Анна
Арканина

(не) прощальное

как закончилось лето так сразу зима в глаза

хоть всмотрись хоть прислушайся точки тире тире

сыплет под ноги разное бисер и бирюза

сыплет под ноги тихое не поднимай потерь

мир открытая книга где начисто стёрт финал

по окуркам считают кто выбыл кому куда

это свадьба поминки бессменный базар вокзал

приезжаешь к концу опять без пяти наугад

не прощайся не надо пусть в титрах клубится снег

пусть ложится не с теми под ноги идёт не к тем

если есть там электрик пусть скажет да будет свет

как яичко пасхальное катится новый день

50 оттенков

иди сюда, смотри, как много нот

слетают, задевая за живое,

звучат из всех пустот, со всех длиннот

и только время дело наживное

в который раз показывает фильм

про пятьдесят оттенков золотого,

и мы огнём объятые горим,

но не подумай ничего такого.

взгляд опускает вниз нескучный сад –

где медяки сердец и снов ледышки –

берёзы щедро сыплют на асфальт

и оголяют белые лодыжки.

и не прервать паденья, не устать,

не отвернуться, сделав дело, сонно.

передаю тебе из уст в уста –

по буквам осень.

медленно.

дословно.

* * *

…А если что и случится с нами

в копилке жизни – в коробочке с чудесами,

то это будет всего лишь время –

сыпучее, легковесное, древнее.

Смотрит на время собака с велюровыми ушами:

оно течёт, ничего ему не мешает.

Будь что будет, – думает кот, говорит бог.

Нет времени, понимает собака.

Один песок.

Белый танец

танцуешь будто

с пятки на носок

вальсируешь ты неземная будто

такая темень не робей восток

целуй

смотри я подставляю губы

целуй всего лишь вечность впереди

но времени всегда ничтожно мало

ах бабочка застрявшая внутри

булавка жестяная смерти жало

попробуй ближе это ли не кровь

саднит мерцая красная помада

танцуй меня рифмуй меня с любовь

так надо

дай руку парура парирурам

я превращаюсь в тень смотри смотри же

а музыки кровоточащий шрам

нельзя ни бинтовать

ни делать тише

берёзовые сны

когда к тебе приходят не спросясь,

берёзовые сны на ножках длинных,

«алё, алё» – выходит ночь на связь

с твоим немолчным, истинным, глубинным.

зажжёт свечу – обходит не спеша –

перебирая тощие пожитки,

вот за углом отыщется душа,

заштопанная наспех белой ниткой.

разворошит и переврёт слова:

печаль пчелой ржавеет на экране,

и жжёт язык, но терпит голова –

глагол сорокаградусный в стакане.

всё это сны, ты знаешь, это сны,

когда увидишь снег подслеповатый

идёт из непроглядной тишины,

как будто свет сияющий стоваттный.

и стынет луг, и тянет ветви сад,

и тонет в нём забытая теплица,

и ты стоишь и не отводишь взгляд

не в силах ни моргнуть, ни прослезиться.

Волшебный лес

Рос лес волшебный на пути зимы,

нас прорастал насквозь, трещали мы,

но крепли деревянными плечами.

В зрачках у леса чёрные грачи,

на сердце беспокойные ручьи

и холодок пугливыми ночами.

Смотрел с небес Господь, нахмурив бровь,

и говорил: вот пища, вот любовь,

ладонь большую ласково подставив,

берите смерть, печаль, ячмень, горох,

растите через боль, чертополох

и в облака макушками врастайте.

И мы росли, помешивая суп,

с плодящимися мухами в носу,

колючих деток к солнцу подставляя.

Года шумели – колыхался лес,

шла мирно жизнь с картинками и без,

и снег к весне, послушный Богу, таял.

вот-вот

вот до границы лета добежим

где на лугах цикада дребезжит

где ряска у горбатого мостка

и ты идёшь на свет меня искать

пусть небо льёт холодное вино

тащи бокалы вёдра всё равно

для поцелуев лучших нет времён

где глаз соцветья и макушки лён

и колоколит смех на всех ветрах

лежит туман на частоколе трав

рука течёт по крепкому плечу

не боязно не холодно ничуть

взъерошенную иву клонит в сон

бьёт краснопёрка по воде хвостом

где шепчется про нас с тобой листва

нет одиночества

одни слова

слова

Враньё

Не верь моим стихам – они лишь тесто,

лишь тексты – строчки разной глубины –

мне в них, как в прошлогодних платьях, тесно.

Они потомки снов и тишины.

Стихи гурьбой идут курить за школу,

где лавочка хромает во дворе.

Ты скажешь, цыкнув, это ж по приколу?

Стихи не курят, даже в сентябре.

Ну вот, опять, нельзя ни слову верить.

Я шут, я Арлекин, Шалтай-Болтай.

Есть ключ в руках, ещё очаг где дверь, и

открой её, а дальше не читай.

Я всё равно всё порчу, как умею,

за словом слово, всё одно враньё,

Опять весь двор окурками усеян

и, чтоб наглядней, вьётся вороньё.

время вдвоём

вдвоём у песчаной полоски

где время шампанское брют

где к берегу жмутся берёзки

и голые рыбы снуют

зажмуриться сказка не сказка

а воля покой и река

пространство тетрадка раскраска

ключица коленка рука

жжёт в рёбрах сгустившийся воздух

минуты зажаты в ладонь

любить это сладко и просто

любить это нежность и боль

подслушаешь берег осока

шумит суматошная ель

любовь это чад и морока

желания виолончель

Всё будет так

Что после нас останется? Трава,

сорняк, проросший через тьму и время,

и пять, ну, может, шесть стихотворений.

И на траве слова-дрова-слова.

Куда б ни шла – приходишь без пяти.

Спешишь, но знаешь: то, что было, – будет,

и снова кто-то искренне полюбит,

домой придёт и чайник вскипятит.

Всё будет так и повторится вновь,

как и до нас не раз перерождалось.

Не плачь сама и не дави на жалость,

рифмуй легко и выбери любовь.

Вот этот свет, мерцающий в окне,

и птиц ночных в тончайшем оперенье,

всех помести в одно стихотворенье –

на чистый лист, на первобытный снег.

всё это джаз

парное молоко припухших губ

и бабочки любимых глаз цветут

играет джаз неистов грешен груб

вглядись скорей он здесь он там он тут

как музыки нашедшая волна

впусти в постель гертруда дай вина

как только смерть бывает жизнь одна

испей мою мелодию до дна

коснись волос скажи ушёл в запой

басы грохочут я иду с тобой

...качает нежность извлекая ноту боль

какая мука эта музыка любовь

где свет

идти на звук, идти на свет,

в тугую тень черешен,

в такой покой, какого нет,

такой покой нездешен.

смотреть на рябь холщовых вод,

на трав растущих ропот

и понимать, что вот-вот-вот

ноги коснётся холод.

и видеть небо кверху дном,

и туч крылатый сговор,

бегущих к пашне под уклон

цветов беспечных гомон.

следить по книге бытия,

рассветных птиц листая,

как, выступая за края,

туда, где свет гудит в полях,

бежит строка босая.

Горчичный свет

свет горчичный тронет штору,

всколыхнёт мою печаль.

в тёмном дворике за школой

сны тревожные молчат.

осень, где твои чернила?

только золота испуг.

я отвечу, что любила,

да на днях огонь потух.

я признаюсь – было больно,

я совру – не берегла.

дождь проходит си-бемольно

на рябиновых ногах.

доставать смычок и плакать,

горевать, так горевать:

осень, музыка, собака,

и в линеечку тетрадь.

* * *

грустный вечер – не хочешь, а выпей,

говори с тишиной за окном.

взвился осени праздничный вымпел,

прорезающий сумерки стон.

долгий взгляд и короткое эхо.

шорох, будто позвал тебя кто.

это ангел на чарку заехал,

это в гости зашёл блудный кот.

на рябиновой горькой настойке

горько всхлипнет тугая струна:

сколько слов было сказано, сколько!

у раскрытого настежь окна.

говори, тополей не жалея,

осень даже своих не щадит.

жизнь – бегущая к свету аллея

с неприкаянной птицей в груди.

До востребования 

Ходит ветер, роняет слово,

треплет яблоню за грудки.

Это осень – пожар кленовый,

веток мёрзлые коготки.

Это красное тонет в синем,

отражается не спеша...

В топкой луже – глаза рябины

и рябиновая душа.

Опустевшие тропки лисьи,

опрокинутый к небу сад.

Если кто-то не пишет писем –

почитай ему листопад

до последней летящей строчки,

до остатнего крика птиц.

...Осень, ягоды, заморочки,

ядовитые сны грибниц.

есть только свет

есть только свет, и он за всё в ответе:

за вздох весны, за бабочку в букете,

за блеск любимых глаз, когда напротив,

и вишенку бокастую на торте.

по эту сторону окна метёт-метелит,

а мы случились вдруг и рядом сели.

пока, качаясь, снег идёт в потёмках,

переведём наш мир на смех ребёнка,

на звонкую капель, на запах булки,

на треснувшую музыку шкатулки.

все соберём, запомним, подытожим;

ещё кота возьмём – пусть будет тоже,

и пса надсадный лай – заткнуть бы уши –

но даже он нам – беспокойный – нужен.

пока бьёт свет сквозь ветви, шторы, чёлку

нет смерти, посмотри,

и нет в ней толку.

Ещё живое

Мне б написать короче ещё короче,

будто водой усталые камни точит.

Будто выходишь утром – и стёрлось время.

Ключ-то нашёлся, но потерялись двери.

Помню черты – ресницы и шрам под бровью,

как они рифмовались легко с любовью!

Как отражалось море, как море выло,

волны такие – помнишь, как нас накрыло?

Вот досчитаю мелочь – синиц на ветке.

Жаль, от тоски нет никакой таблетки.

Близко ли, далеко ли бушует море –

главное, что живое, ещё живое.

Жить у воды

жить у воды и долго смотреть на воду

камешки разбирая не разбирая

чаек читать по крикам без перевода

что-то о рыбах или ключах от рая

лодка качнётся вправо и день отчалит

ждать у воды погоды любви покоя

вот бы спросить у говорливых чаек

слово моё какое

осень приходит быстро и берег стонет

столько огня зажглось без единой спички

чайки кричат постой или всё пустое

вы уточните птички

* * *

Играет музыка – мы в ней с тобою звуки,

Сквозь время слышно, как друг другу тянут руки –

Две ноты с чистого листа, с соседних строчек

Звучат длиннее и отчетливее прочих.

Вплетаясь в музыки простор стройней и строже,

Как будто так звучать за нас никто не сможет.

Играем как в последний раз, но кто осудит?

Соединяем голоса, печали, судьбы.

«Разлук так много на земле»* подхватим гордо

В скрипичном я – в басовом ты – звучим аккордом.

Не знал паромщик у реки, у переправы,

Что между нами двадцать лет и две октавы.

искусство беседы в облаках

там в облаках на каждый топкий шаг

обломки слов как бабочки кружат

на вдох и выдох крыльями моргая

ты говоришь что было то прошло

а я молчу ни слова за душой

как будто бы с рождения немая

пылит дождём апрельское нутро

осталось чуть за облаком метро

уже дошли до ручки до китая

ты вспомнишь этих я совру о тех

и на прощанье мой последний смех

как бабочка взметнётся золотая

* * *

Каких-то пару слов тому назад

Никто не верил, что случится чудо

И брёл, и бредил зимний тощий сад,

Опохмеляясь холодом под утро.

Ещё каких-то пару птиц назад,

Над головой круживших суетливо,

Всего одна пропащая звезда,

Мерцая, неуверенно светила.

Как будто бы на миг глаза закрыл –

Буквально на минуту, на другую,

Как свет ручьём скатился с тёмных крыш

На землю голубую - голубую.

И вот уже покоя ни черта!

От уха и до уха, край от края,

Хохочет жизнь – смеясь от живота –

Чирикая, бесчинствуя, горланя.

* * *

Который год весна идёт ко мне –

вливается покапельно подкожно.

Стихает речь, и дико мне на дне –

на берегу, на даче, на волне,

качаюсь, как цветок на тонкой ножке.

Всё как всегда: пришла весна – цвети!

И платья в пол – шифон, вуаль, сатин –

всё то, что вздорным ветром раздувает.

Я девочка – ромашка – травести,

для неги создана – для радости –

вся через край – цветущая, живая.

Кто там

проснись ты грибник на природе

с лукошком в осенней тиши

осина стоит на проходе

подвинься осине скажи

шурши себе в преющих листьях

как будто тебе все равно

кто там впереди затаился

и кто уцелел за спиной

в хрустающем воздухе гладком

иди ни о чём не тужи

грибы твои в полном порядке

и целы твои миражи

смотри меж осин в голубое

как будто тебя не нашли

и всё твоё братство грибное

стопилось у кромки души

ку-ку

неосторожно с пригорка души

взглянешь на тонущий сад,

снег к горизонту по краю подшит

строчкой: вперёд и назад.

веет повсюду – разносится дым,

день догорает впотьмах.

выдохнешь, и огоньком голубым

слово дрожит на губах.

кличет кукушка со стенки «ку-ку»,

(странный советский предмет)

пыль разгоняет, взбивает тоску

вот уже тысячу лет.

кинешь «ку-ку» раздражённое ей,

будто ответный снежок.

бедная птичка, захлопнись скорей,

было – «ку-ку» – и прошло.

дай тишине просочиться как спирт,

чтобы внутри обожгло,

чтоб досмотреть, как на небе горит

времени тающий шов.

Лес до небес

Если веришь в лес – говори нараспев: лес

с тропинками поперёк, дождями наперевес,

с опушкой духмяной – ох – к стебельку стебелёк.

Рыдает спросонья глазастенький василёк.

Маслёнок ещё малыш – прячется от людей,

лес его бережёт, на то он и чародей.

Лес вообще за своих – древней души старик,

сердце его не камень, сердце его – родник.

Птицами перепрошит – они создают уют,

деревья уходят вглубь, а птицы ему поют.

Качается лес до небес, тугая ложится мгла.

Топи его печали, радости – берега.

* * *

Летела музыка и охала,

дрожал невидимый смычок,

снег, ослепляя, падал хлопьями

на оголённое плечо,

на тротуаров шёпот каменный,

на светлоглазое такси.

Хотела я сказать про главное,

но ты о главном не спросил.

Летела тайная мелодия –

пересекая сквер и двор,

мы соучастники безмолвия

от юности и до сих пор.

Перепевая всё, что не было,

боясь до смерти не успеть,

как в первый раз ложился набело

прошедший между нами снег.

Лето в зените

Горний мир на носу у июня

одувановым полем порос.

Это лёгкости летней пилюля –

дунул-плюнул и кончен вопрос.

Здесь такое, гляди-ка, танцуют

липы знойные от ветерка,

будто сердце в момент поцелуя:

тарантелла, бачата, гопак.

Фиолетовым томным бездельем

каждый камень подёрнут слегка,

повторяются будто с похмелья –

облака, облака, облака.

Лето вечное – жаркие страсти,

пей и пой эту песню до дна.

А клубничное липкое счастье

на ладонь умещается — на!

Лето на краю

Когда течёт ко мне издалека

полночных вздохов горная река,

в прожилках листьев затихает свет,

и нечему болеть, и боли нет.

В объятиях пришедшей темноты

так просто помнить и легко забыть.

И дудочка прикинется живой

с простреленною, в дырочках душой.

И некому сказать: живи, гости.

И некого, и не за что простить.

Полынный воздух – лето на краю.

Ты не услышишь, я не говорю.

Лето на ладони

услышать звон диги-диги-дин-дон,

прислушаться, по ком звонят из рая.

не бабочка садится на ладонь,

а лето на ладони замирает.

стрекозий взмах, отглаженная даль,

медовым клеем схваченные крепко:

роса, оса, затишье и печаль,

и облако над выцветшей сурепкой.

песок, трава – качаются слова –

«река», «надежда» и «воздушный шарик».

ещё «любовь» – о ней шуршит листва,

и пусть никто шуршать ей не мешает.

горячий день – полуденный настой,

и невесомость бледной паутинки.

и мы молчим, склонившись над мостом,

почти неразделимые в обнимку.

Лихорадка

Волшебство не найдено пока,

как часы ни прибавляют ходу.

Ёлочных огней течёт река

сквозь туман и скверную погоду.

У бессонниц много разных лиц –

кто забыт, тот больше не разлюбит.

Небо пролистнёт случайных птиц

и к утру, как водится, забудет.

Тает в дымке нежности глоток.

Таем мы – кем не были и были.

Время тает – тот ещё песок –

вот уже по пояс в этом иле.

Приложу горячий лоб к окну,

лихорадку путая с любовью.

Вижу птиц – они идут ко дну,

в небе тонут медленно.

Не больно.

Лови меня

Ты падаешь – и я тебя держу,

я падаю – ты подставляешь руки.

Уходишь ты – примерно вечность жду,

а вечность это пшик всего по сути –

чтоб так любить, чтоб в горле встал ребром

прозрачный воздух нежности, забвенья.

Как я дошла – всю жизнь пройдя кругом –

до истины и до стихотворенья?

Подставь мне руки – ты мне будешь свет,

ты будешь свят – лукав, любим, беспечен.

Моим дыханьем сбивчивым согрет,

прошит насквозь и вновь очеловечен.

Лови меня по тропам и словам,

по птичьим крикам в сонном поднебесье.

Я тут, я между, я пригрежусь там,

на дне едва живого слова «вместе».

Подставь мне руки, вот теперь пора –

лови меня – я падаю, я па…

марина (морской пейзаж)

о, сколько раз я выживала тут,

бедром качая пёрышко тату,

на берегу в полмили от прибоя.

был день однажды словом здесь зачат,

где чайки всё ещё его кричат,

где смерть всего лишь версия покоя.

гуляют волны –  ребятня и пьянь –

щекочет нос провинция шампань,

и карты есть, но крыть, пожалуй, нечем.

играет Бог в счастливых нас с тобой

в марине возле неба под чертой,

на молнию застёгивая вечер.

Мимо сердца

Сумерки качнулись и погасли,

вспыхнул свет на кончике ножа.

До чего же птицы не напрасны,

небо научившие дышать.

Снег внутри пошёл и стало зябко –

настоящий тощий первый снег.

Мимо сердца – сразу под лопаткой –

лёд не лёд, во сне ли, не во сне.

Осень начиналась сразу всюду:

в голове, в распахнутом окне.

Обходила яблоня по кругу

сад и пропадала в глубине.

Тишины звенящей было вдоволь.

Только долговязый вдалеке

говорил, не умолкая, тополь

на вороньем страшном языке.

Мимоходом

У реки, у илистого спуска

ивы беспечальны и берёзы.

И сквозь их расстёгнутые блузки

медоносный свет течёт белёсый.

Жаркий свет, настоянный на травах,

донника, шалфея, медуницы.

И пушится облако у сплава,

как носок мохеровый на спицах.

На ладонь твою слегка подую –

нежности случайная прохлада.

Тир-лей-лей – так ангелы воркуют.

Не вспугни нечаянно – не надо.

Солнца луч до остроты заточен –

бок щекочет сочному июлю.

Мимоходом, будто между прочим,

я прижмусь к тебе и поцелую.

* * *

Можно остановиться,

смотреть на свет –

тонкий, прозрачнее маминой лёгкой шали,

слушать, как пузырится в саду ранет,

время застиранное ветшает.

Будто бы резкость наводишь – вот

прошлое в оптике проступает:

сын-первоклассник из школы вчера идёт

и по пути из курточки вырастает.

Пауза виснет в тёмном углу двора.

Форточка хлопает, воздух глотая пресный.

Каплет ритмично (как не устанет?) кран.

Завтра, вчера, сегодня,

сейчас и присно...

мой ангел

кто учит любви в межсезонье

где облако снеготочит

тревожных бродяжных бессонных

совсем не умевших любить

кто в окна души запотевшей

продышит сердечка печать

подует укроет утешит

и выйдет к порогу встречать

о ком на бесстрастной аллее

рассыпаны точки ворон

и в общей случайной постели

по ком жарко плачет гормон

не вспомнишь когда это было

и даже не вспомнится с кем

но музыки рваные крылья

но ветер в твоём рюкзаке

зарубок оставит на камне

несчетно какое-то бря

прошу не влюбляйся мой ангел

а значит влюбляйся в меня

мой сон

мой сон тревожный – ширк – и улетел

туда где синеглазы медуницы,

где выдох росен, вдох горяч и смел

и васильков не сомкнуты ресницы.

где ночь качает песню до утра,

как лодка тьму внутри себя качает,

и лето – недочитанный роман –

всё время начинается сначала.

где речь осипла – голос невесом -

туман над речкой вяжет сны охотно

и тот, кто был во сне, мне не знаком,

а, впрочем, вру – узнала по походке.

* * *

морозное небо вдыхая стоишь

с деревьями тощими в ряд

а сверху слетает холодная тишь

на свет

на фонарь

на тебя

тут корни пустить бы

залечь бы на дно

считая несчитанных мух

но дома уже открывают вино

и тянут бокалы к нему

с трудом пробираясь сквозь выпавший снег

сквозь белого поля покой

идёт по сугробам домой человек

и пёс да пребудет с тобой

На краю

так идёшь за почтой бежишь летишь

до весны не можешь достать рукой

это в сердце ночь заползает мышь

колет свежеструганною строкой

облетает день мотыльками сна

а вглядишься просто хохочет снег

ищешь рифму вот же она весна

с тонким сколом памяти на стене

метка от прошедших в бреду любвей

нечего трепаться о них теперь

яблоком с корицей горчит глинтвейн

обжигая губы целуй и пей

мой герой лирический друг и брат

обними насколько хватает сил

к ранам приложи меня до утра

на краю у бездны моей усни

на море

Это ветер подует – скуластый борей,

разметав крики чаек по свету.

Брызги моря, полуденный штиль, акварель

и янтарное слово поэта.

Задрожит, расползётся по швам зыбкий день,

скроен кем-то там не по размеру.

Где печальная вера идёт по воде,

босоногая хрупкая вера.

Отражение ловишь незрячей звезды,

не заметив спустившийся вечер.

Как у берега мира – стоишь у воды,

изнутри чем-то тёплым подсвечен.

Не зря

Распростёрлось утро в хмельном снегу,

он идёт и падает в полусне.

И взлетают птицы с ольховых рук

под весенний тающий полуснег.

И клокочет сердце, что всё не зря,

что теперь уж точно придёт она!

И не вопреки, а благодаря

тающему снегу – моя весна.

Чтобы раздеваться, любить, сиять,

и цветам в душе непременно цвесть!

Чтоб назначить встречу с тобой опять

где-нибудь в Net-ландии – ровно в шесть…

Не мартини

Не мартини,

апрель подавали со льдом,

как соломинка – лучик ледащий.

И горластые птицы садились на дно

между будущим и настоящим.

И вставали стихи по весне на крыло,

оперившись, в окошко стучали.

Ждали чёрные паузы нас за углом

хлебобулочной светлой печали,

желторотых птенцов от сохи и тоски

с хрипотцою, клокочущей в горле.

...Прорастали под снегом апреля ростки

на тетрадном невспаханном поле.

Немного меланхолии

Ты спросишь, что я вижу из окна?

Что ночь в прожилках вечности темна,

и пёс скулит уже который час,

а отвернусь – всё кончено на раз.

И остаётся только сердца луч,

по потолку скользнёт – ленив, тягуч.

И буква, затерявшись между строк,

нет-нет, да и уколет в левый бок.

Вот вся война, вот весь мой жалкий вид –

тот из окна – совсем чуть-чуть болит.

И птица, что вспорхнула в тишине

немного ближе сделается мне.

Ненастья

Какой сегодня день? Промокли ноги,

знобит в предсердье третье ноября.

Ждёт девушка Ненастья у дороги –

возможно принца, может быть тебя.

И сыплет снег задумчивый и мягкий,

рябит весь мир, как телек от помех.

И лают снегу тощие дворняги,

седые морды вскидывая вверх.

Как будто вспоминая день вчерашний:

обмылок солнца, на траве кота.

Истошно хают выпавший пустяшный

и, кажется, пришедший навсегда

беспечный снег. Там на границе света,

не разглядеть лица её в упор –

идёт Ненастья – девушка поэта

сквозь сердце тихой улицей во двор.

Нерастраченная нежность

Притаились тени в доме. Разговорчики в строю!

Я, как мышь, замолкла тоже – не готовлю, не пою –

Вижу, как бежит по венам, серебрится, будто ток,

Нерастраченная нежность

льётся в сердце и висок.

Жизнь моя из червоточин, многоточий прошлых драм.

Память важное уносит. Я скандалю – не отдам!

Мышка -золушка- старушка, я кем хочешь обернусь.

Заклинаю: оставайся! Крибле- крабле- крибле- бумс.

Посиди со мной у печки. Дома тихо, как в раю.

Ветер просится на ручки к молодому январю.

Я сбылась уже – потрогай. Нежность вскрылась и течет.

Это радость. Это нега. Губы. Бабочки. Живот.

о музыке и скрипке

Белый дом у речки – окно – герань,

Белый дым клубится по венам рек.

Там на чёрных птицах давай, сыграй!

Дышится мелодии вширь и вверх.

Часики подхватят простой мотив,

На ударной доле воскликнут «так!»

Всё сплошная музыка, посмотри,

Ласточки – как ноты – к дождю летят.

Прогремят литавры (залает пёс),

Небо прозвучит полноводным «си».

Звук любви – гортанен, огромен, прост,

Ты его тяни, сколько хватит сил.

Буду тебе музыкой и женой,

У меня внутри – только тронь – звенит.

Если из-за такта приходит ночь,

Расцветает скрипка – играй, храни.

О небесной лодке

Если надо писать, то пиши о небесной лодке,

о дельфиньих спинах, о счастье простом и кротком.

Так, как будто мы не приплыли, а лишь в начале,

как мы смотрим в глубь и вместе потом качаем.

Как лимонный сад окружает и лодку кружит.

Облака нарезая, готовим нехитрый ужин.

Лёед под пальцами плавится, медленно исчезая.

Это наша история – маленькая, большая.

Наблюдает за нами ангел – пушист и розов,

И ещё любопытные шёлковые стрекозы.

* * *

О чём говорить нам за тёмным столом,

когда все слова фонетический лом

и память – старуха скупая?

Грозит кулачком, выбивая искру,

прошедшее кормит заботливо с рук.

Пригубит весну и поставит.

И стол наш – дубовый кочующий плот,

то вскинется вверх, то под воду уйдёт.

Черпнёт что-то вечное краем.

Когда ты молчишь – ты молчишь за двоих –

из длинного времени вяжется стих.

Свяжу, а потом распускаю.

По ниточке, слово за словом – любя –

отдай всё врагу, но оставь мне себя

в молчанье своём твердолобом.

Ты слышишь – поёт, не сдаваясь, скворец

о тихом мерцании наших сердец,

и музыка слышится Богу.

осенняя дорога

осенней дороги тревога

как плохо и холодно без

осталось мой ангел недолго

идти через сумрачный лес

где слышен судьбы твоей окрик

мурашатся спины осин

где зубчатых крон иероглиф

и чёрные птицы над ним

и ухает время и плачет

внутри отжелтевших ночей

собака бывает бродячей

собака бывает ничьей

идём же в осиную жалость

где в пряной летящей листве

немного любови осталось

и твой

только твой человек

Оскомина

Летняя саднящая оскомина,

кислая малина на кусте,

ничего ты, сердце, не запомнило,

может быть, и незачем тебе?

Вспоминать, как радостью нечаянной

вспыхивал заката фитилёк.

Душной ночи терпкая испарина –

губ любимых плавящийся лёд.

У щеки колючей и соломенной

хохотала так, что боже мой!

Высушена, выжжена, просолена –

до смерти залюблена тобой…

Шарю по карманам — вот история! –

Прошлых лет запутанная нить.

Внутренней Монголии магнолия –

Расцветает, тает и саднит.

Оставь мне боль

Боль – не надо – не зови,

не сестра она – разлука.

Рано клясться на крови

остывающего звука.

Уходи – шаги легки,

каждый след – на сердце рана.

Я рожу тебе стихи:

Варю, Марью да Ивана.

Расцветёт чудесный сад –

небо в аленький цветочек.

Лучше сада не сыскать –

из проросших за ночь точек.

Есть хозяйка – будет дом! –

кот, герань и занавеска.

И за праздничным столом –

вишня – вечная невеста.

Уходи, оставь мне боль,

что ещё в разлуке надо?

Превращу её в любовь –

полсловечка – и порядок.

Первая любовь

Путались шорохи, дзынькал велосипед,

жизнь прорастала у леса на самой кромке.

Помню, бежала трава от меня к тебе

на стебельках – неокрепших до срока, тонких.

Плавилась-жглась между мной и тобой весна,

то разгоралась, то делала шаг обратно.

Множилось счастье без времени и без сна

в домиках дачных,

пряничных,

шоколадных.

Пальцы к губам – и качалась от свиста высь…

Детская нежность – ссадина – подорожник.

Птицы взмывали в небо, догнав твой свист,

всё было в самом деле

и понарошку.

Помню, малину мне через поле нёс

мальчик-птенец несмышлёный в рубашке волглой…

И не кончался свет отражённых звёзд

в долгой реке без названия,

долгой-долгой.

Перелётный дом

Если дом летает и птицей стремится вверх,

двери настежь и окна настежь открыв, смеясь,

громыхает лужёной крышей кирпичный стерх,

значит, он почувствовал крепкую с небом связь.

Так легко порхает, как будто умел всегда,

выше леса и радуги, выше домишек всех,

там бубнит диван и командует – от винта! –

и хохочут рюмочки, падая на паркет.

Чудеса и только, смотрите – небесный кит –

пьёт пьянящий воздух свободы из всех окон.

Но доверчиво ждут его одуванчики

свой чудной, беспокойный и… перелётный дом.

И собака воет: «давай, возвращайся, нууу,

мне не взять теперь твой растаявший млечный след!»

…Так приходишь домой,

открываешь ключом весну,

но ни дома, ни двери, ни даже ступенек нет.

По двое

Присел на лавку дождь. И воробьи

Кружат, толкаясь, в поисках добычи.

Так люди в вечных поисках любви

шумны по-детски, трепетны по-птичьи.

Воркуют до утра и плохо спят,

и лавки обживают в парке тёмном.

И со звездой, осмелясь, говорят,

тайком приникнув к облачной гримёрной.

Тут всё как в жизни, но наоборот –

людей теряют спички и перчатки.

И дождь с вопросом ходит – не уйдёт:

кому весны из баночки початой?

Бери весну – и пей её, и пой!

Сердца не льдины – тают, тают, тают.

Влюблённые расходятся домой,

по двое с мокрых лавочек взлетая.

Полуночное

громкие птицы кружат надо мной –

не различить их лица,

будто черны они той чернотой,

что мне ночами снится.

будто макушка моя им – сад:

яблоня, вишня, груша.

им до утра мои сны листать –

щебет полночный слушать.

спит о своём неспокойный сад,

руки разлук пугливы.

облаки держатся в небесах,

падают наземь сливы.

птицы тревожатся обо мне –

хватит на век заботы.

тот, кто за мной приходил во сне,

не говори им, кто ты.

Привет. Пока

В тебя давно мне верить глупо

и соль бросать через плечо.

О чём не спит моя разлука?

По сути – больше ни о чём.

С души сорвётся тяжкий камень

и станет просто – в с ё  р а в н о.

Подхватит тоненькое «амэн»

стеклянный ангел на трюмо.

И станет всё предельно ясно,

два берега – одна река –

счастливых нет и нет несчастных.

Привет, пока.

...Смотрю на сад через окошко,

где вьётся дым и мотылёк.

И приблудилась в рифму кошка.

Не прогоняй. Сама уйдёт.

Про леса, облака и неизбежность

как наперёд ты не загадывай

что быть могло и не могло

с рожденья деревца крылатые

растут любым ветрам назло

пусть снежный мир в окошке крошится

подслеповатый и глухой

но улетает в небо рощица

и с нею тополь холостой

проснёшься утром даль сатинова

любовь пульсирует с утра

и машет крыльями рябина мне

пора пора

а в том краю лесном несбыточном

где облак мягок и пушист

берёза подойдёт на цыпочках

и на плечо положит лист

птица

я раскинула руки – здравствуй, птица!

шебутная птица, лети во мне!

росчерк чёрной ласточки – штрих – ресница,

залетай в окошки – лови момент.

пролетай над сердца неровным краем

там, где тьмы и света напополам,

где весны мелодия догорает,

но ещё не скручен ее вольфрам.

зависай над пропастью долгих вздохов,

где стоят у пристани корабли.

ничего не бойся – певунья, кроха.

ты лети пернатая, ты – люби!

Рассветы

Ничего – живём – не замечаем,

до утра баюкая хандру.

Я свои рассветы приручаю –

будто птиц прикармливаю с рук.

Золотой, сияющий, тревожный –

тёмных крыш касаются крылом.

Полюбить – ну, разве это сложно?

Сложно разлюбить тебя потом.

Провожаю радостно и горько,

каждый из не встреченных с тобой:

горихвостка, жаворонок, сойка,

бледный, беспокойный, голубой.

Мчит рассветов огненная стая –

день за днём, из года в новый год.

Ах, как долго сердце заживает!

Вот ещё рассвет –

и заживёт.

серый день с голубым свечением

ничего не знаю, но прощаю,

всем прогнозам, в общем, вопреки –

снег идёт беспечен и нечаян

сны клевать с протянутой руки.

это я на улице без шапки –

детству никогда не выйдет срок.

и бежит за мной смешной и шаткий

прямо в сердце – голубой щенок.

голубой огонь в глазах игривых –

мокрый нос – дурная голова.

осень, ты когда-нибудь любила

так, чтоб не расти потом трава?

чтобы о свеченье уколоться,

а на утро в свете утонуть.

и на дне дворового колодца

горечи пригубить по чуть-чуть?

серый день – набросок карандашный.

снег, щенок, айда меня искать!

ангел в тёплых тапочках домашних

крутит пальцем прямо у виска.

что с меня возьмёшь? когда без сдачи

выдано беспечности с лихвой.

верит сердце истово, щеняче,

голубому свету за спиной.

Синее

Этот свет, эта тьма, этот плач,

голубая размытая краска,

хватит плакать, нашёлся твой мяч

на картине у Пабло Пикассо.

Балансируй, пока на краю

сквозь окошко чернеют вороны,

балансируй – сойдёшь за свою

в тупиках подмосковной промзоны.

Шарик вертится, Шарик у ног,

лапы толстые ставит на плечи.

Сколько ласки в глазах у него –

невозможной любви человечьей.

Сколько хватит тоски на двоих,

всё раскрашивай утренним синим:

этот мир, этот мяч, этот стих

и татушку у зоны бикини.

Ветер треплет макушки осин,

жизнь пройдя до её сердцевины,

также льётся простывшая синь –

прямо с кисточки Бога – на спину.

Сквозь сосны

какое небо голубое

какое небо мы с тобою

весеёлый грач беспечный стриж

а кто есть кто не различишь

и только всплески голубые

сквозь сосны плещут вековые

колючих пасмурных голов

коснётся луч и был таков

в трескучий день в мороз янтарный

любой орешник и кустарник

любой и грешник и спасён

сквозь время тщимся но растём

макушки наклонив от смеха

сказать прощай но не уехать

стоять корнями впившись в снеги

как сосны будто человеки

слово вечность

в этом холоде живы в толпе среди спин

как в считалочке детской один плюс один

чайник ставим на кухне

всё меняем печали рубли и жильё

зачерствевшее гладим под телек бельё

от бессонницы или от скуки

жжём холодными пальцами ласково под

свитерами колючими

пальцы как лёд

не сердись мой хороший

пусть быстрей закипает на кухне вода

и смертельно уставшие спят города

почесавшись от редких прохожих

здесь от кубиков битого колкого льда

холодеет сильнее мертвеет рука

лучше было б в перчатках

слово вечность писать запивая вином

но когда прочитаем выходит оно

непечатным

Так и надо

замечтаешься – осень уже не в моде

так не носят больше разденься снято

над озёрами голые ивы бродят

так и надо думаешь так и надо

на худых плечах выносить озёра

не моргая долго смотреться в бездну

из какой трухи из какого сора

получается синий такой небесный

так приложишь птицу к сердечной ране

защебечет станет внутри щекотно

это всё что будет сегодня с нами

деревянная музыка птичьи ноты

разгребёшь по горсточкам а в остатке

невозможная нежность подступит к горлу

раздеваешься – шея спина лопатки

остаёшься голой

такая малость

такая малость проводи меня к реке

где рыбы плещутся на волглом сквозняке

где время тает капля вот и вот и вот

пойдём по мостику и выберемся вброд

твоих касаний шёпот ивовая дрожь

меня как маленькую за руку берёшь

давай в намокших джинсах ляжем на песок

мы от бессмертия всего на волосок

Три слова нежности

Сколько в нежности неизбежности,

неизбывной тоски земной –

от сиренью пропахшей ревности

до короткого слова – мой.

В наизусть изучивших пальчиках

грубость линий, скулы излом…

Будто зыбку, во сне раскачиваешь

слово ласковое – вдвоём.

Будто нет ничего в ней лишнего,

светит, точно в ночи маяк.

Всё сошлось воедино, слышишь ли?

в слове (с губ сорвалось) – твоя.

Уместились

Тесное небо – смотри, не вместились птицы

и на деревья ссыпались доживать.

Май крутолоб, курчав, и ему что-то снится –

то, что никто не осмелится рассказать.

Тесное время – столько забытых песен,

столько пропавших слов – облетевших зря.

Прошлого снега мне две снежинки взвесьте –

буду хранить до нового декабря.

Тесное слово – читай, разбирай по буквам,

рассматривай издали, хмурь в напряженье бровь.

Но мы (во весь рост), города, облака, маршрутки –

вдруг уместились и выжили в слове «любовь».

Хоть плачь

почему никогда оканчивается на да

кто этот ужасный бог никог

если верить что слова не золото а вода

значит должен быть остров ветвистых строк

шумных веточек кивающих в такт дождю

дрожащих держи меня и призрачных успокой

там где тень отбрасывает люблю

на всё что когда-то было тобой и мной

боже мой проведи меня мимо стен

пожалей юродивую небесный врач

в этом городе вечно цветёт сирень

такая доверчивая хоть плачь

Шрамик

Какое счастье – пить и плакать,

И проливать чернила страсти.

А феврали у нас расплата

За тонкий шрамик на запястье.

Я не прошу – не оставайся –

Все люди, в общем, половины.

Всегда разбитые на части –

Горшки из очень хрупкой глины.

И есть ли нам с тобою дело

Под небом, дышащим на ели,

Что это птица пролетела

И нас слегка крылом задела.

Орлом сорвалась или решкой,

Зима болела и белела.

Идёшь уже? Иди не мешкай.

Какое нам до птицы дело.

этот весь август

не считает август цветы и встречи,

щедро тратит звёзды – ему не жаль.

август – это вязкое слово вечность –

край дороги, там, где без края даль.

это пыль на содранных в кровь коленках,

тишина уснувших в дому вещей,

молока прилипшая к носу пенка,

вёрткий луч, сбежавший в дверную щель.

это в поле вызревшая свобода,

зёрна веры, лютик, ячмень, ковыль.

и глядящий снизу, вполоборота,

василёк невиданной синевы.

дом у речки белый одноэтажный

и в саду и в небе звенящий спас…

…и боишься выдохнуть: как же, как же

этот август весь уместился в нас.

* * *

Эту дрожь весеннюю не унять – в тонких пальцах длинная вьется нить, за стежком рассвета – стежок огня – ты в глаза бедовые загляни: в них летит мелодия, чтоб упасть, чтобы на лугах заливных пастись. Ветер бередит, закипает страсть – буквы осыпаются со страниц.

Это будто яда принять чуть-чуть или заглянуть за отвесный край. Может, я мелодия и лечу? Может, это я среди трав без чувств? Только ты сильней прижимай к плечу, никому вовек меня не отдай.

* * *

Я тут стою пока не замела

зима моё сбегающее детство –

по тропке птичьей вниз и до угла,

до переулка с надписью «Советский».

Я тут стою уже который час,

звенят и возвращаются тревоги;

забытая мелодия для нас,

застиранное небо у дороги.

Одной рукой, почти что без рывка,

я отпускаю тех, кто были нами,

как ласково спускают с поводка

щенка в безлюдном месте за домами.

Куда я шла, и почему стою

на воздухе обветренном, наждачном?

На жёрдочке качаюсь, на краю,

считая звёзд рассыпанную сдачу.