Анна Иванова

Анна Иванова

Четвёртое измерение № 32 (164) от 11 ноября 2010 года

Chanson de geste

 

(Chanson de geste – «песнь о деяниях», эпическая поэма (фр.) 
 
Когда не катит…
 
Когда не катит – лучше не пиши,
Соитье с Музой быть должно любовным.
Хоть нет статьи в законе уголовном
«За изнасилование души»,
Но коль не катит – лучше не пиши!
 
Когда не катит – лучше не пиши.
Коль Муза из портового квартала
В постели задом плюхает устало,
Как в раковине сонные ерши,
Не катит – право, лучше не пиши.
 
Когда не катит – лучше не пиши.
Халтура оседает смогом в лёгких,
От рифм дежурных, как от острой плётки,
Визжит, а не звенит струна в тиши.
Нет, коль не катит – лучше не пиши!
 
Когда не катит – лучше не пиши.
Не надо. Даже если очень надо.
И в пропасти финансового ада
Ты гостию на тюрю не кроши.
Не катит – умоляю, не пиши!
 
Вальс приговорённого
(«Франсуа Вийон»)
 
Приговорил меня к смерти Закон,
Суд неподкупный и неумолимый
За перстенёк, за рубин-кабошон,
Я им за ночь расплатился с любимой.
А в небесах над Пале де Жюстис*
Чайки с ветром в вальсе кружат,
Я б Ей отдал душу и жизнь,
Да ни денье не стоит душа!
 
Буду в объятьях Безногой Вдовы
Слушать воронью я какофонию,
И любоваться мной явитесь вы.
Носик платком зажав от зловония.
Хватит, кюре, бухтеть невпопад,
Завтрак давно ждёт вороньё!
Знаю и сам: светит мне ад –
Рай уже был, в постели её!
 
Как, на ветру раскачавшись, петля
Скалится издевательски-весело!
Скоро худющая шея моя
Знать будет, сколько задница весила,
Тело – во прах, в смрадный подвал,
Ну а душа – в вечный полёт…
Я для Марго перстень украл,
Серьги к нему другой украдёт!
 
---
*Дворец правосудия (фр.)
 
Освобождённый Иерусалим
(Письмо очевидца)
 

15 июля 1099 года Иерусалим был взят приступом.

Три дня победители грабили его...

(Из учебника по истории Средних веков)
 
Из Святой земли привет, любезный братец!
У тебя-то разумения хватило
Только мысленно примкнуть к священной рати –
Кто бы мне из зада вытащил бы шило!
Что забыл я в этом чертовом походе?
Черт подрал бы «благодатный» здешний климат!
Что Париж? Как двор? С кем спит моя графиня?
Как монашенка твоя – Господня милость
Упасла? Пишу из Иерусалима.
Непонятно как, но всё-таки – свершилось.
Ночь проспал, облокотясь на Гроб Господень.
Всё da capo распишу тебе al fine*.
 
Мы вкруг крепости кольцо своё стянули
Пред рассветом – еле видны были лица.
Как тараном по воротам шибанули,
Так на ломаном французском из бойницы
Кто-то крикнул: мол, попробуйте рогами!
Тут, конечно, как с цепи сорвались наши.
Жарче этой свет не видел заварухи:
С хрустом в плоть вгрызались копья и секиры,
И раскалывались головы, как чаши, –
Это, брат, вам не парижские турниры!
Чалмоносцев, будто репу, мы строгали,
Мостовые были мокры, глотки сухи.
 
Видел я, как быстро жизнь в песок сбегает
Сквозь кольчугу – так вода течёт сквозь сито;
Видел я, как кость из лат торчит нагая –
В ту бы свалку вас, кудрявые пииты!
Где сражался кто из нас – там спать и рухнул,
Не дослушавши победного сигнала....
Утром сам чуть в Гроб не лёг я, вместо Тела!
Двух девиц пленил. И взор одной – что солнце.
А другая... мне рубашку постирала.
Всяк, кто жив, – герой, куда там Македонцу!
На доспех свой глянул – в мать святого духа!!
А на шкуре – дырок с пять, но кости целы.
 
Вонь ужасная: весь город стал – кладбище.
Наших треть легла. Вдова теперь Колетта.
Всё вверх дном перевернули – денег ищут,
А на Господа плевали с минарета.
С Гробом, без ли – под ногами те же плиты,
В чёрном небе те же звёзды. Та же эра.
Тут один монах пузатый – вот умора! –
Призывал нас попоститься в честь победы.
Я сказал: «Ты, отче, ври – да знай же меру»,
А Ла Форс по морде смазал надоеду.
А когда-нибудь мы станем знамениты,
И святых из нас наделают жонглёры...
 
Был пажишка у Ла Форса, с ликом гордым, –
Всё мечтал о битвах, подвигах и Гробе,
Да кансоны сочинял Прекрасной Даме,
Трясся вечно в героическом ознобе…
Закололся. Час назад. Мизерикордом.
Экий дурень! Нализался б лучше с нами.

---

*С начала... до конца (итал.)

 

Рогоносец
 
Провыла хрипло валторна
Четыре дежурных ноты.
Чёрт меня, дурня, дёрнул
Вернуться раньше с охоты!
 
Шлем – как венец из тёрна,
Башка – как ведро пустое.
Чёрт меня, дурня, дёрнул
Подняться в её покои!
 
Жаль, что путь был недолог.
Каб знать – умчался б далече.
Могла б хоть задёрнуть полог!
Могла погасить бы свечи!
 
Раскинулась, как царица, –
Нагая, при ярком свете.
Рад бы я притвориться,
Что ничего не заметил!
 
Сзади шуршат, как крысы.
Сейчас развернусь — так двину!
С супругой – паж белобрысый.
И что мне – лечь в середину?
 
«Тебе, – скажет друг угрюмо, –
Давно твердили, разиня!»
Не знал я, можно подумать.
Клотильда, моя графиня,
 
Жаркого сгусток мрака,
Обтянутый шёлком белым, –
На что ей старый вояка
Со сплошь изрубленным телом?
 
В собор, под мрачные своды,
Спасителем долгожданным
Входил я: деве – свобода,
Мне – сундуки с приданым.
 
И что теперь, в самом деле –
Бдеть с зари до восхода?
Законопать все щели –
Влезет в окно природа!
 
Свернулся паж, как котёнок,
Холодно ножкам босым.
Стан, как тростинка, тонок,
Розовый пух под носом,
 
А ручки – скажи на милость! –
Как лапки у сенокосцев...
До пажиков докатилась –
Мало оруженосцев!
 
В кровь плёткой ляжки и плечи,
А после – обоих с кручи!
Я б мог... Но станет ли легче?
С другою – будет ли лучше?
 
Ему б молоко из чашки –
Не вино из бокала.
Встряхнуть?.. Чтоб потом у бедняжки
Вовек ничего не встало?
 
Взял ведь её – такую,
Как есть. Что скажут холопы –
Плевать. Я свечи задую
И выйду, дверью не хлопнув.
 
А славный был бы скандальчик,
Каб я молодого фата...
Спи спокойно, мой мальчик.
Я ведь и сам когда-то...
 
Королева
 
Шёлковым платком скользну я с ложа,
Осторожно приоткрою ставни.
Водит вороного конюх статный,
Черноглазый, – как же дивно сложен!
До крови ногтям в ладонь вонзаться,
И сжиматься бёдрам в сладкой дрожи...
Пот блестит на загорелой коже.
Если наши взгляды не скрестятся,
Значит, будет день напрасно прожит.
 
Тишина в покоях, и прохлада.
Смешан с благовонью запах прели.
Вечно за спиною – старых фрейлин
Зоркое, бессмысленное стадо.
Муж то в кабаках, то в Палестинах.
У свекрови лишь одна отрада:
Заедать отборным виноградом
Тошный мёд бесед благочестивых.
Молча я киваю там, где надо.
 
Всех чарую кротким тихим нравом,
Думы – лишь о муже, да о Боге.
На лекарства сирым и убогим
В садике выращиваю травы.
Кланяюсь Мадонне низко-низко,
Выступаю чинно, будто пава,
Под вуалью прячу взор лукавый.
«Шушший ангел!» – шамкает епископ.
Нет меня – есть долг, семья, держава.
 
Не щадит ни доблести, ни чина
Смерть, всё обращая в прах и пепел:
Тёплым вешним днём в холодном склепе
Королева старая почила.
Головами лекари качают:
«Безо всякой видимой причины!».
Ладан глушит запах мертвечины.
Мне подушку стискивать ночами,
Днём носить унылую личину.....
 
.....Как смолою город оросили:
На балу у городских старейшин
Мой супруг скончался августейший –
В одночасье, от апоплексии.
Фрейлины, гвардейцы и купчихи
На меня глядят, как на Мессию.
Скрипки смолкли, люстры погасили.
Под столом скулит шутёнок тихий.
Вороны шныряют в небе синем.
 
Рёв органа чуть не снёс колонны.
Что за мука – летом в горностае!
Будто бы ромашка полевая,
Никну я под тяжестью короны.
Пляшут пред глазами канделябры,
Латы, шлейфы, дамы и бароны,
Жирные монашьи афедроны...
Комкаю платок: «Зачем мой храбрый
Муж так рано сел в ладью Харона!».
 
 «Козни ведьм, интриги иноверцев?» –
«В Божьей воле жизнь и смерть людская,
Так нас учит Библия святая!» –
(В предвкушенье сладком тает сердце).
Просто слишком сочны были гроздья.
Просто в дичи было много перца.
В полночь скрипнет потайная дверца.
...Хриплое дыханье... Руки.... «Кто здесь?»
– Я... ваш конюх...
– Продолжайте, герцог.
 
Тамплиерская прощальная
(Вальс на костре)
 
Чем гнить – уж лучше сгореть красиво,
Но если честно –
Не понимаю, за что, мессиры,
Такая честь нам?
Народу столько, что воздух спертый.
Да каюсь, каюсь!
Дай, чмокну крест – и катитесь к чёрту,
Domini canes*!
 
Воняет факел, и пахнет терпко
Смолой полено.
А помнишь, как обнимал я крепко
Тебя, Мадлена?
Опухли глазки – но голы плечи,
И вьётся лента!
В толпе-то всяко тебе полегче
Словить клиента…
 
Раздухарился – видали, братья? –
Госпитальерик!
Рад, что не наше избрал он платье,
До трёх истерик.
«Пусть нечестивцев огонь не лижет,
А жрёт с костями!» –
А сам к Мадлене пролез поближе,
И лапки тянет.
 
Огонь взметнулся, пожал нам руки,
Обнял за плечи.
За наши тряпки грызутся суки,
И жребий мечут.
Пускай грызутся: пребудет с нами,
Что неделимо –
Вальс с облаками над куполами
Йерусалима!
 
Мы над собором взмываем круто –
Ну что, достали?
Ты глянь, дружище: монахер – будто
Мыша в сутане!
С химерой, что ли, затеять диспут:
Что – жизнь и вера?
Не плачь, Мадлена. И не ложись под
Госпитальера.

 

---

*Псы Господни (лат.) — монахи-доминиканцы

 

Память
 
Не в седле – в лучшем случае, на колёсах.
Двадцать лет как ношу трость взамен меча я.
За спиной меня щеголь – пушок под носом –
И брюзгой, и песочницей величает.
 
Будь твой гнев трижды праведен и уместен –
Но для сих вертопрахов смешон и дик ты.
Говорили мы: «Выйдем на поле чести!» —
А они: «Не нарушить ли нам эдикты?».
 
Всё, что было до них, заросло травою,
И Жарнака им не отличить от Акры*...
Мне с холста улыбается юный воин,
А из зеркала смотрит мешок подагры.
 
Узловатой худою рукой, как шпагу,
Я сжимаю перо. Углубляюсь в память,
Словно в сад запущенный. На бумаге
Оживает прошлое – чтобы кануть
 
В шкап, как в склеп: мемуары теперь не в моде,
Нам пора с иллюзиями расстаться.
И в Писании сказано: всё проходит.
Но ведь, чёрт возьми, что-то должно остаться!
 
И останется: видный в особом свете
Знак на ломкой бумаге – листа, креста ли?
Блеклый лик «Неизвестного» на портрете.
В антикварном – клинок вороненой стали...
 
---
*Битва при Жарнаке между католиками и гугенотами — 1569 год, взятие сарацинами Акры — 1291-й.
 
Маркиза
(Двойной сонет)
 
Sangdieu, madame*, куда катится мир?
Один Всевышний знает, что такое!
Который день не топлены покои,
Постель сыра – не замок, а трактир.
И не струит эфир ночной зефир –
Борей и Аквилон, надсадно воя,
Allegro moderato** роковое
Играют на струнах тяжёлых лир.
 
Ворона, сев на дерево нагое,
Злорадно «сa ira!» да «сa ira!***»
С утра твердить готова до утра.
И в склепе призрак прадеда седою
Главой поник: для быдла нет героя,
И скоро хлынет в дом стихия-рать...
Что будет дальше? — Qui vivra, verra****!
Маркиза, нынче жребий выпал Трое.
 
На Вечности язвительных устах
Ваш приговор дрожит: час близок, близок!
Крем золотой с деревьев ветром слизан.
Шлейф, пылью отороченный понизу,
Давно Галантный век влачить устал.
И с каждым днём наглеет tiers-еtat*****.
 
День меркнет. Гуще, гуще темнота…
И страх крадётся кошкой по карнизу.
Зал полон, и актёры на местах, –
Сыграют, ох, сыграют нам «Клоризу»!
Ночь шорохов полна. Дрожит маркиза,
И арманьяк в гранёный льёт хрусталь.
 
---
*кровь Господня, мадам (фр.)
**Умеренно-быстро (итал. Муз.)
***«дело пойдёт!» – начало «Карманьолы».(фр.)
****Кто доживёт – увидит (фр.)
*****третье сословие (фр.)
 
Венеция
 
У ветра – вкус крови: солоноватый.
Сыро, как в прачечной, брр! Memento
Mare*. Век – хренадцатый. Год – поддатый.
Эпоха – Зрелое Сволоченто.
 
Aqua alta**. То бишь, Serenissima*** села,
Как старуха пьяная, задом в лужу.
В сущности, до тебя никому нет дела,
И тебе, по сути, никто не нужен.
 
Карнавал. Все тужатся веселиться –
Рвань, куртизанки, прелаты, плуты –
Тоже, что ль, во мгле сырой раствориться,
Спрятав лицо от зеркал в бауту?
 
Гондолы, как арбузные корки,
Толкутся в серо-зелёной жиже.
Хорошо, у кого есть сухая норка…
Вечереет. Небо всё ниже… ниже…
 
Вот уже с водою смешалось.
И земля темна и безвидна.
Носится дух, лезет в окна, шалый –
Что ж, кого не видно – тому не стыдно.
 
В чашу винную, иль в окошко,
Или в душу гляди – всё темень.
Сядь к огню, побеседуй с кошкой,
Поотвлечённее выбрав тему.
 
Пляшет огнь-арлекин в одеянье пёстром.
Чем пахнуло – ладаном, серой?
Ничего. Показалось. Просто
Загнивает вода, messere****.

 

--- 
*
помни о море (лат.)

**Высокая вода, прилив (ит.)
***Светлейшая, эпитет Венеции (ит.)
****господин (ит.)
 
Маркитантка
 
Взор, недотроги, отворотите:
Вам – светский лоск,
А я – обозная Нефертити,
Утеха войск,
 
Мне – скрип колёсный, пот едкий конский,
Шлёп сальных карт,
И дробью по полу «эр» гасконский —
encore, engarde*...
 
На всё готова, и цену даже
Могу скостить,
Коль капитан черноглазый скажет:
«Alors, ma petite**!».
 
Беарнский дьявол! В объятьях таю,
И на ходу
К усам нафабренным припадаю
В шальном бреду.
 
Боям, бутылкам, ухабам, милям –
Потерян счёт,
И наплевать, как монашек хилый
Меня зовёт.
 
Вам белый шёлк обнимает ляжки –
Я сплю в хлеву,
Вам жить в раю, ну а я, дурашки,
Сейчас живу!
 
И к чёрту чётки, и глазки долу —
Святую муть:
Быть может, завтра шальной осколок
Пробьёт мне грудь...
 
---
*ещё, защищайся (фр.)
**Ну, малышка (фр.)
 
Накануне...
(Из «Песен роты де Тревиля»)
 
Кружит по бархатной тьме аллей,
Лихо спрыгивая с террас,
Юный паж, смешной дуралей,
Первый наш и последний вальс.
«Момент лови, ротозей!» –
Звукам в такт шелестит листва.
«Mademoiselle, voulez-vous danсer avec moi*
 
Подписан приказ, и к доске прибит.
Замрёт на миг в ожиданье строй,
И рассыплет цокот копыт
По влажной утренней мостовой.
Снова в чей-то дом на штыках
Понесём свободу и мир.
В кокардах солнце, и чёрт в глазах —
Allons, courage, mon ami**!
 
С губ помаду твою сотру —
Ну, решайся: да, или нет?
Плащ-палаткою на ветру,
Гляди, полощется предрассвет!
В пыль дорожную и в туман –
Не вернуть, ори – не ори! –
Уйдут через час Люсьен, и Жан,
Гордый Анж, красавец Анри…
 
Псом с цепи рвётся в небо стяг,
Завывает трубная медь.
Что поделаешь, было так,
Так есть, и так будет впредь!
Кони храпят, и гремит ура,
С нами Бог, и мы победим!
Под копыта летит «вчера»
Белой горькой пеной с удил.
 
На троих! За славу и честь!
Чёрт знает, есть ли кабак в раю?
Ну, а даже, допустим, есть –
Чёрт знает, чего там тебе нальют!
Цели высокой идём служить,
Восстанавливать status quo.
Кому это надо, кого б спросить?
– Сударь, да стоит ли жизнь того?
 
---
*Мадемуазель, хотите танцевать со мной? (фр.)
**Ну, смелее, друг (фр.)
 
Эмигрант

Не ной. Подсохших ран не береди.
Живи как можешь. Продлевай кредит,
Любезничая с лавочницей рыжей.
И повторяй: «Je ne regrette rien*».
Грех жаловаться: ты хотя бы выжил,
Могло быть хуже. В ноябре в Париже
Погода veritablee peterbourgienne**.
 
Когда-то было... Быльем поросло.
Нет ничего. Лишь капли бьют в стекло,
Да треплет ветер тополя нагие,
Да жирный голубь гадит на карниз.
Россия? А была ль вообще Россия?!
У рухнувшего в пропасть ностальгии
Отчаянье ломается в цинизм.
 
Где истлевать – не всё ль равно костям?
Есть хлеб и кров. Всё прочее – пустяк.
России нет. А я живу. Живу ли?
«Жди, всё вернется вспять», – сказал пророк.
Вернётся? Лет чрез двести? Чёрта в стуле!
Не спится? Вот с заветною пилюлей
Тяжёлый воронёный пузырёк.
---
*Я ни о чём не жалею (фр.)
**настоящая петербургская (фр.)
 
Черёмуховые холода
 (Reincarnation*)
 
Кто виновен? – дурацкий вечный вопрос.
Ветер к нам северный фронт принёс,
Ты – пушечное мясо на этом фронте.
Сумка, пакет, кошелёк и зонтик –
Чтоб всё удержать, надо быть многоруким Шивой –
Иль Шизой? Нет, всё же Шивой.
Климат паршивый.
 
Плюс семь. И не будет окна в облаках, очевидно.
И благоухает, с норд-вестом шепчася ехидно,
В белой вуали, светла так, и благообразна,
Смеясь свысока над людской беготнёй несуразной,
Черёмуха – старая дева, корчащая юницу.
Вдрызг бы напиться, в угол тёмный забиться,
И отрубиться!
 
Расползается всё, одно лишь ясно железно:
Ты странна, бесполезна,
Ты – ни к селу, ни к городу в этом мире,
Как соната Моцарта – в тире,
В убогой эпохе, как сбитый «МиГ» в болоте, увязла,
Выжата, как вода из куска бутербродного масла,
Груз угля для Ньюкастла.
 
Но фреской сквозь побелку проступит тускло:
Душа когда-то другую куклу
Дёргала за нитки, другую плоть!
И пером сквозь наволочку будет ночью колоть:
Как та, прежняя, кукла была одета?
В кожу колета? Или в клетке корсета
Томилась? Ведь свободны лишь те, кого ещё нету!
 
Как резинкой ни орудуй, видны бывают
Тени линий, у Леты в водорослях застревают
Недовоспоминанье, недовидение, недослово…
Забыть? Если б это тебя обрекло пережить всё снова!
Ах, было когда-то! Как прописка была у любого бомжа на вокзале.
Из окошка раскрытого прёт картошкой на сале.
…Как-то, в Версале…
 
«Отправили ли туда? Привезли ли оттуда?» –
Par Dieu**! Да ведь ты же этого зануду
Убила… Нет, конечно же, убил, на дуэли!
Был май, и белым пламенем каштаны горели,
В тысяча шестьсот… Каком? У тоненьких липок,
Удар – и камзол мясницки красен и липок...
За Люксембургом? У обители кармелиток?
 
Забыть? Всё ушло, и вкус вина изгладился с нёба.
Но легче вгрызться толедской шпаге под рёбра,
Чем выдернуться, в розовую кутаясь пену!
Пред кем преклоняла… Да нет, преклонял колена?
Галопом несли вас тогда – куда? – золотистые кони,
Пушистым крольчонком в твоей копошилось ладони
Солнце Гаскони...
 
Очнись! Троллейбус, мат, репьястый кобель,
И от тождественности личности самой себе
Не избавишься, переехав на соседнюю улицу.
Семечки... небо брезгливо хмурится...
Было! – беззвучный крик сожжённых страниц, рисунков стёртых,
Было! – пена кружев, цокот копыт, камзол, ботфорты…
К чёрту! К чёрту.

 

---

*перевоплощение (фр)

**Разрази Господь! (фр.)
 
Поэту
 
Да, где-то Моцарт, фижмы, чёрный пруд,
Но здесь лапша, попса, мигрень и лужи.
Покорствуй и терпи: могло быть хуже.
Пей, что подносят, ешь, что подают,
 
Светильник прячь под глиняный сосуд,
Стирай трусы, картошку жарь на ужин,
И счастлив будь, когда кому-то нужен –
Пускай хоть на смех, хоть на пять минут.
 
Не зли ни Эскулапа, ни Фемиду,
Не рвись, не ной, пойми, что нет чудес,
Залёгшую на дне души обиду
 
Сокрой под грудой «правильных» словес,
И жизнь люби, как любит Радамес
Свою шестипудовую Аиду.

Лазарь
 
Темнота. Прохлада. Как хорошо!
Я спрятался. Я ото всех ушёл.
Я заснул, и вытянул усталые ноги.
Тишина. Лежу, обо всем забыв –
О пшенице, козах, сборе олив
И о том, что надо платить налоги.
 
Всё. Конец. Под камнем, покрытым мхом,
Никто не поедет на мне верхом,
Вскочив со стремени ли, с хвоста ли!
Четвёртые сутки. Уже смердит.
Но глас снаружи: «Восстань, иди!»
Ох, как же достали! И здесь достали.
 
«Чудо!» Что ты, дура, вопишь?
Гости рубают гефильте фиш.
Оставят ли мне хоть кусок? Едва ли.
«Славься, Сущий на небеси!»
Меня хоть один человек спросил,
Хочу ли я, чтобы мой сон прервали?!
 
Кошка
 
Когда к маме пошлет тебя век-охламон,
И последнюю совесть Фортуна пропьёт,
Спрыгнет Кошка неслышно на мокрый балкон,
Чтоб согреть одинокое ложе твоё.
 
Выгнув спину, потрётся о ножку стола,
Восхищенно и робко шепнёшь ты: «Кис-кис!»,
И, пройдясь по-хозяйски по тёмным углам,
Злые тени она передушит, как крыс.
 
Пусть щетинится небо кинжалами звёзд,
И вдали артобстрел начинает гроза, –
Что у Кошки за хвост, феерический хвост!
И какой глубины хризолиты-глаза!
 
И вскипит самовар, и зажжётся торшер,
И теплом, и мурчаньем наполнится дом,
И, уткнувшись лицом в шелковистую шерсть,
Ты забудешь про сырость и тьму за окном.
 
Смертный пот рукавом отирая со лба,
В миг последний пред тем, как закончится всё,
Позови – и усталую душу в зубах,
Как котёнка, в Забвенье она унесёт...
 
Вилла Ла Гардиа
(Элегия)
 

«Вилла Ла Гардиа.

Вилла в Хавии (60 км севернее Аликанте)...

4 спальни... 2 гостиных с каминами....

Стоимость $1 069 000».

Салон недвижимости №1–2002
 
Ла Гардиа... Гвардия... Короля? Кардинала?
Неважно – сияло б солнце ярче новенького динара,
Что чудом уцелел в чалме паломника из Медины,
Да были б золотом сплошь залиты мундиры.
Колонны, зелень, нежный запах сирени...
Между-жизнь? Над-жизнь? Просто – vita serena.
Шелест листвы... Или мраморные шепчутся боги?
На дорожке – ни стёклышка, и поэтому ноги
Нежные безбоязненно босы.
День – как листок из рукописи, найденной в Сарагосе.
И можно на веранде до ночи, потягивая vin-santo*,
Пороть чепуху, и не ссылаться на Канта –
Зачем? Нас тут всё равно никто не услышит,
Разве что – кот на полднем согретой крыше.
Здесь крещенский холод – в районе плюс десяти.
Дважды два – серебристая рыбка: вон, над морем летит!
Здесь некому в нашу радость подлить отравы.
Никто не ворвётся, чтоб «спасти и направить».
Только мы, да кот, да сатироглазые козы,
Чьё молоко – как мёд, да ласточки, да стрекозы,
Да шмели гудят на виолончельной ноте.
И томик Ронсара в кожаном переплёте.
А ежели кто заявит с мордой нахальной,
Что глупо счастья искать в картинке журнальной,
Мы ничего не скажем – что с дураками спорить!
Только после дождя в четверг из окошка в море
Нарисованное нырнём, как пара монеток,
И, на дне укрывшись среди коралловых веток,
Почувствуем, как разъедает вода вериги.
А когда перестанут стрелять и пускать ковриги,
Вынырнем с плеском посредине лунной дорожки,
Где, на лету хватая звёздные крошки,
До колик смеша Августина и Аквината,
С ангелицами в вальсе кружатся чертенята,
Как на Pont d’Avignon**. И кружево винограда
Прихотливо завьётся на чугунных оградах.
Мы в закрытом саду, где тишь звучнее органа,
Белые розы приложим к сердечным ранам –
Пусть алыми станут, как паруса Ассоли!
И если счастья нельзя – пусть будут покой, и воля,
И жидкое солнце в чёрной кожаной фляге.
Из тёмной реки зачерпнём серебристой влаги,
Добавим в вино, разлив его в чаши лилий,
И, выпив, забудем навек, что когда-то жили.
 
---
*монастырский сорт вина
**Авиньонском мосту (фр.)

 

30.05.04.

 
© Анна Иванова, 1997–2008.
© 45-я Параллель, 2010.