Анна
Виноградова

* * *

 

Блеск асфальта, фонари

под дождём.

Ничего не говори –

подождём.

 

Первая гроза в Вене

 

Точно грянули в колокол

у Марии на пристани,

рассыпаясь над городом

колокольными брызгами

да весенними грозами,

небеса окаянные!

Словно высекли розгами

землю ливнями рьяными.

 

Неудавшийся Шуберт

(концерт Валерия Афанасьева)

 

Крылья-руки ломали пальцы,

звуки стряхивая с рояля.

Три посмертных экспромта Франца

постепенно себя теряли.

Уронили больные перья

танцы в трауре и капели,

за закрытой алтарной дверью

их оплакали – не отпели.

 

Меж зеваками – к эшафоту,

средь оваций полна печали,

долго будет тянуться нота,

не отпущенная педалью…

 

Третье касание

(Момент появления Солнца после полного затмения)

 

Губы дрогнут – и улыбка

просочится из-под тени,

выплеснет пригоршню злата

между сумеречных крыш.

Ветер двинется со скрипом,

вновь поднимутся растенья.

Губы дрогнут – и заплачет

растерявшийся малыш.

 

День да ночь – сутки прочь

 

День.

Лишь чудится порой:

в белом кружеве позёмки

силуэт рыбачьей лодки

разрезает камыши.

Солнца платиновый круг

не справляется с морозом.

На седом стволе берёзы

тихо поползень шуршит.

 

Ночь.

Лишь серое окно

проступает удивлённо

в черноту, где ветра волны

гривы сосен ворошат.

Можно звёзды, как шары

с ёлки, снять с хрустальным звоном,

чтобы взвесить на ладонях

все созвездья, не спеша.

 

* * *

 

Ещё не понятые мной

такие простенькие строки

нам устанавливают сроки

на этой паперти земной.

Часы свиданий и разлук –

на языках, которых нету.

Не хватит солнечного света

питать сердечный перестук

всех, кто записан на скрижалях,

и тех, что мимо пробежали,

и будущих, и ныне сущих...

 

Но каждому – щепоть ответов

рукой отмерена дающей.

 

Пять стихотворений

Из цикла «Рёбра жёсткости»

 

* * *

 

Как дорого обходятся слова,

застрявшие, как рыбья кость, в гортани.

Несказанное раз, и снова раз, и два

душа из глотки больше не достанет.

Гребёнка слов, как зубы ишака,

торчит, хрипя и кашляя при встрече,

не превращаясь ни в какие речи,

пока не упадёт в один прекрасный вечер

искусственною челюстью в стакан.

 

И ветер утром, задувая свечи,

даст волю языку, глазам, рукам…

Но поздно – облака,

в окошко заплывая,

подхватят душу – Солнцу на дрова.

 

* * *

 

Памяти В. М.

 

Сохрани меня на флэшке

незабвенных твоих глаз:

две коротких перебежки

и – атас!

 

Запиши меня на диске

вместе с музыкой твоей.

Будешь слушать – рюмку виски

мне налей.

 

Разгляди меня на снимке

незапамятных времён:

в том, последнем, поединке –

я и он.

 

Помяни меня на ленте,

да на траурном венке.

Может, будет нам полегче –

вдалеке.

 

Уносимые печалью

 

Не говори о нём,

прошу, не говори.

Однажды сирым днём

погасли фонари,

и кто пошёл конём –

не дожил до зари.

 

А кто ходил ферзём,

того давно уж нет.

И зябкая позём-

ка застит Божий свет.

Лишь карточка гвоздём

прибита напослед.

 

И, думая о том,

что мучает спина,

ты выбрал ход слоном –

диагональ длинна,

чтоб как-нибудь потом

нащупать стремена

 

и где-то по пути,

оставив пешек стаю,

увидеть, как (прости!)

я мимо пролетаю.

 

Портрет ожидания

(картина в раме, холст, масло)

 

Гитара с бантом на стене

и собачонка на коленях,

и даже, кажется, олени –

на коврике, в голубизне.

 

Спина – прямая, как струна,

пучок, струящиеся шпильки,

очки под лампой, томик Рильке.

И только краешек окна,

куда душа устремлена.

 

Молитва

 

Помоги мне говорить и думать,

расчерти мои пути-дороги,

чтоб не смела погружаться в юность

по сигналу старческой тревоги,

чтоб решала новые задачи

и смотрела здешними глазами.

Научи мя ничего не значить,

не бросая порванное знамя.

 

Диптих сонетов