Андрей
Сурай

* * *

Вообще-то, хорошо в режиме вепря,
обидел кто – и тут же на куски,
долой самоанализ, психодебри,
пусть просто разлетаются мозги
врагов моих, и катятся их трупы
по вавилонской лестнице к чертям.
– Вот, в уголочке распишитесь, супер,
да, это индульгенция, – та-дам!

И так легчает сразу, просто сказка,
и хочется быстрее повторить,
а если на врага надета маска,
то можно этой маской придушить.

Потом душа, естественно, страдает,
и совесть оживляет всех подряд,
но только нас глотает и глотает
ночная тьма в режиме «зиккурат»...

* * *

Мы после работы отправились в парк,
в волшебные сумерки, время,
когда золотой с переливами фрак
накинули в парке деревья.

И где-то вдали за чертой тишины
стучали вагоны Транссиба,
а мы по аллеям безмолвные шли,
по призрачной линии сгиба.

Шумел вдалеке деловитый вокзал,
а в парке молчали качели,
нас мо́рок с тобой до ворот провожал,
играя на звёздной свирели.

Нас ждал за оградой другой полумрак,
по рельсам гремела дорога,
и, выйдя из парка, мы вспомнили парк,
и не было рядом другого.

Мы после прогулки вернулись домой,
придавлены врозь городами,
и чудилось, в окнах, борясь с темнотой,
составы скользят между нами.

* * *

В кислотный сумрак вылазки без кожи,
и кажется наивно, что вперёд,
когда ты знаешь, путь твой безнадёжен, –
тогда лишь настоящий твой поход.

Тогда лишь настоящее – по краю,
над пропастью, по встречке и назад,
мне кажется, охотник, я сгораю,
наш отпуск в сентябре – дорога в ад.

Кричат «Привет, бесславные ублюдки!»
деньки без крыльев. «Здравствуйте». Ну что ж,
стреляйте поточнее в воздух, утки,
убейте монотонный этот дождь.

* * *

«В белых розах твоих нет пламени», –
в прошлой жизни ты как-то сказала,
в этот раз лишь холодный памятник
встретил поезд мой у вокзала.

Едут дальше попутчики-лемминги,
исчезают в тумане навеки,
словно призрак, по улице Ленина
направляюсь, считая аптеки.

Сфокусирован облачной оптикой,
обретая черты силуэта,
вопрошаю встречного котика:
– Что сегодня за дверью в «Лето?»

Не ответит, напуган дождиком,
потрепав одуванчик лапой,
убежит за пушистым зонтиком,
я останусь застывшей лавой.

Мне казалось, едва мы встретимся,
мы сломаем с тобой систему,
но добрался до края времени
и упёрся, как будто в стену.

Не проникнуть за чёрной курицей
в Королевство, в твой дом, в твой угол –
просто нету Цветочной улицы
до сих пор в панорамах гугл.

* * *

Любимая моя, не первый год,
сводя с ума жильцов земных квартир,
кричит за стенкой в тьму соседский кот,
что катится к чертям эльфийский мир.

Мне кажется, моя Галадриэль,
вопит он: «Вы глухие!» – сам оглох,
наверно, в прошлый жизни высший эльф –
котяра помнит множество эпох.

Прижмись ко мне, послушаем с тобой
его рассказ о тёмных временах,
о бедствиях, приправленных войной,
о Гондоре, нанизанном на страх.

О чём ещё мяукает котэ,
пока бессмертье тает не спеша?
О том, что если сделаем КТ,
не факт, что обнаружится душа.

Я обниму тебя, Галадриэль,
всё трын-трава, пусть рухнет потолок,
кричит кошак, скрипит входная дверь,
поблёскивает моргульский клинок.

* * *

В пустом чистопольском храме
тихонько шептал нам храм
о том, что река веками
несётся одна в туман.

О том, что собор на кряже
запомнит и наши следы,
когда на осеннем пляже
бродили мы вдоль воды.

О том, что небесной церкви
спаять нас не хватит сил,
как будто незримый Цербер
по разным мирам разбил.

О том, что вдвоём опасно,
а врозь – дрейфовать в тоске,
о том, что корабль напрасно
застрял на речном песке.

О том, что пути окольны,
и, значит, пора домой,
о том, что крестом с колокольни
помашет нам вслед с тобой.

* * *

Дороги безумного Макса,
последние книги Илая,
вот только по Карла Маркса
не ходят больше трамваи.

Зачем-то сожрал их город,
кому вот мешали рельсы?
– Трамвай до конечной, Мо́рдор, –
какие бывали рейсы!

Какие бывали, Гектор,
les femmes пополам с бедою
внутри колесниц электро,
скользивших обратно в Трою.

Какие бывали битвы,
какие бывали банды,
как жаль, что сточились бивни,
кунг-фу потускнело панды.

– Вставай, – говорит Елена.
– Вставай, – говорит Кассандра.
– Троянцы уже на сте́нах,
дорога уходит в завтра...