Андрей Сизых

Андрей Сизых

Четвёртое измерение № 23 (263) от 11 августа 2013 года

Влюбиться в движение слов…

 

Радиола

 

Как будто бы не время и не место

Гулять в насквозь промоченных пальто,

Когда становится до неприличья тесно

В московском переполненном метро.

Однако, с каждым днём всё меньше слада

С настырным камертоном за душой.

И вырываясь из прихожей ада,

В районе Александровского сада

Ты попадаешь в облачный мешок.

С охапкой листьев, словно дюжий дворник

Готовит территорию к зиме,

Проходит осень через скучный вторник,

Шаги считая бережно в уме.

Она имеет план зачистки мира,

И каждый дюйм пути берёт в расчёт –

Часам к пяти, откроет кран, и сыро

В туфлях захлюпает, и с неба потечёт,

И смоет наши головные боли,

В московских окнах вспыхнет свет пивной.

И будет дождь в тебе, как в радиоле,

Трещать тепло, не пойманной волной.

 

Рэйнгард

 

Город, промокший насквозь, вымыт до белых ниток.

Даже огни фонарей, даже огни витрин

Смыл торопливый гость, как краски с плохих открыток,

Как пыль с парадных дверей, как этикетки вин.

Теперь не понять совсем, что это был за город?

Какого столетья был, года, месяца, дня?

Дождь приходил затем, чтоб утолить свой голод,

Но, кажется, что он лил, чтоб напоить меня.

И вот, я хожу средь луж, пьяный, похмельный, горький

От серой воды сырой. Ослепший, глухонемой.

Как брошенный кем-то муж после большой попойки,

Волею роковой не помню пути домой.

Гляжу опустевшим взором, а радужка глаз бела –

Вымыто всё, и днище изъедено рыбой скользкой.

Мой город разграблен вором, а прежде в нём жизнь была

и, в допотопном прошлом, многим казалась сказкой.

 

Северянину теплоходу и поэту

 

Я жить хочу сосем не так, как все,

Живущие, как белка в колесе,

Ведущие свой райский хоровод,

Боящиеся в бурях хора вод.

Игорь Северянин

 

В лабиринте байкальских окраин,

Вроде бы не поэт – теплоход,

Не спеша, бороздит «Северянин»,

Многострочную лирику вод.

Хриплый, сдавленный – кразовский дизель

Монотонно бубнит на волну

И рифмуется с берегом сизым,

Якоря прилагая ко дну.

Чтец поэзы сибирского моря,

Отстоявшись полгода в «сухом»*,

Сумасбродному автору вторя,

Той же зыбкой стихией влеком.

И закончит в таком же бесчестье,

В захолустье чухончатых ям,

Отзвучав корабельною жестью

И не дав разогреться парам.

Дуйте трубные ветры Байкала –

Баргузин и шальная Сарма.

Ананасов на озере мало,

Но зато есть морские шторма.

И любому поэту досыта

Вдохновенья и сладкой тоски

Хватит сеять сквозь мелкое сито

До последней – надгробной доски.

 

---

*Сухой док.

 

Икра летучей рыбы

 

брызги на солнце светятся словно нимбы

над головами счастливых моих детей

и падает дождь слепой икрою летучей рыбы

залогом внесенным Богом за тысячу тёплых дней

и что все богатства мира когда ты имеешь больше

блеск драгоценных капель и детский смех золотой

дарю как алмазные кольца и изумрудные броши

как фунты или червонцы разбрасываю над толпой

главное не скупиться – миг моей жизни краток

в саване нет карманов – полушки не унести

уже никакой валютой сполна не вернёшь задаток

тому кто и рыб небесных и нас не устал пасти

 

Водяные знаки

 

Расшифруем клинопись дождя.

Выбил он сто тысяч вещих знаков,

Каплями всесильными дробя

Прошлое, всю ночь насквозь проплакав.

 

Что нас ждёт, когда кругом вода?

Мы стремимся в общее теченье,

Как в трубу бегущие года –

Юность им не придает значенья.

 

Но земля, ключи в себя вобрав,

Прошлых жизней прожитых когда-то,

Выпустит на волю стебли трав,

Словно пленников из мрака каземата.

 

И когда шершавым языком

Утро слижет влажные заветы,

Мы пройдём по травам босиком

От истока и до устья Леты.

 

Неэвклидовы заблуждения

 

Что за мюсли в моей голове –

Несваренье желанья.

Эта love, ну ни как, не ловэ –

Скудный хлеб выживанья.

Влево, вправо – везде тупики,

И не выйти наружу.

Потому что решетки крепки,

Окружившие душу.

Параллельные стены сошлись,

Проклиная Эвклида,

И моя неликвидная жизнь

Бьётся только для вида.

Для чего разводить детский ад?

Снисхожденья не надо!

Обходные дороги лежат

Внутрь реального ада.

Все благие невежды вредны

Чаще, чем бесполезны.

Остаемся в итоге одни,

На окраине бездны.

Бей сильней, не жалея, беда,

В постаревшую морду!

Пусть по скулам стекает руда –

Буду гордым, и бодро

Распрощаюсь, не без торжества,

С патентованной скукой,

С простотою – сестрой воровства

И судьбой криворукой.

 

Дурные мысли

 

На небе картуш золочёный,

В траве грохочет саранча

И речка, словно кот учёный,

Бредёт, потешки бормоча.

 

Прилечь или гулять окрестно

Средь ельников и кедрачей

И улыбаться неуместно,

Как рубль укравший казначей.

 

Ах, господи, влюбиться, что ли?

Нет – не в прелестный бабский пол,

А в лес замшелый или в поле

И деревенский частокол.

 

Опять и снова – чисто, страстно,

Как полудикий берендей,

Петь гимн любви и ежечасно

Молиться родине моей.

 

Последнее осеннее стихотворение

 

Всё, ноябрь не жилец! Сделал дело – готовься к зазимку.

Как батрак, отработавший в поле за хлеб и жильё,

Он так сильно спешил укатить в зимовьё на заимку,

Что забыл впопыхах на хозяйском подворье бельё.

Хохотали до ночи грачи, а сорочии грозные банды

В белотканных подштанниках прятали солнечный клад.

Из осенней парчи и холодной небесной лаванды

Деловитые мойры тачали безумный закат.

Уходила за сонную реку совиным туманом тревога.

Дед-мороз становился владыкой пространств и миров.

До прихода зимы оставалось ни мало, ни много –

Принести, для растопки печи, из поленницы дров.

 

Орнитологическое

 

от Мерло голова тяжела

и на сердце щемяще-тревожно

отмерло – как вовек не жила

птица синяя в мире безбожном

не спасает густой виноград

ни в конце ни в начале

плачет спившийся спятивший бард

над стихами ночами

мерит взглядом Кастальскую муть

в магазинском графине

дай же Боже поэту уснуть

как пчеле в парафине

слишком скоро оплывшей свечи

позапрошлого века

пусть священники а не врачи

отпоют человека

а написанных столбиком строк

хватит чтобы родиться

смог бумажный ночной голубок –

счастья синяя птица

 

* * *

 

Любитель коньячных утех и словца

Похожего на лабуду

Как скоро я в кроличью лапку Творца

Для долгих бесед попаду

О чём толковать станет Вышний со мной

Не сильно богатым на ум

О жизни загробной или земной

Он спросит меня наобум

Ответов таких до сих пор не припас

Не тот у поэта ай-кью

Но сам я вопросы в стотысячный раз

ему каждый день задаю

не ведаю Отче цифирь и псалтырь

но как и Левша на бегу

Я рифмою слово пришедшее в мир

Легко подковать могу

Но только за что я сей дар получил

Безрадостный словно Сибирь

За то ли что в детстве псалтырь не учил

И не зубрил цифирь?

 

* * *

 

Поскольку год не високосный,

Не станем ожидать беды,

Пускай в наш дом войдёт без спроса

Гам радостной белиберды.

Смех и незваные татары,

Цыгане шумною толпой,

Рояля звуки и гитары,

И много музыки иной.

А мы с тобой, как из лицея –

Из юности выпускники.

Давно раздавшийся в лице – я,

И ты, булгаковской строки,

Единственная Маргарита,

С букетом дачных орхидей.

Твоя душа – моей открыта.

И я – любовь читаю в ней.

Жалеть о пройденном не будем.

Под ковриком оставив ключ,

Мы выйдем в сад и птиц разбудим,

Случайных не пугаясь туч.

 

Мурашки по морошке

 

облака превращаются в стопки тетрадных листов

на которых читаются даты события лица

дай мне Бог насмотреться влюбиться в движение слов

в бесполезной попытке куда-то назад возвратиться

 

дай опять убежать за морошкой в невинную рань

по дорожке вдвоём с голоногой подружкой

и назад возвратиться не слушая мамину брань

сумасшедшим счастливцем с наполненной ягодой кружкой

 

как же поздно листать дневники облаков на ходу

откипело внутри отзвенело до боли таёжное эхо

я тропинку к поспевшей морошке едва ли найду

и в искусстве любить не имею былого успеха

 

Очень зимнее

 

Настыли дни, настали перемены.

Идёт зима по миру, напролом.

И я, рождённый у притока Лены,

Ищу себе на юге тёплый дом.

Хочу жить там, где жёлтые такси,

Где пассажиры следуют к вокзалам.

Где бесконечность белой полосы

На счастье твердо мне бы указала.

Но нет вокруг реальности иной,

Что отразит мои желанья явно –

Лишь снег сухой искрит над головой,

И бьют в висок, сбиваясь с ритма, ямбы.

Безверие, озноб и страх найти

В пути ещё одно из ста несчастий.

Не лучше ль жить средь стужи, взаперти,

И не бежать из-под январской власти?

Плести созвездья вечной мерзлоты

И изо льда выкладывать сонеты,

И умереть, не воплотив мечты,

которой были дни мои согреты.

 

Обыкновенное чудо

 

Онемевшая окраина

Растворится в темноте.

Лишь огней слепых окалина

Ляжет пенкой на латте

Засыпающего города,

Замерзающего дня

Вечер выпустит без повода

В небо звездного коня.

И, глаза подняв, за облаком,

В чёрных заливных лугах,

Встретишься с Небесным Олухом

Взглядом. И отступит страх,

И прекрасная вселенная

Высветит заветный код.

Просто так, обыкновенное

Чудо вдруг произойдёт.

 

* * *

 

Там, где реки как косы якутской яги

Заплетаются снегом и стужей,

И сбегая с гольцов в лукоморье тайги,

С кабаргою и дятлами дружат,

Где туманы, как стоны стоят по утрам,

Зазвенят, в нарушенье запрета,

Колокольцы покорные теплым ветрам,

И жар-птицы грядущего лета

Прилетят на призывы апреля сюда –

В нерушимую древнюю сонность,

Чтобы жизнь возродить из бессмертного льда

И вернуть небесам невесомость.

Всё случится не вдруг, не как в сказке сказать,

Но раскроются зимние клады –

Возвратится потерянная благодать,

Будут рады и звери и гады.

И меня увлечёт за собой дежавю,

Словно ласточку в шумную стаю.

Если в этом году до весны доживу.

Если с первым теплом не растаю.

 

Азия

 

Выдохнет пряную музыку любисток,

Жимолость пахнет грозой и попутным ветром.

Летом не обвенчаются Запад и Дальний Восток,

Но непременно примерят осеннее ретро.

Чио, в кабуки, – тень пролетевших птиц.

Лень запотевших стаканов с густым вином.

Сколько еще встречать европейских лиц

В августе жарком, сонном и проливном?

Мне уходить на память, как по волнам

Тихого океана, иную лелея речь.

Бедная бледная Азия снилась нам,

Сладкая, как мальвазия наших встреч.

Буду надеяться, в будущие года,

На огороде дачном или в чужом саду,

С этой беззвучною музыкой совладать,

Если найду её там и с ума не сойду.

 

Утешение страстей

 

Что печальна, дева-сабинянка?

Раз пошла у нас такая пьянка,

режь на дольки горький апельсин!

Разливай в немытые стаканы

стратегический запас небесной манны –

он забористей и крепче прочих вин.

Отделяю чистых от нечистых,

Как досель грудастых от плечистых.

Но не вижу этому конца.

Всё смешалось – низость и гордыня.

Честь – продажна, совесть – не святыня,

И настало царство подлеца.

До того, пока веревке виться,

будем пить с тобой, и веселиться,

муза краснощекая моя!

Третий Рим к поэтам беспощаден.

Мстителен, криклив, глумлив, площаден –

мчится в пропасть, голову сломя.

 

Принцип Бусидо

 

А. Скрипкину

 

Вся жизнь – борьба, с рождения и до...

Сильнее русского, не встретишь самурая.

Своею родиной Россию выбирая,

Мы выбираем принцип Бусидо.

В душе разруха, седину с висков

Враги сбривают чище брадобрея.

Но надо жить. Счастливо, не робея.

И не жалея сил и волосков.

Махать мечом и верить, что взойдёт

На тёмный небосвод звезда-зарница.

И свет сойдёт с небес на наши лица,

И мир на всей Земле произойдёт.

 

* * *

 

скоро-скоро для тех кто верит

а не молится злым богам

золотой просияет берег

пропоёт чистый звук орган

и восполнит забытый запах

детской песенкой новый год

в белоснежных высоких залах

будет вальс танцевать народ

будут свечи шипеть как сварка

и никто из тех кто просил

не останется без подарка

самых добрых небесных сил

 

Поэтическая командировка

 

Герману Власову

 

Говорила Москва: веселись,

Это свадьба твоя и поминки!

В кои веки сибирская жизнь

По Тверской пробежит и Ордынке!

 

По бульварам со словом в руке –

Не Чита, чтобы вслух расчитаться,

И поэтому – рот на замке.

Только книжкой, махну оборванцам

 

На Казанском, и спрячусь в метро:

Поезжай, паровоз, на Лубянку!

Чтоб в душе не молчало мертво,

Мы устроим вселенскую пьянку.

 

Позовём всех великих за стол –

Мол, товарищи Блок с Пастернаком,

К вам приехал один балабол

С небывалым сибирским размахом.

 

Не желаете ли брудершафт

Обменятся – есть водка в графине.

Все поэты напиться спешат

И погибнуть в Москве, как в лавине.

 

Вот и я, словно твой скалолаз,

Скалаход из глухого уезда,

Утону в экзальтации масс

И столицу запомню нетрезво.

 

Если станется вновь залететь

В это царство поэтов и денег,

Чем так пить, лучше стану я петь,

Потому как наш век коротенек.