца сентября
Никнут тонкие чёрные ветки,
Словно судьбы, процветшие зря.

И ни звука – зови-не зови –
Отголоски последней любви.
Лишь из зарослей серых подранок –
Лебедь белая, перья в крови.

* * *

Проза жизни с поэзией чувства
Сочетаются плохо и странно.
Потому на письме и изустно
Изъясняюсь темно и пространно.

И текут непридуманным руслом
Эти дни в очумевшей Отчизне –
Так и не изменившие чувству,
Так и не совместимые с жизнью.

* * *

Октябрь стоял до декабря
И никого не заморозил.
Мы жили, утопая в прозе,
И ничего не говоря
Собачились от фонаря
Под дефицитом мелких брызг
Скупого солнечного сока...

И душу вынули до срока
Лихие правила игры
В отчаянные поддавки
Под сводом местной безнадёги...
Все верно: на большой дороге
Глаза у страха велики.

И только кругом голова,
Что этих дней не представляла,
И тихо дурочку валяла,
Пока не кончились слова.

* * *

Образа мои – зори свежие.
Колоколенка, звоны сизые.
Воля вышняя, ночь нездешняя
Над обветренными карнизами.

Мимо двориков, по булыжнику,
В рощу-пущу с глухой часовнею,
Где ни дальнего нет, ни ближнего,
И пространства перелицованы.

То ли начерно, то ли начисто,
Сверху видно ль вам, звёзды гневные?
По обочинам – мать-и-мачеха –
Листья нежные, стебли нервные.

Были травами, будем травами,
Чем и тешиться, как ни тризнами?
Да не пели б вы мне во здравие,
Зори свежие, звоны сизые.

Иль не сами вы – впрок без промаха
О земь клятую – с неба манною?
Воля вышняя, темь огромная.
Знали – чёрною.
Звали – Анною.