Андрей Зинчук

Андрей Зинчук

Новый Монтень № 8 (428) от 11 марта 2018 года

Времена жизни

Вундеркинд

 

В поликлинике, в небольшой очереди возле зубоврачебного кабинета на коленях у отца сидел трёхлетний Боренька – герой, о котором и пойдёт речь в этом рассказе. Вчера у героя разболелся зубик. «Это в три-то года?» – спросит, наверное, кто-то. Фантастика! Но удивительный мальчик этот был носителем и других, не менее удивительных качеств: очередь с больными зубами (или вовсе без оных) прислушивалась к немыслимому разговору, который трёхлетний карапуз вёл со своим отцом.

– Пли анализе плана изусяют содолжание финансовой деятельности пледплиятия. Сто конклетно пловеляют, папоська? Говоли сколее, не то я писать сколо захосю...

Папа вундеркинда, как это принято теперь говорить, «хорошо известный в узких кругах» банковский контролёр, пересадив Бореньку с колена на колено, объяснил:

– Ну, Боренька, первое – это, конечно, соблюдение финансовой, кредитно-кассовой и расчётно-платёжной дисциплины.

– Ну, это всё понятно. А сто исё?

– Всё, Боренька, всё проверяют. Каждый гвоздик. Для предприятия банк – то же самое, что для хулигана полицейский.

– Полисейский, дядя... – объяснился Боренька сам с собой, топорща губки.

В очереди засмеялись. Сосед наклонился к папе вундеркинда и строго спросил:

– Сколько лет мальчику?

– Три года, – с охотой ответил Боренькин папа.

Кто-то в очереди ахнул и шёпотом заругался, что взрослые сызмальства учат детей малопонятным вещам, отнимают у них детство. На что Боренькин папа не без гордости возразил:

– Па-азвольте! Боренька у нас вундеркинд. Первый в истории случай, когда ребёнок унаследовал память отца! Заметьте – полностью!

– Никаких психических отклонений? – поинтересовался тот же строгий сосед.

– Абсолютно! – замотал головой счастливый отец. – Феноменальная память!

– Вот счастье-то, – вздохнула дальняя древняя старушка с молодыми искусственными зубами. – А моего внука-оболтуса из института попёрли... Ваш, наверное, профессором будет?

– Берите выше, – ответил отец вундеркинда. – Никак не меньше академика! В этом году мы заканчиваем пятый класс. Глядишь, через пару годиков и университетский диплом. Правда, сынок? Дисциплины теперь изменились, поэтому сперва придётся походить в школу.

Очередь возбуждённо и восторженно заговорила.

В этот момент из кабинета, возле которого она собралась, вышла молодая, красивая, ладно сбитая, рыжая медсестра. Из тех, которые не только красивы, но и знают о том, как они красивы! Покачивая бёдрами, пошла вдоль очереди. Обронила небрежное:

– Попрошу следующего!

Когда медсестра проходила мимо вундеркинда, Боренькин отец смерил её с ног до головы понимающим взглядом и тихонько вздохнул. В ответ сестра тоже понимающе улыбнулась ему уголком рта.

– Б..! – внезапно и громко на весь коридор сказал с колен своего папы Боренька.

Сестра встала как вкопанная.

– Б..! – повторил Боренька и добавил: – И какая классная ж..! (Только добавил он это, конечно, по своему – через букву «з» – И какая классная з..!).

Боренькин папа заметно покраснел и опустил глаза. Сестра злыми глазами принялась шарить по очереди, отыскивая своего обидчика. Улыбнувшись ей навстречу, вундеркинд спросил:

– Как у нас насцёт лестолана?

Сестра открыла было рот, попыталась что-то ответить, но лишь беззвучно, как рыба, сглотнула и кинулась прочь по коридору поликлиники.

Повисла довольно неприятная пауза. Боренькин папа, поигрывая желваками, продолжал смотреть в пол.

– А мальчишка-то прав! – вдруг громко сказал кто-то из очереди.

– Это вы насчёт чего? Это насчёт ж... что ли?

– Ну да. Устами младенцев иногда, знаете ли!..

– Да ну вас, в самом деле!

– Настоящий вундеркинд!

– Интересно, кто его этому научил?

– Наверное, где-то на улице услышал, – через силу улыбнувшись и подняв голову, объяснил Боренькин папа очереди. – Сынок, чтобы я этого больше никогда!.. Ты хорошо понял?!

– Холосо, больсе не услысис, – пообещал Боренька.

– И какой послушный ребёнок! – тут же заметил кто-то.

После чего, посовещавшись, очередь единодушно решила пропустить вундеркинда с его папой к врачу без очереди. Когда за ними закрылась дверь, очередь опять возбуждённо и восторженно заговорила. И только один голос ей возражал, пытаясь перебить другие голоса:

– Это ещё неизвестно – станет ли этот вундеркинд академиком или даже кем-нибудь повыше! Это ещё неизвестно! Но совершенно ясно одно: Бореньке будет одиноко и, пожалуй, очень неинтересно жить на свете!..

Весна

 

Он ждал её, а она всё не шла. Телефонная будка стояла возле её подъезда. Он вошёл в будку и набрал её номер:

– Это ты?

– Предположим, я.

– Почему ты не спустилась?

– А зачем?

– Нам нужно поговорить.

– О чём?

– Ну, я не знаю

– И я не знаю.

– Понятно.

– Ты знаешь кто?..

– Кто?

В трубке зашуршало, всё перебило.

– Я не понял!

– Повторяю по буквам: Света, Валя, Оля, Люда, опять Оля, Чемберлен, на конце мягкий знак. Теперь понял? – «Сволочь». Зачем ты меня бросил?!

Он не ответил, повесил трубку на рычаг, дошёл до её подъезда и поднялся на её этаж, позвонил в дверь. Она открыла и, не пригласив его войти, сразу же ушла в комнату, присела к зеркалу.

«Зеркало, похоже, давно не протирали, – подумал он, с порога комнаты увидев цветы, стоящие в вазе у запорошенного пудрой зеркала. – Цветы, наверное, пахнут пудрой». – Постояв на пороге, он спросил:

– Это кто подарил тебе цветы?

Она пожала у зеркала плечами:

– Это я сама купила.

Он подошёл к ней и обнял её сзади и тоже посмотрелся в зеркало:

– Представляешь, я придумал фотографию: стакан, а в стакане две чайные ложки. Можно её называть «Одиночество». По-моему это смешно.

Она закинула назад голову и расхохоталась:

– Ни капельки!

А он увидел её быстрый язычок, весь в нежных пупырышках, розовый, нежный и прижатый к зубам.

– А по-моему, должно быть смешно!

– Ну да?

Обвив руками колени, она быстро повернулась к нему. Сморщилась обивка стула и сморщилась её юбка. Под юбкой полыхнул белый огонь. Он зажмурился. Потом, раздирая неожиданно слипшиеся ресницы, спросил:

– В твоей комнате почему-то всегда пахнет Новым годом. Почему? – А в её комнате было очень жарко и сквозь занавески на окнах на небе сверкало солнце. – Как ты сказала? – спросил он раздумчиво, – Света, Валя, Оля, Люда?.. Люды не было!

– И всё-то ты врёшь, – ответила она. – Почему ты такой врун?

– Ну, врун и врун. Что с меня возьмёшь?

 

Они вышли во двор. В садике возле её дома мальчишки-школьники жгли прозрачными «прожигалками» рукава своих пальто. А её пальто висело в коридоре и от него отдавало холодом – он чувствовал это локтем через рукав своего пальто. Он развернул её за руку к себе, а она посмотрела на него внезапно расширившимися глазами.

– Что? – спросила она.

– Это весна! – сказал он.

И они сели на скамейку. Около них бегали дети. Дети играли в весну. На скамейке сидели двое: он и она. И были счастливы. Как могут быть счастливы только люди, пережившие не одну осень.

Полдень

 

Человек проходит по песчаной дорожке садика и садится на скамейку. Жарко. У его виска вьётся оса. Человек отмахивается от неё и оса улетает. В песочнице играют дети. Дети играют на холодном, мокром песке, недавно политом из лейки, и детям, наверное, не жарко. А человеку жарко! Он снимает пиджак и кладёт его рядом с собой на скамейку. Он думает о том, что в прошлом году было не так жарко. А вот в этом жарко. Да, жарко... Дети в песочнице ссорятся и принимаются бросаться песком. Пригоршня песка долетает и до скамейки, на которой сидит подошедший человек. Он отодвигается и думает о том, что в песок, пожалуй, играют не только дети...

– Вовочка! Вовочка! – из окна стоящего рядом с садиком дома высунулась бабушка. Но внук её не слышит: он увлечён, он засовывает пригоршню песка своему приятелю за шиворот. А человек, сидящий на скамейке, думает о том, что теперь, пожалуй, он бы так не смог... Он наклоняется, берет в руки небольшой прутик и начинает чертить им у ног. Но песок сухой и на нем не остаётся почти никакого следа. И человек думает о том, что ведь так, пожалуй, и всю жизнь!..

По дорожке садика идут двое.

– Какая чудная погода! – говорит она.

– И ты тоже! – говорит он.

Смеются, целуются, они счастливы.

– Вечер будет сегодня хороший! – говорит она.

– Я зайду за тобой? – спрашивает он.

– Если хочешь.

– Если хочу!

Они опять смеются, опять целуются, они опять счастливы – как, оказывается, мало нужно человеку! А человек, сидящий на скамейке, выворачивает карман брюк и разглядывает в нём дырку. И с усмешкой думает о том, что мелочи в его кармане теперь не место!

А по дорожке садика вновь идут: двое.

– И не забудь забрать Светочку из садика, – говорит она.

– Заберу-заберу, – отвечает он.

– И не задерживайся!

– Ну что ты!

Они не целуются. Они уже давно счастливы. Она уходит налево, он направо. И всё на этом, похоже, заканчивается. Как просто! Как всё у них просто!..

Жарко. Человек проводит тыльной стороной ладони по подбородку и думает о том, что надо привести лицо в порядок, о том, как он намажет лицо щекотливой пеной, медленно и с удовольствием побреется, а потом не торопясь будет смывать остатки пены холодной и чистой водой. Оса возвращается и начинает кружить около уха. Человек от неё отмахивается. Оса злится и звенит, но отлетает недалеко.

По дорожке садика идёт старик. Подходит и тяжко опускается на скамейку рядом с сидящим тут же человеком.

– Жарко!..

– Да, жарко, – отвечает человек. Он нагибается и пересчитывает муравьёв, ползущих через дорожку.

– А в прошлом году было не очень жарко, – говорит старик.

– Пожалуй, – соглашается человек.

– Я плохо переношу жару, – говорит старик. – А ты?

Человек не отвечает. Он понимает, почему к нему вдруг обратились на «ты». Он смотрит на старика и думает, что он не такой, что он совсем не так стар, что он почти молод… Это ведь так свойственно старым людям.

Иллюстрации:

фотографии из архива драматурга Андрея Зинчука –

места действия от Петербурга до Байкала и Комсомольска-на-Амуре;

сцены из спектаклей, обложки некоторых изданий, театральных афиш –

эти мгновения, эпизоды, артефакты

прямо или косвенно связаны с произведениями Андрея Михайловича…