Андрей
Ширяев

Старик

Ночная сельва дышит торжеством 
голодной и вибрирующей плоти. 
В бамбуковом, изрубленном, кривом 
проёме неба корчится в полёте 
нагая тень – и падает к земле; 
котёл парит в потоках над углями, 
и, отразив изогнутое пламя, 
куски лиан, кипящие в котле, 
подрагивают тусклыми телами. 
  
Старик рисует знаки. Белый дым 
тугих косиц вонзается в пространство 
ветвей и гнёзд, сливается с витым 
тяжёлым ритмом птичьего шаманства; 
взлетают лапы. По вискам моим 
когтистая стекает диадема. 
Из гнили амазонского эдема 
растут стихи, проламывая грудь, 
и каждое движение тотема 
сопровождает медленная ртуть - 
так серебром облитые моллюски 
могли бы липнуть к жестам точных рук. 
Он требует читать ему по-русски, 
и застывает, вслушиваясь в звук 
чужого сна. Кричит, ломает круг 
и, отыскав меня в словесной чаще, 
даёт в щербатой деревянной чаше 
отвар: бери и пей, слепой стрелок, 
щенок, поэт, сновидец, самозванец! 
В момент, когда я делаю глоток, 
он начинает танец. 
  
Такой восторг в прищуренных глазах, 
что кажется – коралловые змеи 
вот-вот проснутся в призрачных лесах 
его зрачков, и вздрогнут орхидеи, 
и будут пить белёсыми корнями 
густую кровь пылающих зарниц… 
Взмывает хор. Земля рождает птиц 
и стонут джунгли в оркестровой яме. 
  
Прости меня. Я слаб. Я не готов. 
Мне страшно. 
                            …Но старик 
     приходит снова, 
садится рядом, требует стихов – 
доверчиво, смешно и бестолково. 
И я читаю до рожденья дня. 
А он, похоже, путает меня 
с другим, кто был намного раньше слова.