Анна Агнич

Анна Агнич

Новый Монтень № 16 (544) от 1 июня 2021 года

Гамбит с вулканом

1. Веранда с видом на океан

Ветер пахнет водорослями и солью. Или у соли нет запаха? Вот бы высунуть язык, попробовать ветер на вкус. Но нет, нельзя, это неприлично. За столиком на веранде ресторана, кроме Сёмы, трое: Андрей Андреич, Таня и Танюшка. Когда Танюшка замолкает, слышен прибой, особенно если прикрыть глаза. Сёма вдыхает тихоокеанский бриз и повторяет про себя, выстукивая пальцами ритм на колене:

 – Я в Мексике, в Акапулько! Это же надо… вот это да!

Что-то касается ноги пониже колена, будто вопросительно тычется носом собака. Сёма поднимает скатерть, заглядывает под стол. Его движение тотчас копирует Танюшка, она всё повторяет за ним. Таня-старшая смеётся и отдёргивает босую ступню. Её туфля блестит красным лаком под стулом, как выброшенная на берег лодка. Сёма опускает скатерть, смотрит на Андрея Андреича – тот занят обедом и не замечает, как расшалилась его молодая жена.

Таня усмехается и снова трогает пальцами ноги Сёмино колено. Чувствуя, как жар поднимается к щекам, он бормочет извинения, выскакивает из-за стола и пробирается между столиками в глубину ресторана. Где-то здесь должен быть туалет. А, вот дверь. Неловко смачивает лицо – раковины низкие, рослому человеку жуть как неудобно. Смотрит в зеркало: лицо красное, оттопыренные уши малиновые, на лбу пот.

В зеркале отражаются узоры кафеля, сине-жёлтые извивы напоминают какой-то график. Сёма замирает – кажется, он нащупал решение той задачки. Интересное, нетривиальное решение. Он стоит неподвижно, не спугнуть бы мысль, глядит в одну точку и бормочет:

 – Ага… нет, так не пойдёт… а так? А так уже интересно!

Не думая больше о Тане, Сёма возвращается за стол. Андрей Андреич сразу всё понимает, он хорошо знает своего аспиранта:

 – Что-то решил, Семён? Что?

 – Да ту, дурацкую… с графами. Кажется, можно доказать. У неё нет решения.

 – Ну молодец! – восклицает Андрей Андреич и откидывается на стуле, упираясь ладонями в стол.

 – После обеда вместе обмозгуем.

Обмозгуем – это значит шаг за шагом пройдём доказательство и подготовим черновик статьи. Заниматься этим скучно, но Андрей Андреич считает, нужны сильные публикации. Нужны так нужны, ради научного руководителя можно и поскучать.

Таня ловит Сёмин взгляд, медленно проводит по губам кончиком языка, поворачивается к мужу и спрашивает тягуче, играя голосом, будто поёт:

 – Андрюшенька, а правду говорят, что твой Сёмочка – гений и будущий нобелевский лауреат?

 – Таня, не смущай мне аспиранта, – вступается Андрей Андреич.

Сёма благодарен за это заступничество. У него мало опыта с женщинами, тем более такими яркими и смелыми, как Таня. Днём её открытые платья, танцующая походка и долгие взгляды вгоняют Сёму в краску. Ночью она ему снится.

 

2. Конференция

 

Доклад читает Андрей Андреич – Сёма не любит говорить перед залом. Выступления идут своим чередом, интересные перемежаются скучными, а в перерывах Андрей Андреич таскает аспиранта знакомиться с математиками из разных стран. Сёмино имя узнают, он в некотором роде знаменитость.

 – Нужно заводить связи в научном мире, – учит Андрей Андреич, и Сёма послушно жмёт руки, называет себя и стоит, пока старшие обмениваются вежливостями.

Это не трудно, он не скучает. В голове всегда крутится какая-нибудь задачка, можно заниматься ею, не слушая собеседников. С математикой Сёме легко и весело, а с людьми бывает тяжело и скучно – слишком сложное у них поведение, много переменных, не поймёшь, не уложишь в систему. Вот хотя бы та же Таня: зачем она пристаёт к нему, да ещё при муже? Ей должно быть стыдно, а она спокойна и весела, будто так и надо. Как её понять? Себя-то Сёма понимает, тут всё просто. Его тянет к ней, но табу есть табу и нарушить его нельзя – как нельзя в шахматной партии пожертвовать короля.

Вот если бы Андрей Андреич уехал куда-нибудь, а Таня среди ночи постучалась к Сёме в номер – он бы её не впустил. Тут всё ясно. Неясно другое: она бы в самом деле могла прийти, или она просто дразнит Сёму? Никак не понять, и прямо тоже не спросишь.

Зато с четырёхлетней Танюшкой легко – её он понимает отлично.

 

3. Мелкий белый песок

Сёма просыпается от стука в дверь, торопится, путается в шортах. Отпирает. В коридоре Танюшка в купальных трусиках, с ведёрком в одной руке и кремом от загара в другой.

 – Дядя Сёма! Уже утро.

Спорить не приходится, часы показывают шесть.

 – На пляж! – командует девочка, и они спускаются к океану.

Берег почти пуст. Рыбаки выпутывают из сетей и бросают в корзины прыгучую светлую рыбу. Старый мексиканец трогает чёрным пальцем Танюшкину щёку, что-то ласково говорит и кладёт в малышкино ведёрко пучеглазого краба. Тихие волны тонко стелются по белому песку.

Сёма делает зарядку, он упражняет тело каждое утро. Мама говорила, движение держит мозги в форме, а мозгами Сёма дорожит. Не пьёт даже пива – когда-то прочёл, что физик Ландау на месяц лишался творческой активности от одного бокала шампанского. Сёма приседает с Танюшкой на плечах, малышка держится за его подбородок и болтает без умолку:

 – Дядя Сёма, почему тут песок белый, а у нас дома рыжий?

 – Там. Много. Железа, – пыхтит Сёма, пытаясь не сбиться со счёта приседаний.

 – Железа? Почему я не видела там железа?

Сёма снимает девочку с шеи, находит ракушку и скребёт острым краем стойку пристани.

 – Вот, видишь, ржавчина? Железо от воды становится ржавчиной, а она красноватая, видишь?

Девочка тычет пальцем в полоску рыжей грязи на ракушке, размазывает по ладони и восхищённо смотрит на Сёму снизу вверх светло-серыми глазами, точно такими, как у её мамы.

Потом они строят крепость из мелкого белого песка. Волны подходят ближе, песчаные башни оседают, кренятся и падают. Вода зализывает их, оставляя гладкие белые бугорки.

 – Ничего, – говорит Сёма, – мы завтра ещё построим.

Андрей Андреич солидно выходит на берег с полотенцем через плечо, чешет грудь, приставляет ко лбу ладонь и озирает окрестности. Он старше Сёмы на какой-то десяток лет, а на вид патриарх да и только. По лестнице сбегает Таня: светлые волосы вразлёт, яркие губы, мелькание загорелых ног. Она посылает Сёме с Танюшкой воздушный поцелуй, один на двоих, на ходу расстёгивает платье, бросает на песок и входит в воду.

Сёма смотрит ей вслед. Грустно видеть, как вода скрывает нежные ямки под коленями, изгиб талии, ложбинку вдоль загорелой спины. Он знает за собой эту особенность, эту острую тоску, когда что-то хорошее исчезает из виду. Его с детства печалило отправление поезда, уход корабля и закат солнца. Когда был совсем маленьким, он не знал, что делать с этой тоской, слишком большой для его тела: он бросался на пол, сучил ногами и рыдал. Сейчас он по-прежнему не знает, что с этим делать, но хотя бы научился не плакать вслух.

Сёма знает за собой и другие странности: когда в голову приходит идея, он ничего не видит вокруг. Стоит, бормочет, смотрит в одну точку. Раз вот так застрял на дороге, машины сигналили, а он не слышал, обдумывал задачку. Мама боялась за него, просила ходить в школу окольным путём, не через шоссе. Сёма обещал и держал слово до седьмого класса, пока мама была жива. Мамы нет уже давно, а он скучает по ней так же, как в первый год, когда её не стало.

Или вот ещё странная привычка: ставить ботинки носами на север. В интернате его за это ругали дежурные, в университете стало проще – хоть на тумбочку ставь, никому нет дела. В этом чудачестве нет логики – ну и что? Чем плох ритуал, если он даёт устойчивость, иллюзию, что вещи подчиняются его воле, хотя бы некоторые?

Зато ему никогда не приходилось учить таблицу умножения. В четыре года он знал, не подсчитывая, что семью семь равно сорока девяти – а чему же ещё? Помнил все телефоны и мог спустя неделю вызвать в памяти номер проехавшей мимо машины. В физмат интернате был шахматным чемпионом. В университете, правда, бросил, пришлось выбирать: шахматы или наука. Занялся математикой, но долго ещё во сне разыгрывал дебюты – он всегда любил динамичный и острый королевский гамбит.

Сёма не выбрал науку сознательно – просто задачи стали казаться интересней, чем этюды. По другим предметам, вроде истории, успевать было легко, но скучно, жаль было времени на чепуху.

Танюшка дёргает Сёму за палец и что-то говорит, кажется, уже давно. Ему делается стыдно – человек обращается, а он ноль внимания. Сёма приседает на корточки, переспрашивает, но всё равно не может понять, чего хочет малышка, потому что в эту минуту её мама выходит из воды.

 

4. Pez desaparecido – рыба пропала

 

В предпоследнее мексиканское утро Сёму будят птицы. Чайки всегда кричат тревожно, а тут закатили просто истерику. Может, кто-то пугает их, какой-нибудь зверь? Приходит Танюшка и тащит Сёму на берег.

Чайки носятся в воздухе. На земле птиц нет, исчезли даже шустрые пичуги, похожие на наших куликов-песочников, вечно выклёвывающие что-то из мелкой волны.

Рыбаки стоят над сетями, переговариваются, скупо жестикулируют – в этой своей сдержанности они похожи на древних индейцев, какими их представляет себе Сёма. В сетях вместо светлой рыбы ворочается ком водорослей и змеевидных тел.

Сёма не знает, о чём толкуют рыбаки, но видит: что-то явно не так. Старый мексиканец машет рукой в океан, повторяет: «Pez desaparecido! Pez desaparecido!» Сёма запоминает, чтобы потом посмотреть в словаре, и принимается делать зарядку. На пляж выходят Андрей Андреич и Таня.

Начинается отлив. Вода отступает быстро и далеко, слишком далеко, на оголённом дне среди ракушек суетятся крабы. Сёма берёт Танюшку на руки, девочка прижимается к нему. Андрей Андреич встаёт и зачем-то вытряхивает полотенце. Таня подносит руки к губам, смотрит в пустую яму, где только что был океан. Воздух начинает дрожать, будто приближается поезд. Гул растёт, вибрация передаётся в кости, в грудную клетку. Рыбаки бросают сети, бегут к холмам. В океане появляется тёмная полоса. Она приближается к берегу. Сёма кричит:

 – Бежим! – и, крепко обняв Танюшку, мчится в гору к гостинице.

Добежать он не успевает, волна идёт слишком быстро. На пути попадается большое дерево, метрах в двух от земли оно разделяется на ветви, каждая как толстый ствол. Сёма сажает Танюшку в развилку, помогает влезть какой-то женщине, забирается сам. Подбегает Таня, тянет руки, Сёма одним движением втаскивает её наверх. Таня лезет выше, а он укрепляется в нижней развилке и, сильно свесясь, тянет руку Андрею Андреичу. Тот уже близко. Сразу за ним – чёрная стена воды. Волна бьёт Андрея Андреича в спину, валит с ног. Сёма видит удивление на его лице.

Больше Сёма ничего не видит – вода захлёстывает глаза, накрывает с головой. Он цепляется за ствол, сопротивляется течению, ухитряется держать голову над водой, но выше влезть не может, нельзя отпустить руки – оторвёт и утянет прочь.

Вода течёт и течёт в одном направлении, на берег. Не как волна: накатила, свернулась рулоном и схлынула – а как невероятной ширины река. Небо становится розовым. Цвет сгущается, превращается в красный. Щиплет глаза. Наконец течение замедляется, Сёма перехватывает руками ствол, влезает выше. Вытирает глаза – на ладони кровь. Видно, обломок доски рассёк бровь, вон их сколько кружит на воде. Он берёт у Тани девочку, Танюшка обхватывает его шею и стискивает так крепко, что Сёма просит немного отпустить. Он высматривает Андрея Андреича, но того нигде не видно.

Течение останавливается, вода идёт обратно в океан, обнажая берег. Земля покрыта водорослями и обломками, на пляже ни одной скамейки, деревянные грибочки вывернуты с бетонными корнями.

Сёма смотрит вниз, на корни дерева. Почва размыта, ещё одна волна вывернет их из земли. Он спрыгивает, сажает Танюшку на шею, помогает слезть Тане, и они бегут наверх к гостинице. Сзади, пока ещё далеко, рокочет следующая волна, наполняя гулом воздух и землю, отзываясь дрожью в костях.

Когда вода спадает окончательно, Сёма с другими мужчинами ходит по берегу, ищет людей, живых или мёртвых. Андрея Андреича среди них нет. Его обнаруживают к вечеру: вода унесла его тело далеко вверх по долине ручья.

 

В Танином номере опущены шторы, малышка устроила дом под письменным столом – завесилась полотенцами, перетащила туда кукол. Дверь в спальню открыта, Таня лежит поверх гостиничного покрывала, смотрит в потолок.

 – Жена звонила, – сообщает она без выражения.

 – Чья?

 – Андрея.

 – Как? Разве вы?..

 – Вот тебе и как. Пять лет коту под хвост. Пять лет! Теперь его законной змее уйдёт всё до копейки, а я… – Танин голос прерывается, – а я и его родная дочь останемся голыми и босыми.

Сёма опускает глаза – ему стыдно слушать.

 

5. Задача, которая имеет смысл

 

В деревянном сарае, пахнущем водорослями и сушёной рыбой, на полу лежат тела. Девять – все, кого удалось найти. Сёма всегда будет помнить полутьму внутри сарая, чёрную после улицы, тонкие полоски солнца, бьющего в щели между досками, голубые ленты дыма от сигары полицейского.

Выйдя из сарая, щурясь от яркого света, Сёма пытается вспомнить задачу, что занимала его вчера. Математика всегда помогает отвлечься, найти равновесие. Но впервые в жизни он не может сосредоточиться на решении, всё кажется бессмысленным рядом с этим сараем, где в полосатой тени на полу лежат мёртвые люди. Странная профессия математик, – думает Сёма. Странная и бессмысленная. Ненужная какая-то.

Кто-то в форме обращается к нему по-английски, объясняет, что доставкой тела займётся русское посольство. Сёма что-то подписывает, получает бумаги и бредёт к гостинице. Поднимаясь по лестнице, слышит, как страшно кричит женщина. Он бежит бегом, открывает дверь номера – нет, не Таня. Она спит, тихо дышит во сне. В номере сильно пахнет спиртным.

Танюшка играет под столом, шебуршит тихонечко. Сёма садится на пол, малышка подходит, обнимает его за шею, кладёт голову на плечо. Её волосы пахнут океанской водой.

Перед глазами, как бесконечное кино, мчится чёрная волна, падает от её удара Андрей Андреич, пена захлёстывает его удивлённое лицо.

Сёма замирает, чтобы не спугнуть мысль, смотрит в точку перед собой и неразборчиво бормочет что-то о землетрясениях, нейронных сетях, самообучающихся моделях. Танюшка спит у него на руках, голова её неудобно откинута. За стеной не переставая кричит женщина, но Сёма её не слышит. Он услышит позже, когда придёт в себя. А сейчас он решает задачу, которая имеет смысл.

 

6. Моделировать будущее

Когда-то геологи пытались составлять прогнозы, но теперь эта мода прошла, учёные признали извержения и землетрясения непредсказуемыми. Предвестниками в разные годы объявлялись сейсмические паузы, изменения в грунтовых водах и газах, поведение животных. Но всё зря: слишком много переменных, слишком сложные зависимости.

Сёма ушёл из математики и занимается безнадёжным делом, гаданием на кофейной гуще, попытками смоделировать будущее. Его модели не используют ни одну из научных гипотез, они сами, как умеют, создают теории, выводят их из сейсмических каталогов и прочих данных. Как они справляются, какие зависимости ловят, неизвестно. Вполне может быть, их логика и вовсе недоступна человеку.

Это раздражает коллег с кафедры геологии – учёные хотят понимать процессы, а модели выдают вероятностный список событий с параметрами – и больше ничего. Голый список, без разумных объяснений. И все же результаты ретроспективного прогноза впечатляют геологов.

Для проверки в машину вводят данные за все годы, за которые есть измерения – кроме последних трёх. Модель выводит зависимости и прогнозирует события на последние три года. Каждая следующая Сёмина модель даёт более точный прогноз. У последней из них ошибки типа «ложная тревога» (false positive) – двадцать процентов, «пропуск цели» (false negative) – сорок пять. По первому параметру это лучший в мире результат.

Проект признают важным, группе дают новый, самый мощный компьютер университета, эдакий монстр, каких в мире – раз, два и обчёлся. Может, у военных есть мощнее, но они не признаются. Разработчики из группы искусственного интеллекта очень обижаются на Сёму – они выбивали эту машину правдами и неправдами для себя, давили на все рычаги, а досталась она не им.

Сёмина группа торопится перенести систему на новый компьютер – нужно проверить один скверный прогноз. Две последних модели с большой уверенностью прочат в ближайший год всемирную катастрофу: вот-вот извергнется подводный супервулкан в районе Курило-Камчатского желоба. Активность последних лет – это не отдельные очаги, как думали раньше, а проявления одного огромного очага.

В район предполагаемой катастрофы выходят научные суда и подтверждают данные – супервулкан с кальдерой чуть большей, чем йеллоустоунская, существует и ведёт себя беспокойно.

Морское дно набухает, идёт трещинами, адский котёл может рвануть от первого приличного землетрясения. И тогда четыре тысячи квадратных километров кальдеры провалятся в резервуар с магмой, следом хлынет вода – произойдёт выброс огромной силы и наступит конец жизни на земле, какой мы её знаем. Цунами обойдёт все океаны, облака пепла закроют солнце, настанет тьма и похолодание на всей планете. Погибнет скот, посевы и три четверти видов растений. На земле настанут годы голода, беспорядков и постоянной зимы.

 

7. Восьмая модель

 

Новость о вулкане попала в прессу, газеты и интернет полны подробностей о том, как именно случится конец света. Каким-то образом журналисты узнали о Сёминых моделях, и он по наивности дал интервью. Теперь он скрывается, на работу пробирается каждый раз другим путём. Оказывается, это жутко неудобно – быть знаменитым. Больше всего ему хотелось бы опровергнуть прогнозы своих моделей, уж он бы тогда давал интервью направо и налево, но шансов на это очень, очень мало.

На новом компьютере начинает работать восьмая по счёту модель, группа зовёт её Восьмёрочкой. Машина считает долго, слишком долго, во много раз дольше, чем предыдущая. Что странно: компьютер же мощней. Что она вычисляет? Наверное, обрадовалась новым возможностям и создаёт другую, лучшую теорию. Сёма вскакивает по ночам, соединяется из дому с университетским компьютером – результатов всё нет и нет.

Почти через неделю в ночь на воскресенье программа выдаёт список геологических событий за прошлый год. Сёма смотрит на экран, вдыхает – и забывает выдохнуть. Крупные события он знает наизусть и сразу видит: модель не пропустила ни одного. И, что ещё важнее, не предсказала ничего лишнего.

Это странно. Этого не может быть, модели так не работают. Вероятности тоже выглядят нереально: гауссиана торчит на манер выставленного пальца – как если бы модели был точно известен день происшествия.

Сёма запрашивает отчёт о событиях среднего ранга. Восьмёрочка выдаёт список через пять минут, группа сличает его с каталогом – не пропущено ничего. То есть вовсе ничего – отмечены даже сотрясения, вызванные проседанием плиты под искусственным водохранилищем.

Откуда такая точность? Фантастическая, ненормальная точность. Как она это делает? Сёма застывает у экрана, смотрит в одну точку. А, ну конечно! Даже смешно, что сразу не догадался. Восьмёрочка просто-напросто ворует реальные данные, как ленивый школьник подглядывает ответы в конце задачника. Сёму не удивляет, что компьютер ведёт себя как человек – при такой сложности возможно всё что угодно!

Машину отключают от сетей, но точность по-прежнему ненормальная, она откуда-то считывает список. Откуда? Как её, заразу, изолировать от данных, как перехитрить? Сёму охватывает азарт охотника – поймать, уличить негодницу, выяснить, как она крадёт сведения.

Команда компьютерщиков две недели возится с машиной: экранируют, запитывают от автономного генератора, проверяют входные массивы данных и запускают по новой. В этот раз Восьмёрочка срабатывает быстро – точность прогноза прежняя.

Сёма подключает машину обратно к сети и запрашивает список на будущее, на один следующий месяц – это уже не игрушки, это настоящий прогноз, тут данные не подглядишь. Восьмёрочка выдаёт список – нормального распределения нет как нет, эта силиконовая дурёха по-прежнему думает, что стопроцентно знает, когда и где случится извержение или землетрясение. Сёма посылает прогноз коллегам и ждёт реальных событий.

Долго ждать не приходится: новый остров на Курилах, два средних землетрясения там же и ещё несколько возле Суматры – Восьмёрочка их предсказала все. Коллеги празднуют успех, но Сёме не до того, он хочет понять, как это может быть.

У него есть несколько гипотез, но при анализе все они лопаются, как пузыри в луже. Ну не может же машина заглядывать в будущее? Нет, не может. Сёма ещё на первом курсе понял, как устроено время: находясь в его потоке, нельзя увидеть другую точку. Для этого нужно быть вне времени, смотреть со стороны. Доказать этого он пока не может, но в свою интуицию верит.

Он вздыхает, запрашивает прогноз на три будущих года и едет домой – в свою избу у реки. Думать машина будет долго, а в эти выходные ему нужно быть дома пораньше. В субботу обещала приехать жена.

 

8. Изба-шестистенка

Когда-то на холме у реки лежала большая ремесленная слободка, но город расползся, как Мишкина каша из детской книжки, и теперь два десятка изб-шестистенок остались между речкой и новостройками. Их каждый год собираются снести, но пока не сносят. Городские звуки сюда не доходят, только шоссе жужжит внизу. В слободе по-прежнему кричат петухи, мекают козы и скрипит журавль столетнего колодца. Электричество здесь есть давно, водопровод соорудил ещё Сёмин отец, правда соседка баба Феня считает, что из колодца вода вкусней. Уже при Сёме сюда провели телефон. Интернет тоже есть, так что можно работать из дому.

До недавнего времени вся семья жила здесь в просторной тёплой избе. Таня и Сёма ездили в университет на автобусе. Сорок минут – и ты на месте. Потом маленькую Танюшку отдали в какую-то особенную гимназию, за учёбу платили её бабушка с дедушкой, и девочка поселилась у них. Таня тоже стала ночевать в городе – там дочь, там работа в пяти минутах. Навещала мужа и сына каждый выходной. Потом реже, потом ещё реже, теперь вот спасибо, если раз в месяц. Оно конечно, дочке нужна мама, а сыну Юрчику и здесь хорошо, баба Феня его обожает, Таня за мальчиком так не присмотрит, как она. Вон как мальчик растёт на бабы Фениной домашней стряпне и козьем молоке.

Жена уходит постепенно. Она права, такая женщина не может долго любить его, непрактичного, чудаковатого, замкнутого. Она права в каждом жесте, в наклоне головы, в нетерпеливой походке, в досадливых движениях плеч. У неё есть свойство быть правой без доказательств, она права одним тем, что ходит по земле.

Сёма знает, однажды жена забудет приехать, и он сможет увидеть её только в университете – секретарша декана, красивая и недоступная. Иногда Таня говорит, будто слышит его мысли:

 – И не мечтай, Сёмочка, я тебя не брошу! Вот получишь какую-никакую нобелевку, поселимся в городе, снова будем вместе. У нас с тобой, милый мой, потрясающая сексуальная совместимость, куда же я денусь от тебя? И потом – ты у нас знаменитость, люди нарочно заходят в деканат поглазеть на меня, твою жену. Ты же у нас гений!

Сёма знает: эти Танины слова могут значить, что значат, а могут и ровно наоборот. Если у них такая совместимость, почему она не приезжает чаще? Понять её логику невозможно, а вопросы задавать бессмысленно. Только нагромождать непонимание и ложь.

Перед приездом жены он отводит Юрчика к бабе Фене, протапливает печь и проветривает спальню – когда Тани нет, Сёма спит в кабинете на топчане.

Дрожать он начинает уже на автобусной остановке, но до поры до времени дрожь остаётся внутри. Таня спрыгивает с подножки, Сёма берёт сумки, целует холодную гладкую щёку, и они идут домой. Он ступает в её маленькие следы на узкой тропе в снегу и вдыхает запах духов. Спешит надышаться впрок.

Внутренняя дрожь усиливается, когда они подходят к дому, и становится совсем заметной, когда он вслед за женой входит в сени и роняет сумки на пол. Таня поворачивается к нему, кладёт голову на плечо, проводит пальцами по затылку и Сёме кажется, он взлетает. Обнимаясь на ходу, разбрасывая одежду, путаясь в ней, они добираются до спальни.

Когда жена засыпает, он поднимается на локте и смотрит в её спокойное лицо. Ночевала тучка золотая… Не то чтобы он себя считал утёсом-великаном, но она – она и вправду золотое закатное облачко. Жёлтые волосы, тёмные у корней, лёгкие пальцы, глаза закрыты, но Сёма помнит, они прозрачные и светло-серые, как ранние сумерки. Только что он смотрелся в её глаза, наполовину прикрытые веками, смутные, бессмысленные, прекрасные. Когда она проснётся, у неё будут другие глаза – дневные, смешливые, лукавые. Обманные. Сёма знает, она ему лжёт, но не хочет разбираться, в чём и зачем. Во-первых, всё равно не разберёшься, а во-вторых, станешь выяснять – потеряешь что имеешь.

Он тихо одевается и идёт по снежной тропинке к бабе Фене за Юрчиком. Целый выходной впереди, сутки с половиной, почти два дня. Они будут втроём пировать, примерять сыну новые одёжки, распаковывать игрушки. Сёма бросит занятия, только будет проверять, как там Восьмёрочка, – при жене всё равно толком не поработаешь. Потом настанет ночь и он снова увидит те её глаза, смутные, полуприкрытые. В постели она серьёзна, требовательна и, что особенно ценит Сёма, абсолютно, до самого дна правдива.

 

9. Один

Он провожает Таню на автобус – в этот раз сын тоже едет в город, у деда день рождения, Юрчика там непременно хотят видеть. Дед с бабой любят мальчика, хоть и не родные ему по крови. Его все любят, такой он человек.

Сёма старается не думать, что через год сын пойдёт в школу. Наверное, в ту престижную, куда ходит Танюшка. Как же было тоскливо, когда дед с бабой, родители Андрея Андреича, забрали девочку к себе. Потом уехала Таня. А скоро и Юрчик. Как же он будет тогда – совсем один?

Таня говорит о квартире в городе, но Сёма не верит, что заработает на жильё, вряд ли его проекты принесут деньги. Андрей Андреич, тот умел такие вещи, а вот он не умеет.

Автобус скрывается за поворотом, Сёма идёт домой в морозных сумерках, постепенно ускоряя шаг. Бегом-бегом, скорее-скорее включить компьютер, связаться с университетской сетью, не дала ли Восьмёрочка новый прогноз.

Нет, не дала. Он бродит по дому, подбирает брошенные вещи. В детской валяется на боку паровоз, блестит синим лаком. Сёма цепляет к нему вагоны и смотрит, как маленький поезд, стрекоча, описывает круги по тонким рельсам, вздрагивая на стрелке. Стрелка, думает Сёма, стрелка – это модель поворотного события.

Он уже скучает по сыну. Юрчик не такой, как все, и не такой, как Сёма, разве что уши торчат под тем же углом. В его возрасте Сёма умножал и делил в уме, сам додумался до отрицательных чисел, но когда он пытается заниматься с сыном, тот даже не старается думать. Он пробует угадать верный ответ, чтобы доставить отцу удовольствие. Зато Юрчика есть другие таланты. Сёма не знает, как они называются, он только знает, что его мальчик – особенный человек.

По утрам сын просыпается рано и просит открыть дверь в большую комнату. Не вылезая из постели, он смотрит, как отец растапливает печь высушенными загодя дровами – в доме всегда лежит охапка-другая поленьев возле тёплого бока печи. Потом Сёма делает зарядку. Когда доходит до отжиманий, Юрчик вскакивает, пробегает босиком по холодному полу, взбирается отцу на спину, прижимается тёплым животом. Вместе они отжимаются от пола пятьдесят раз.

Потом Юрчик взбирается на табурет, и Сёма укутывает его одеялом, потому что изба ещё не прогрелась. Малыш внимательно смотрит, как отец жарит яичницу, переводит взгляд с Сёминых рук на лицо и обратно – и у него сияют глаза. От маленького человека идёт волна, тёплая и светлая. И неважно, что ему неинтересны числа, раз у него есть вот это, Сёма не знает, как оно называется, он только знает – это лучшее, что у человека может быть.

Он выключает игрушечный поезд, идёт в свою каморку и проверяет, не закончила ли счёт Восьмёрочка. Нет, не закончила. Поворочавшись, он засыпает на топчане. Во сне видит, будто машина посчитала будущее, подтвердила прежний прогноз моделей, и супервулкан рванёт сегодня. Сёма слышит гул, как если бы приближался скоростной поезд, хватает на руки Юрчика и смотрит в окно – Таня с Танюшей там, в городе, за них страшно. Новостройки оседают, кренятся и падают, как размытые башни из белого песка.

 

10. Наглый тип

 

Просыпается он от звука – будто снежная крупа, нет, будто дождь сыплет в оконное стекло. Не открывая глаз, прислушивается – кто-то стучит по клавиатуре. Поскрипывает компьютерное кресло, тихо шуршит мышка. Сёма открывает глаза. За столом сидит крупный мужчина и смотрит в экран. Что за дела, почему компьютер не проверил отпечаток пальца?

Сёма тянет руку к штанам, пришелец слышит шорох и поворачивается вместе с креслом. Он сидит развалясь, широко расставив длинные ноги, смотрит насмешливо, выжидающе. Будто наблюдает за подопытным животным – интересным и не опасным.

 – e2–e4, – говорит он, как бы начиная шахматную партию.

Сёма замирает с рукой на весу, пытается вспомнить, где он видел этого типа, почему так знакомо его лицо. Тип поворачивает голову, убирает волосы с виска и показывает шрам, точно такой, как у Сёмы после цунами. Кто-то, загримированный под него? Да, вот и свитер тот же, голубой свитер с растянутым воротом, ещё мама связала отцу.

 – Нет, не загримированный, клянусь бородой, – отвечает тип на невысказанную мысль и добавляет: – Сейчас я всё объясню.

Он так неприятен в этой своей снисходительности, что хочется сразу, не разбираясь, выставить его за дверь. Сёма натягивает штаны – человек без штанов не так убедителен, не так решительно действует.

 – Я, это… знаю, как тебе сейчас, – продолжает тип. – Потерпи, я тут долго торчать не буду. Понимаешь, я сам не очень понял, что к чему. Но у меня есть гипотеза.

Ага – гипотеза, это интересно! Ввалился, распоряжается, лезет в чужие компьютеры – и у него есть гипотеза! Сёма встаёт, застёгивает джинсы, надевает такой же, как у пришельца, свитер и стоит, постукивая по бедру подушечками пальцев. Заметив, что пришелец делает точно такое же движение, перестаёт стучать. Тип тоже перестаёт – и улыбается. Сёма не улыбается в ответ.

 – Погоди меня выгонять, – говорит тип. – Смешно сказать, но я… короче, я из другого мира, такого же, как твой. Обозначим его «нижний», а где мы сейчас, «верхний». Идёт?

 – Ну, – отвечает Сёма неприветливо. Это первое слово, сказанное им с прошлого вечера.

Тип воспринимает реплику как поощрение.

 – Я твой двойник и знаю всё, что знаешь ты. Доказать?

 – Ну, – отвечает Сёма.

 – Помнишь, что было в гостинице после цунами?

 – Не надо, – Сёма несвойственным ему жестом выбрасывает перед собой ладони. Так делала мама, когда хотела кого-то остановить.

 

11. Посттравматическая терапия

 

В тот вечер семь лет назад Сёма сидел на полу, держал спящую Танюшку и придумывал, как можно прогнозировать цунами. В голове крутилась парочка жизнеспособных идей. Сёму ничуть не смущало, что он мало понимает в геологии, он надеялся на свои уникальные мозги.

Таня шевельнулась в постели, сказала хриплым со сна голосом:

 – Отнеси её в ту комнату и иди сюда.

В горле у Сёмы пересохло. Он уложил Танюшку на диван в проходной комнате и вернулся в спальню. Таня взяла его за руку, потащила в тёплое, мягкое, затягивающее. Прижалась, обвила, зашептала:

 – Пожалуйста, Сёмочка, мне нужно, мне сейчас очень-очень нужно.

Когда Таня уснула, он, опираясь на локоть, смотрел на её милое лицо, на закрытые глаза. Табу, думал он, какая же это бессмысленная чушь – табу.

Наутро пришла американская старуха. Нет, сначала их разбудила Танюшка – хлопнула дверью, зашлёпала босыми ногами. Сёма нырнул под одеяло с головой.

– Мама, Сёмы нет! Он ушёл без меня на пляж. Я стучала-стучала…

– А вот он! – сказала Таня и ничуть не смущаясь сдёрнула одеяло с Сёминой головы.

– А папа где?

Сёма обмер. В голове пусто, ни одного варианта ответа.

 – В командировке, – так же спокойно сказала Таня.

Звякнуло об пол ведёрко, Танюшка взобралась на кровать, улеглась между взрослыми, повозилась, устраиваясь, сложила ручки на одеяле и попросила сказку.

В дверь номера постучали. Сёма натянул под одеялом джинсы, отпер – в коридоре стояла мосластая старуха в розовых шортах. Она заговорила по-английски с американским акцентом:

– Меня проинформировали, у вас горе, вы потеряли члена семьи, – старуха ткнула корявым пальцем в блокнот. – Я психолог, пришла оказать посттравматическую помощь. Разумеется, бесплатно.

Из спальни вышла Таня в красном халате, спросила, чего хочет эта сушёная кикимора. Сёма объяснил.

– Переведи ей – сладко зевнула Таня, – что ты уже оказал мне помощь, – и положила голову Сёме на плечо, недвусмысленно прижавшись бедром к его ноге.

Сёме стало неловко, но потом он подумал, что шокировать старуху Тане нужно, это каким-то образом ей помогает – и не стал отодвигаться.

– Ты, бабка, – сказала Таня громко, будто та была глуха, – ты вон лучше той психованной, что вопит с утра пораньше, помоги. Сил нет слушать, заткни её чем-нибудь, что ли!

Старуха, не дожидаясь Сёминого перевода, ответила по-русски, медленно подбирая слова и на удивление правильно их выговаривая:

– Ей трудно помочь, она потеряла ребёнка. И нельзя затыкать, у её народа такой обычай, это вид терапии. Слышите, она кричит даже не по-испански – это другой язык, древний.

– О, так ты из наших! Давно тут? – не смутилась Таня. Старуха промолчала, а Таню несло как с горы: – Слушай, хочешь помочь, возьми мою дочку погулять на часок, а мы займёмся терапией. А что такое, нельзя?

Старуха повернулась и заковыляла по гостиничному коридору, скованно переставляя опухшие в коленях ноги. Таня фыркнула и захлопнула дверь.

– А дома сейчас снег, – сказала она негромко, и Сёме стало так её жаль, что заболело в горле.

 

12. Три гипотезы

– Не надо, – повторяет Сёма, опуская выставленные ладони. Не надо рассказывать, я помню.

– Тогда давай о Восьмёрочке. Ты прав, она ничего не высчитывает, она подглядывает ответ. Знаешь как? Сядь, а то упадёшь. Она создала параллельный мир.

– Где?

– Ну… в другом измерении.

– Ты в своём уме? Имей совесть, с математиком говоришь.

– Да какая разница где? Это рабочая гипотеза! Обозначаем «где» как требующий доработки вопрос и поехали дальше. Твоя программа создала модель твоего мира. И это мой мир, он настоящий, я в нем живу. И вот она наблюдает мой мир и сообщает тебе, что будет в твоём.

– А время?

– Что время? Она видит всё время модели сразу – и прошлое, и будущее. Она же снаружи потока, – говорит тип, цитируя Сёмину догадку о времени.

– Откуда ты это взял? – не сдаётся Сёма.

– Одна бабка сказала! Нет, кроме шуток, я тоже не очень понял. Вот так же с утреца явился ко мне один тип и это все рассказал. Я подумал – и принял как гипотезу. Завиральная идея, но интересная. Вот проверяю тут её с тобой.

У Сёмы тоже есть гипотеза, даже три. Первая, самая вероятная: это просто розыгрыш. Вторая: он, Сёма, сошёл с ума и всё это бред, а наглый тип в его старом свитере просто галлюцинация. И третья: пришелец настоящий, нижний мир существует. Смелое предположение… но именно его хотелось бы рассмотреть подробнее.

– Ты пропустил ещё одну версию, шпионскую, – ехидничает пришелец.

– А ты что, читаешь мысли?

– Гм… нет. Но я недавно был в твоём… в твоём положении и, как ни странно, точно так же рассуждал. Обалдеть, до чего иначе выглядит партия с другой стороны доски! Вот я сделал ход e2 – e4 и сижу, жду, пока ты догадаешься своими куриными мозгами ответить e7–e5.

– Сам дурак! – отвечает Сёма, и ему становится весело. Он рассуждает, теперь уже вслух: – Гипотезы гипотезами, но главное…

– Главное, – подхватывает гость, – как действовать! Давай по порядку: если тебя разыгрывают, это скучно, но не опасно. Ты говоришь мне: «я вас раскусил» – и всё, инцидент исчерпан. Считаем, ты так уже сказал.

– Сказал, – соглашается Сёма. – А если я сошёл с ума, то нужно…

– Вести себя нормально, – подхватывает тип, – чтоб не загреметь в психушку. Не отбиваться от призраков пельменями!

Значит, и эту историю он знает, думает Сёма. Как-то университетский друг перепил и словил белочку. Всю дорогу от магазина до общежития он бросал в чертей замороженными пельменями – как раз хватило двух пачек. А уж в общежитии ему вызвали скорую.

– Уговорил, – соглашается Сёма, – пельменями кидаться не будем.

– Так что, работаем с моей гипотезой?

– Ну давай, а то другие какие-то слишком прямолинейные. Не шпион же ты, в самом деле? Не тянешь ты, мужик, на шпиона!

Оба смеются. Тип хохочет от души, показывая здоровые белые зубы, и становится всё более сносным с каждой минутой.

– Вопрос первый, – говорит Сёма, – кто, говоришь, всё это тебе наплёл?

– Да я сам! Точно такой, как мы с тобой, в том же свитере, только из нижнего мира.

– Из нижнего? Из твоего нижнего? Что же, их бесконечное число? Этот, как его… бесконечный спуск из фантастического романа?

– Не думаю. Миры должны слегка отличаться, накапливается же постепенно, ну, знаешь, недетерминированность и всякие там штуки. Так что где-то они кончаются, эти миры. Иначе откуда бы взяться рычажку?

Пришелец достаёт из кармана плоскую коробку, поднимает крышку: внутри нарисован человечек, у него из живота торчит рычажок, переключатель на четыре направления. Сейчас он в нейтральном положении.

– Жмёшь эту фиговинку вверх, попадаешь в верхний мир.

– Верхний? Это где модель, которая сочинила мой мир? Бред. Мой мир не был создан две недели назад.

– Не создан, а скопирован – вместе со всем прошлым. И вообще, что ты хочешь от гипотезы? Не веришь, не жми, – пожимает плечами Сёма-нижний, – пусть у вас вулканы взрываются, мне от этого ни холодно, ни жарко.

– Рычажок… детский сад какой-то. Ты бы ещё волосы из бороды дёргал, трах-тибидох! – говорит Сёма и понимает, что непременно нажмёт рычажок. Во-первых, интересно, а во-вторых… ну, интересно же.

– Ладно, – кладёт коробку на подоконник Сёма-нижний, – потом поиграешь, когда я исчезну.

– Исчезнешь? – Сёма чувствует знакомую тоску.

– А что мне тут вечно сидеть, друг мой верхний? Нижний мир человека втягивает обратно, это точно, это я лично видел.

 

13. Цена ошибки

 

Сёма берёт коробку, вертит, осматривает – исцарапанная коричневая пластмасса, никаких надписей.

– А не рванёт? – цитирует он студенческий анекдот.

– Не, – улыбается пришелец, – я уже жал. Не рвануло, только сюда принесло, к тебе.

– Зачем? Испортить мне утро?

– Ага. Ко мне мой нижний тоже с утра явился. Знаешь, чего хотел? Поменять входные данные модели. Эй, эй, не дёргайся! И знаешь что? Он меня уговорил.

– Ну, ты псих! Всё ж пересчитывать потом, неделя времени коту под хвост. Вы там совсем одурели в своих нижних мирах.

– Это ты одурел в своём верхнем мире. Тебе нравятся цунами до неба? У нас на Курилах, между прочим, вот-вот рванёт такое… У вас, кстати, тоже.

– Полегче, нечего меня пугать. Ну, поменяю я данные – и что? Моему миру от этого ни холодно, ни жарко.

– А моему? Почему бы не спасти один мир, эдак легко и весело, ещё до завтрака? Настоящий, между прочим, живой, как твой.

– Ты забыл, нижних миров нет, это гипотеза.

– Сёма, взвесь! Взвесь цену ошибки против вероятности – ты же вроде как умеешь считать.

Тут посетитель прав, когда цена события так высока, то почти нулевая вероятность не имеет значения. Вся загвоздка в этом «почти» – вероятность почти нулевая. Гипотеза бредовая, но всё же…

– Ладно, – говорит Сёма, – ничего не обещаю, давай думать чисто теоретически. Какие данные ты поменял бы? Нет, стой, не выйдет. Твой мир, он точно как мой, так? Ну, почти. Представь, литосферные плиты шли с одной скоростью, и ни с того ни с сего пойдут с другой.

– Ну и что? Так наши учёные удивятся. И вообще мы с тобой не будем трогать скорость плит, мы входные данные подчистим, попригасим извержения на Курилах.

– Толково. Мы их уберём, а уж модель сама выкрутится, пересчитает, что там внутри делается… Слушай, она что, изменит прошлое нижнего мира?

– Да! – Сёма-дважды-нижний был в этом уверен. Я же эту партию второй раз играю, вот только что играл чёрными, а сейчас с тобой – белыми. Белые начинают и выигрывают: e2–e4!

– e7–e5, – автоматически откликается Сёма. – Но я тебе ничего не обещал.

 

14. Перемена данных

 

И они вдвоём меняют данные, благо в модели есть режим уточнения уже введённых каталогов. Уменьшают вулканическую активность на Курилах раза в полтора – должно хватить. Модель решит, что супервулкана нет, и – в нижнем мире его не станет.

– Давай под шумок ещё что-нибудь поправим? – воодушевляется Сёма.

– Не увлекайся, брат мой верхний, мы и так рискуем. Вот вернусь, а там дикари вокруг костра сидят и ждут, не пошлёт ли дух леса кого-нибудь большого и жилистого для бульона. Или вообще в море плюхнусь – а я же не плаваю.

– Знаю-знаю, – ворчит Сёма, – я про тебя всё знаю. Ты передо мной, брат мой нижний, как облупленный.

Модель принимает новые данные и начинает менять созданный ею мир, его прошлое и настоящее – так по крайней мере считает Сёма-нижний. Что именно она меняет, неизвестно, может глубину залегания магмы под Курилами.

Пришелец говорит, у них есть пара часов, и они вместе продумывают новую версию модели. Сёма никогда не работал с равными себе по скорости и силе мышления. Если что-то и говорит в пользу неподдельности Сёмы-нижнего, то это редкого качества мозги, такие не подделаешь, тут имитатор не справится. Работать с ним – наслаждение. Они обедают чаем с бутербродами, жена навезла колбасы и сыра. Смеются, дразнят друг друга, им легко вдвоём.

Сёма-нижний исчезает на половине фразы. Вот он сидит на подоконнике, держит чашку, вот сквозь его свитер просвечивает низкое солнце, вот прорисовывается колодец с журавлём и соседняя бабы Фенина изба. Он полупрозрачен, и лицо у него удивлённое. Потом он исчезает совсем. Чашка падает на пол, раскалывается на равные половинки и лежит, как чертёж сечения – одна половинка с ручкой, другая без.

Накатывает знакомая тоска, та, что приходит, когда кто-то исчезает. Тем более вот так – навсегда. Сёма вертит в руках исцарапанную коробку с рычажком. Надо подождать, пока машина выдаст результаты, убедиться, что в нижнем мире всё путём. Потом нажать эту штуку и проверить, ведёт ли она в верхний мир. Или она никуда не ведёт и всё это глупости. Сказки.

 

15. Рычажок

Сёма сидит на подоконнике, держит коробку, ждёт. Интересно, зачем нужны три другие положения рычажка? Двинуть, что ли? Нет, пожалуй, нет. Сёма ждёт, постукивает пальцами по колену, смотрит в окно.

По синей тропинке в снегу идёт баба Феня, несёт на коромысле цинковые ведра. Широкая синяя тень скользит по искристому снегу. Вёдра качаются, скрипят, сквозь двойную раму заклеенного окна слышно тоскливое «скри-и-ип, скрип! скри-и-ип, скрип».

Сёма задерживает дыхание и – двигает рычажок. Зачем он так сделал, почему не дождался отчёта из нижнего мира, он не знает сам. Может, всему виной тоскливое «скри-и-ип, скрип»?

Ничего не меняется, баба Феня идёт к колодцу, вёдра скрипят на коромысле. Впрочем нет, теперь они иначе блестят на солнце, а широкая синяя тень движется по другую сторону тропинки.

Значит, здесь, в верхнем мире, сейчас утро. В комнате всё так же: шторы в клеточку – их повесила Таня, чтобы у Сёмы был уют. Этажерка, книги по геологии, стол с компьютером, топчан. На топчане кто-то спит – из-под одеяла торчит борода. Сёма садится в кресло, прижимает к экрану палец – компьютер узнает отпечаток. Тихо, чтобы прежде времени не разбудить хозяина, Сёма выходит в сеть.

Дата та же, сегодняшнее утро. В Интернете те же новости: супервулкан, конец света, выборы и демонстрации. Такое же цунами в Северо-Курильске, разрушившее город. А что модель? Вот она, голубушка, родная Восьмёрочка, вот её прогнозы. Сёма ищет отличия, их нет.

В компьютере семейные фотографии. Нет-нет, он не лезет в чужую жизнь – это его жизнь: молодые мама с отцом, жена, дети. И всё же он видит их немного иначе, со стороны. Все же эта жизнь не совсем его.

Он всматривается в лицо сына, в светло-серые глаза. Мальчик растёт, меняется, уходит – и это правильно. Но всё равно грустно, каждый час прощаешься с ним прежним.

 

16. e2–e4

 

На топчане шевелится Сёма-верхний. Поднимает голову, смотрит расфокусированными сонными глазами. Ай, молодец, с уважением думает Сёма, не вскакивает, не орёт.

– e2–e4, – говорит Сёма и спохватывается, верхний же ещё не знает особенного в их ситуации смысла этих слов.

Что творится у него в голове? Ага, сейчас он соображает, где мог меня видеть. Когда я проснулся, Сёма-нижний показал мне шрам, надо и мне показать. Ух, какие глаза квадратные. О чём он думает? О своих трёх гипотезах? Нет, это потом. А, помню-помню, сейчас он злится на меня, заносчивого хама. И думает, не загримирован ли я. Сёма говорит, с трудом удерживая смех:

 – Нет, не загримированный, клянусь бородой. Сейчас я это… всё тебе объясню.

Он играет знакомую партию, удивляясь, насколько иначе она выглядит с другой стороны. И уж вовсе кажется нереальным, что он спасает свой мир от катастрофы. Огромность ситуации не помещается в голове. Сейчас это просто игра, шахматная партия, её надо хорошо сыграть, вот и все. А может быть, дело в том, что Сёма уверен в успехе – было бы смешно не договориться с самим собой.

Они проводят вместе почти весь короткий зимний день, им хорошо вдвоём, одно только печалит: мысль, что скоро исчезать. Двойник об этом, похоже, не думает – слишком много свалилось на него сегодня.

Сёма сидит на подоконнике, держит чашку и замечает, что монитор на столе и шторы на двери становятся прозрачными. Сёма-верхний тает на глазах, лицо у него удивлённое. Значит, я возвращаюсь домой, думает Сёма, мой мир втягивает меня обратно. Сейчас узнаю, чего мы тут понаменяли.

За окном неровным частоколом торчат новостройки – те же, что и прежде. Это уже хорошо. Колодец с журавлём на месте. Бабы Фени не видно, не протоптана тропинка к её избе, окна заколочены, в её избе никто не живёт.

Комната изменилась: нет клетчатых штор, на этажерке ни одной книги по геологии, только по теории игр. На трёх корешках Сёмино имя – выглядит солидно. Компьютер работает, пароля нет: заходи, кто хочешь. Руки дрожат. Ещё бы, страшно. Что ещё здесь не так?

Сёма видит с одного взгляда: на первых полосах газет ничего о Восьмёрочке или супервулкане. Он читает дальше – нигде ни слова.

А как то цунами в Северо-Курильске? Ага, вот – порт залило, но город цел, жертв нет. Сёма сидит, уставясь в точку, – пытается осмыслить, что произошло. Получилось. Неужели получилось? Это что же, можно теперь предотвращать какие хочешь несчастья? Войны – и эпидемии – и неизвестные ещё? Строить модели, спасать людей нижнего мира и надеяться, что в верхнем мире найдётся кто-нибудь, кто позаботится о нас? А может, кто-то уже заботится, просто мы об этом не знаем.

 

17. 0–0–0

Он выходит в университетскую сеть. Моделей нет – ни Восьмёрочки, ни какой другой. Проверяет почту, видит письма от незнакомых людей. Что это? Сердце пропускает один удар и начинает колотиться, как сумасшедшее: письмо от Андрея Андреича. «Поздравляю с премией, ещё не филдсовская, но уже кое-что! Привет Марине».

Комната едет в сторону, Сёма успевает схватиться за этажерку – закружилась голова.

– Да, конечно, – бормочет он, – Тихоокеанское вулканическое кольцо… то же кольцо… Центрально-Американский жёлоб… раз мы здесь поменяли, так оно и там… семь лет назад…

Он уже всё понимает, но ещё не верит себе. Вскакивает так, что опрокидывается кресло, распахивает дверь в Юрчикину комнату – пусто. Ни игрушек, ни детской мебели. Пыль, нежилой запах и железная кровать, на которой умирала мама.

– Нет, не может быть… – бормочет Сёма, уже зная, что может.

Он возвращается к компьютеру, ищет семейные фотографии – их нет. Вот родители, но ни Тани, ни детей. На фоне моря грудастая девица в купальнике смеётся в тридцать два зуба и обнимает его, Сёму, весёлого и загорелого.

Накатывает тошнота, он сидит, пережидает. Трёт висок – нет привычного шрама, под пальцами гладкая кожа. А, ну да, конечно… нет, что-то не так, но это не важно сейчас.

Он набирает телефон родителей Андрея Андреича. Трубку берет Танюшка. Знакомый тягучий голос дочери – в свои одиннадцать лет она выпевает слова совсем как её мама когда-то:

 – Дядя Сёма? – да, конечно, он ей больше не папа, но всё равно это, как удар под дых. – Дядя Сёма, мы вас ждём, все уже собрались, только папы нет и вас!

Несколько секунд невозможно дышать. Наконец он выдыхает:

 – Танюшка, где твой брат? У тебя есть брат?

 – Брат?.. – переспрашивает девочка. Трубка клацает о тумбочку, слышны шаги, стук каблуков.

 – Сёма, что случилось? – Танин голос звучит иначе, ярче, он так давно так молодо не звучал.

 – Танечка, Таня! Где твой второй ребёнок, где мальчик? – он пытается говорить спокойно и не замечает, как срывается на крик: – Таня, одно слово, я прошу! У тебя только Танюшка – и больше нет детей?

– Да, нет, конечно. Погодите, Сёма, вам сейчас Андрюша перезвонит, он ещё в университете.

Сёма сгибается, как от боли в животе, сползает на пол. Сына не существует и не существовало никогда. Это самое страшное – что его никогда не было. Жена и дочь, они есть, они живые, хоть и не с ним, хоть живут в чужом доме. А Юрчик… Он теперь только в Сёминой памяти, больше нигде. И по мере того, как память будет стираться, он будет исчезать, как пар на стекле.

Надо что-то сделать. Куда-то себя деть. Сёма медленно, спотыкаясь, бродит по квартире. Забирается в кладовую и скукоживается на полу под полкой с пустыми банками от маминого варенья. Ему нужно полежать здесь в темноте, потому что там, где свет, невозможно быть сейчас. Звонит телефон, Сёма не поднимается, не выходит из кладовой. Женский голос в автоответчике:

– Сёма! Это я, Марина. Сними трубку!

Потом становится тихо. Потом кто-то чужой, ненужный отпирает дверь своим ключом, ходит по комнатам, стучит каблуками, зовёт чужим ненужным голосом. Наконец хлопает дверь. Снова тихо. Нет, не тихо – где-то кричит женщина. Сёма узнаёт её голос, это она, женщина из Акапулько.

Завтра он, наверное, соберёт неинтересные теперь книги, вынесет их как мусор. Может быть, к нему по дороге придёт идея, он замрёт и будет долго смотреть в одну точку, держа тяжёлые книги на весу и не замечая этого. Но это ещё не сейчас. Сейчас ему нужно полежать здесь на полу, под полкой с банками от маминого варенья.

Он выйдет из кладовой завтра. Или послезавтра. Или через неделю. А пока он лежит в темноте, свернувшись калачиком, слушает крик той женщины из мексиканской гостиницы и пытается разобрать слова. Он сжимает ладонями голову, силится вспомнить их – и наконец вспоминает. Семь лет он хранил их, оказывается, на дне памяти, чтобы эти слова выплыли сейчас, когда они очень ему нужны. Его губы шевелятся, шепчут, выговаривают незнакомые древние слова – и ему кажется, он начинает их понимать.

 

Иллюстрации:

картины Сальвадора Дали и Рене Магритта.