Рассечённый идол
Сделал выдох,
забыл про вдох –
рассечённый идол,
прошлогодний мох,
поздно для плоти,
но рано для духа –
пустынник, охотник,
частичка пуха,
вернее сказать:
частица праха –
немного отваги,
немного страха,
возвращался к началу
вдоль мёртвого русла –
сердце молчало,
слушая Музы.
Улица во мне
Улица вдаль меня
уползает по острию сабли,
слоится, истекая, звеня,
рассыпаясь на капли.
Последний прохожий уходит, как гость,
в его кисти отточено – острой
прошлогоднего снега горсть –
абсолютнейший остров,
окружённый только собой,
он, как водится, необитаем,
даже сливаясь с толпой,
он остаётся тайной.
Улицы воздух тих и упруг,
и в нём возникают: беспечный
светящийся человечек
и серый, как тень, паук.
Эти двое – минус и плюс
начинают слепой поединок.
Я смотрю на них и немного боюсь
момента, когда они станут единым,
ведь по логике той игры,
что именуют наукой,
должен раздаться взрыв,
лишь прикоснуться друг к другу.
Совсем близко... И всё же врозь!
И вот момент столкновения –
два тела проходят друг друга насквозь,
не прекращая движения,
они растекаются тишиной...
Но, погружаясь в темень,
я слышу, как хлюпает по мостовой
в старых калошах время.
Попытка прозрения
Мерещатся вещие старцы
и карцер
вчерашнего дня,
и скалы слепящего кварца,
и флюгер, кружащий меня,
и с шумом ворвавшийся Вестник
из леса
Великих Вестей,
и песни расшатанных лестниц,
и месть незарытых костей.
Но кажется, где-то, напротив –
в болотах,
рождающих сон,
какой-то бесцветный, бесплотный
прервал летаргический сон.
Он смотрит... Он слушает сушу
разбужен
моею тоской,
и вот, покидая подушки,
своей безразмерной рукой
он тянется, весь – расстоянье,
сквозь зданья
напротив – ко мне,
вторгаясь в моё подсознанье,
как холод в прожилки камней.
Он весь образуется в руку,
без звука,
ладонь его – глаз,
он пьёт мою старую скуку
и требует новой – сейчас!
Но вот пресыщается. С ленью
теченьем
уходит в песок...
А Вестник растаял виденьем,
а флюгер глядел на восток.
* * *
Замело мою горницу ржавой листвой,
я хотел улизнуть, да заметил конвой,
я хотел откупиться, да вышел кредит,
и теперь верный сторож за мною глядит.
Разговоры пусты, он не слышит слова,
но когда я к двери подойду и едва
прикасаюсь к замку или звякну ключом,
он меня отгоняет огромным крылом.
На часах моих день, а на улице тьма
загребает дороги в свои закрома,
обещает июль отрывной календарь,
а в окошко, мне кажется, дышит январь,
и, прижавшись к стеклу, наблюдает мой страж,
как мешаю я краски, беру карандаш,
и на жёлтой стене разноцветным пятном
появляется нечто, скорее окно –
от угла до угла, в человеческий рост
предзакатное небо, и капельки рос
отражают его, и, в объятья маня,
предрассветные девы глядят на меня,
фоном горы встают из сосновой коры...
Так готовят подкоп – так вскрывают нарыв.
Оживёт незаметно оконный проём,
и нырну я в него, и оставлю сей дом.
* * *
Опять звенит сентябрьская листва,
и августейший звездопад растаял...
...вновь поиски небесного тепла...
...игра без слов, и проигрыш без правил.
Сегодня, возле парка, на углу
я встретил осень, осень улыбалась,
а я глядел, глядел в её золу
и злился, что испытываю жалость.
Под вечер я укрылся за стеной
от ликованья ливня и от власти
осенней меланхолии земной.
В надвинувшихся сумерках напастей
я слушаю: по венам век бурлит,
ломая изнутри (не смог снаружи),
изобретатель сей, увы, не спит,
ищейкой ищет и вороной кружит.
И я не сплю... Кто крепче?.. Белокож
и синеок мой век, как я, подлунен.
Я на него?.. Он на меня похож?..
Мы до утра раскладываем руны,
и эти знаки явно говорят,
что осень не настала, не настанет,
что грянет лето вместо октября,
хотя всё это не стояло в плане,
и что сегодня, после четырёх,
деревья и трава зазеленеют,
и я услышу то, что шепчет Бог
в щебечущей листве аллеи.
Пробуждаясь
Скорей, из духоты ночлега –
забыть трактирный карнавал
и всё, что слышал, все слова!
Но вспомнить Альфу и Омегу
любых событий и предметов,
изнанку судеб, смысл звена,
не называя имена –
лишь образы и гаммы света.
Пронзает странная отвага,
когда вершится первый шаг...
Вы слышите: запел очаг –
так весело горит бумага,
о чём-то спорят постояльцы
сей жизни. Непонятно им:
отсюда не уйти живым
ни королю и ни скитальцу,
ведь притяжение земное
существенно для наших тел.
Вы видели, как он летел
в чинах, с опухшею казною?..
А огонёк свечи сорвётся
и испарится – воспарит
уйдёт по эллипсам орбит
туда, откуда родом солнце.
...............................................
Всё начинается, как танец,
всё поднимается со дна,
и, проходя сквозь времена,
теряют плотскость наши ткани...
Ещё не справиться с очами,
так непомерна тяжесть век,
когда, покинув свой ночлег,
столкнёшься с первыми лучами.
Археолог
(возвращение забытого)
1.
Как ручьи превращались в реку,
как река бороздила сушу,
поднимая пространству веко,
обращая безмолвье в уши,
покидали мы в городища,
уходили мы от раскопок,
не постигнув: чего мы ищем,
на одеждах стоянок копоть.
Всё в округе дышало – знало,
наблюдая за нами жадно,
как глядят знатоки из зала
мельтешню мотыльков эстрадных.
Расступались пред нами горы,
сотворив коридор спасенья,
так однажды разверзлось море
перед посохом Моисея.
2.
И вещал Археолог – Главный:
«Ныне Древность идёт по следу,
миг за мигом, глотая лавой,
день за днём, опуская в Лету».
Продолжал Археолог скалясь:
«Что скажу сейчас – непомерно,
но за нами идёт наскальный
человечек из мглы пещерной.
Всё что будет – изнанка знаний.
Мы так долго играли в прятки,
для всего у нас есть названья,
наступающие на пятки...
А теперь мы бежим. Но кто мы?
Только миг, а за нами – эра.
Нас проглотит бездонный омут –
человечек со стен пещеры.
Нас учили и обручили
с этим временем в тех столетьях.
Остаётся смириться или
жаждать вечности, нет – бессмертья...»
Говорил он изящно, плавно
и умолк, как вода и ветер,
всё открыв, он устал быть главным,
равным стал он горам и свету.
3.
А восток наливался алым –
небеса открывали ставни.
Я услышал: земля дышала,
и лениво шептались камни.
И когда прозвучало утро,
с сердца снял я тяжёлый обруч,
засветился он перламутром,
а распался живою коброй.
И, поверить глазам не смея,
я глядел – вверх летит витками
ОБРУЧ – ЛУЧ мой небесным змеем,
и промолвил я тихо: «Аминь.
Я вернул то, что взял когда-то:
Древу – яблоко, Небу – змея»,
И возникла тропинка Сада,
и вошёл я в его аллею.
* * *
Взрыв поступательных волн из груди –
радиус сердца неизмеримый.
Мир сквозняков. Здесь возможно пройти
заново в прошлое – тайно и зримо.
Стрелы событий пронзают насквозь,
и начинают миры повторяться...
Только уже не участник – ты гость,
волен заплакать и засмеяться.
Брошенный камень – круги по воде,
кольца замрут на сухой древесине,
здесь всё в движении – здесь и нигде:
ныне и присно, во веки и ныне...
* * *
У излучин зим –
за плечом разлука –
полечу, как дым,
над стеклянной вьюгой.
Что ты шепчешь мне,
маятник качая?..
Что ты шепчешь – мне?
Или ей – печали?
Вижу ли тебя
или брежу в полдень?..
Вижу ли тебя
или просто – помню...
Всё оплачено плачем…
1.
Всё оплачено плачем,
и на чашах весны
легковесны удачи,
а утраты верны,
потому что уж точно
не забрать пустоты
ни ледышкам барочным,
ни потокам воды.
Пей, расплавленный солнцем,
этот воздух зимы,
пей, от края до донца –
поминаньем немым,
потому что то явно,
что ушло и уйдёт,
но окажется главным –
не вошедшее в счёт,
и покажется точным
произвольный ответ,
и наметится точка,
а за ней ещё две...
2.
А в весеннем разгуле,
раздражая курок,
направление пули
выверяет стрелок,
может костью игральной
завтра сбросят с доски –
все полёты летальны,
но в щедротах тоски
тоже есть своё злато
или зло ремесла,
нам резцами утраты
оголяют тела,
и стоим мы нагие,
как и создал Господь,
первородной стихии
обнажённая плоть.
© Андрей Урбанович, 1993–2023.
© 45-я параллель, 2024.