Анна Горецкая

Анна Горецкая

Четвёртое измерение № 10 (466) от 1 апреля 2019 года

Священный мёд

* * *

 

Я бы понравилась вам девятнадцатилетней,

невинной и решительной Жанной Д'Арк

с разноголосицей мёртвых в чернокудрой стриженой голове,

хранящей верность богу-разуму и богине-мудрости.

Вы полюбили бы мои обветренные губы,

сдерживающие поток молчания,

и холодные пальцы, непривычные к поцелуям,

но знающие ландшафт бумаги и клинковую уверенность

пишущей ручки. Вы читали бы с восторгом

мои торжественные детские рифмы,

не находя в этом пёстром словесном тряпье

ни единого живого слова. Я, девятнадцатилетняя,

искала бы любви. Теперь, белая и пустая,

лишённая даже молчания в горле,

верная исключительно собственной неверности,

гордая и смешная, как всякая нераскаявшаяся блудница,

я требую невозможного –

понимания.

 

Молитва

 

Да не появится у меня ложного имени вовек!

Избавь меня от всякого знака,

зримого для других.

Лиши мою слабость убежища,

изгони из последнего храма,

где смерть и забвение, великие фарисеи,

ведут свой бесконечный учёт –

да не будет у меня имени,

которое было бы вписано в их чёрные книги!

Избавь меня от гибели быть подавляемой,

подписанной, тиснёной, обездвиженной,

очерченной, допрошенной и подсчитанной.

Верни моё сердце к началу –

в горячую тьму, к глухим и нехоженым тропам

нераскаянного познанья.

 

* * *

 

Теперь мне открылось со всей неоспоримой очевидностью,

что время ничего не значит. Я ощутила это ясно и просто,

словно некий луч, сияющий и звонкий, как струна,

обвился вокруг моего горла,

впиваясь и выжимая из него песню.

 

Освобождение от времени есть возвращение близости к самому себе:

к собственной любви, на которую больше не нужно оглядываться;

к собственной смерти, которую больше не нужно выглядывать издалека;

к собственной радости, прежде скрытой в тесных пространствах между мгновениями;

к собственной боли, лежащей на поверхности настолько,

что она начинала жить собственной жизнью, отнимая тем самым нашу.

 

Всё сошлось в одной точке, в которой лишь мои руки,

длящие строку, бессильную вместить всю меня,

разорванную схлынувшим светом, и мою песню, лишённую звука,

разорванную стиснутой вокруг горла струной.

 

* * *

 

Это я цедила

священный мёд

из ржавой походной кружки.

Это я думала,

что вода существует

лишь для того, чтобы в ней тонуть.

 

Это я, попав на Последний пир,

буду просить о хлебе насущном

и блаженно грызть

ржаную чёрствую корку,

устав от нелепого изобилия,

данного мне при жизни.

 

* * *

 

Говорящий никогда не бывает одинок,

пусть даже его собственный рот

говорит с его собственным ухом.

 

Пишущий никогда не бывает одинок,

пусть даже его собственная рука

адресует письмена его собственным глазам.

 

* * *

 

Полюби не меня, но моё.

Ощути мою радость сполна,

Что волной непокорной встаёт,

Тайный мрак поднимая со дна.

 

Принимай мою боль, как свою.

Упивайся из кубков моих –

Допьяна! Полюби, что люблю,

Раздели этот клад на двоих:

 

Клад из солнца, из песен и слёз,

Из дорог, из земли и огня,

Только это – навек и всерьёз

Всей душой полюби – не меня.

 

* * *

 

С каждой зимой время твёрже и хрупче,

боится прикосновений, огня, ударов,

избегает трещин, презирает гибкость,

обретает правильную геометрическую форму,

склоняется к линейности, ищет свои пределы.

 

А мы промерзаем временем насквозь.

Мы ковали свою ось так упрямо,

что она готова рассыпаться от малейшего толчка.

Мы ничего не знаем о силе, мы ничего не узнаем,

пока не составим её имя из ледяных осколков.

 

* * *

 

Длинные, длинные руки моей печали

с обезумевшими чуткими пальцами

и голубыми ладонями осязают поверхность

воздуха, прорезают дороги

моему дыханию, зажимают рты

ветрам.

 

Как цепко они ловят

за скользкий холодный хвост

каждую мысль о смерти.

 

Они тянутся, стремясь

опуститься на твои плечи и заснуть,

словно птицы после долгого перелёта,

 

пернатые руки моей печали,

мои верные слепые поводыри.

 

* * *

 

Эти тёмные воды в тайном сговоре с ветром:

волны приветствуют небо размеренным боем.

От меня остался только рассудок, и он отдан на милость моря.

Утомлённый движением в никуда, шквалом суетных мыслей

он распят между ликованием и смертельной тоской.

 

* * *

 

Время моё четырёхстенное,

каменно-щербатое:

с запада – разбитое,

с востока – недостроенное…

Работай! – велю себе строго бездомная я,

вжимаясь в северную стену

лишним кирпичиком, –

а южной стены мне не видно.

 

И слушаю, как непрерывно

ходит да ходит кто-то

по этой безумной стройке.

Я люблю одного и того же,

просто он бродит между днями,

меняя имена и судьбы.