* * *
Вот так и ехать, ехать, быть в нигде,
Быть в никогде, посередине, между.
Не по сезону летняя одежда,
Октябрьский лист на ледяной воде.
Из точки в точку, закрывай глаза,
И ты не ты, и пацаны не погибали,
По танками избитой магистрали
Лететь вперёд и не смотреть назад.
Потом на месте – суета, тоска,
А тут покой, какого не бывало.
Никто не задыхался под завалом
И кровью на камнях не истекал.
Оставь мне эту тишину мою,
Большую трассу, время без итога.
И местные выходят на дорогу
И белые в корзинах продают.
* * *
То, что нас убивает, делает нас сильнее.
Мёртвые, сраму не имучи, отступать не умея,
Держат обречённые переправы.
Мёртвые знают, что они правы,
Поскольку смерть исключает сомнения, лень и слабость,
И мы смотрим за речку, лучезарно осклабясь:
То, что тебя убивает, делает из тебя солдата.
И без промаха бьют проржавевшие автоматы.
Колыбельная себе
Спи, маленькая Анна,
Любимый ребёнок немолодых родителей,
Забывай то страшное, странное,
Что глаза твои видели.
Пусть тебя мягкие руки качают,
И папа ставит заварник с чаем.
Чай второй заварки он называл «Двуречанский»,
Чай третьей заварки «Третьяк».
Спи, девочка, спи, неведомая, аркан Дурак,
Ещё не заложница речи своей.
Спи, ребёнок, которому рады,
Спи, ещё не познавшая горя.
За окном работают «Грады».
Просто представь, что это шумит Чёрное море.
* * *
Офицер в Изюме мне говорил такое:
«Не пиши “геройство”, мы не герои,
Мы не то что сражаемся в высшей лиге,
Максимум – упоминание в полковой книге».
Русский борщ кровавый с укропом варили,
Говорили, разное говорили.
Мол, земля мы и прах, и порох, и артснаряд –
За соседку Таню, за продуктовый у дома,
За старух на лавке, за дворников, за котят,
За своих и чужих, знакомых и незнакомых,
Не расспрашивай, пусть другие потом говорят.
И они действительно о себе не умели.
Потому я перестала быть женщиной, стала гобоем,
Пела о них, целовала их в лоб перед боем.
Помяни, Господь, Заката, Скрипача, Паганеля
И прочих, променявших имя в крещении
На короткий, как выстрел из РПГ, позывной.
Наступает осень, ветер в оконные щели
Входит, и больше никогда не остаёшься одной.
* * *
«Время непростых решений...»
Эх болота, бабье лето,
Избы в сёлах обомшели,
На столе пюре с котлетой.
Время непростого дальше,
Воют, воют бабы снова,
Как сто лет назад, и даже
До рождения Христова.
Автострада и ухабы,
Танк гремящий – слушай, милый,
Я ведь тоже, тоже баба,
Тоже плачу над могилой.
И озимые побило,
И ветра кусают шею.
Индевелая рябина,
Время непростых решений.
* * *
На рассвете рассыпчат свет зарожденья дня,
Желтоватых берёз подвылинявшая палитра.
Тень ложится на мост, чернением вороня,
Словно ствол.
И только слова молитвы:
«...но хочу ль, не хочу ль, а всё же спаси меня».
Да, мы прах и порох, а в будущем, может, цинк,
Ни един не праведен, впрочем, совсем не странно
Праведных помиловать – мы же пока жильцы
Тех окопов, где кровь и грязь, а не с неба манна.
На рассвете рассыпчат свет, и слегка туманно
Проступают сквозь тени мёртвые наши отцы,
И подходят, и руки жмут – крепко, без обмана.
* * *
Закату и его маме Надежде
Звали её Надежда,
учительница в школе.
И был у неё ласковый сын сероглазый.
А когда началось – на временном расколе –
ушёл на войну, не сомневаясь ни разу.
Отложил мечты когда-нибудь доехать к Байкалу,
отложил мечты – повзрослею, мол, подрасту.
И слышался сердца стук и колёсный стук.
И большая страна за окном вагона мелькала,
и было ему тридцать три.
Как Илье Муромцу или Христу.
Когда она прочитала
«Погиб самый светлый парень»,
Ей даже имя не нужно было – и так поняла.
И был сентябрь горячей кровью ошпарен,
и Оскол-река как из бутылочного стекла.
Звали её Надежда, но надеяться было не на что.
Сползала по стеночке.
Хоронили в открытом гробу, сдержать не могла вой.
Господи, почему.
Господи, для чего.
А потом подошла – такая уже, не юная
(Это её на иконах молодой рисуют, с младенцем),
Говорит: я своего тоже на руках баюкала,
Тоже потом хоронила – куда же деться.
А потом, говорит, восстал через три дня.
Так, говорит, и будет, слушай меня.
И открыла Надежда глаза – а рядом более никого.
И только плат на плечах чужой –
сияющий,
огневой.
* * *
За холмом и рекой бахает, бацает.
И полно тут этих холмов и рек.
А в Луганске цветёт акация
И у Ксю в коляске маленький человек.
И везёт она его, совсем новенького,
Меньше месяца как рождённого на свет,
А рядом идёт солдатик, и голова вровень его
С цветами – седыми, и он – сед.
Как брызги шампанские
Акации соцветия.
Пацаны луганские
Двадцатилетние.
На разгрузке лямки,
На портрете рамка.
Где ваши мамки?
Я ваша мамка.
Как они уходят за реку Смородину,
За реку Донец, за мёртвую воду,
За мёртвую мою советскую родину,
За нашу и вашу свободу.
По воде и облакам, как по суше,
На броне машут, несутся тряско.
А всё же жизнь продолжается, правда, Ксюша?
И Ксюша катит коляску.
* * *
– Генерал сказал, что встретят цветами...
– Я купила цветы, – говорит Олеся.
Мамина подруга следила за нами,
Я молилась на каждом крутом замесе.
Я купила тогда белые лилии.
Как ты понимаешь, они сгнили
Сотню раз, и я покрылась проказой,
Но не отреклась от тебя ни разу.
Сотню раз я, милый, легла в могилу
Белым телом, но встала, ждала я милый,
Сотню раз меня предали и убили.
Посади лилии на моей могиле.
Но восстала, окроплённая Божьим иссопом,
И пошла по трупам, забытым тропам.
Без цветов, без венца, без фаты – и хватит.
Обними меня крепче, русский солдатик.
* * *
В сентябре голос покрылся льдом –
Первые заморозки. Онемела
От крика. Жизнь проходила своим чередом.
Опознавали тело.
На похороны не успела.
Собирала голос из камушков голых
У северного моря; сжатое горло
Выталкивало бабий рёв.
И река была красной, как борщ или кровь,
И небосвод багров.
И молчала, сколько горло ни грей,
И октябрь растянулся на сто октябрей,
Зажигались мёртвые фонари.
А потом приснился и говорил.
Говорил: говори обо мне,
Чтобы я не ушёл, не растаял, не
Превратился в пыль земную и прах.
Говори про кота на моих руках,
Про секретик в земле родом из детства,
Говори, попробуй вглядеться.
Назовём это служением: жизнь без крова,
Без семьи, без пристанищ.
Но когда я договорю последнее слово,
Меня не станет.
Ингулец-река
И упала звезда, и застряла во мне,
И чернели сгоревшие хаты.
И заплакала мать на родной стороне,
I заплакала моя мати.
И когда я упал с той звездою в виске
Без последнего русского слова,
Покраснела вода в Ингулец-реке
Чёрной осенью двадцать второго.
И прижался к траве я сгоревшим лицом,
И ушёл я, минуя блокпосты.
...В вышине над Херсоном, Осколом, Донцом –
Бесконечные русские звёзды.
* * *
Мне показалось: окликает парень,
И это ты. Но это был не ты,
Не окликал; воздушный мир коварен.
Но солнце пробивалось с высоты.
Как это будет? Даже не замечу,
А просто так: вокруг гудит вокзал,
И ты идёшь и улыбаешься навстречу.
И говоришь мне всё, что не сказал.
* * *
Глядеть на палую листву,
Отсчитывать года и войны
И в электричке на Москву
Читать канон заупокойный.
Кричат вороны над крыльцом,
Уходят на войну солдаты,
Дрожит сухое деревцо
Средь сумерек голубоватых.
Светлы в России октябри,
Ясны, прозрачны и печальны.
И плачет мамка: «Не умри»,
И сын её идёт – случайный,
Любой, бессмертный, неземной
Солдат, святой и неизвестный,
Туда, где будущий покой,
Туда, где будущая песня.
Придёт Покров, потом зима,
Укроет ягоды рябины,
И эти ветхие дома,
И тех, кого мы так любили.
И этим мамкиным сынам
Ходить, ходить со смертью рядом,
Чтоб, может, кончилась война
Хотя бы к новым листопадам.
* * *
И бас молитвы православной,
И северный неяркий свет,
И рыжий кот, идущий плавно,
И мха податливый вельвет.
Как узнаваемо и странно –
Скрипит рассохшийся барак,
И рядом с этим несказанным
И ты дурак, и я дурак.
Рыбак в тельняшке и фуфайке
С балкона щурится, смолит.
И брешет рыжий пустолайка,
И тих и светел этот вид.
С утра качало: ветер встречный,
К полудню посветлело – стих.
Как будто это праздник вечный
Для тех, кто вечное постиг.
* * *
вот это мёртвое моё
и мокрое твоё
шальное полюшко поёт
поёт поёт поёт.
поёт на русском языке,
на божеской тоске
и на цикория цветке
жучок ползёт к руке
о край берёзовых ручьёв
что сам себе не рад
ложится в полюшко моё
снаряд снаряд снаряд
но я спою про воробья
жучка и муравья
(я только дудочка твоя
Господня и твоя)
и поле отзовётся мне
и словно подо льдом
среди разваленных камней
проступит бывший дом
© Анна Долгарева, 2022
© 45-я параллель, 2022.