Андрей Медведев

Андрей Медведев

Все стихи Андрея Медведева

Антисуицидальное

 

Ни на чём никогда не спеши ставить крест,

Поразмысли ещё о тщете суеты

И сравни все ответы на вечности тест,

Убедившись в фатальном нуле пустоты.

 

Никогда ни на чём ставить крест не спеши,

Без тебя есть кому быть распятым судьбой,

Если веришь в себя – без сомнений греши!

Что с того, что Рогатый придёт за тобой?..

 

Ставить крест не спеши ни на чём никогда,

Лучше звёзды на грудь примеряй по утрам,

И тогда растворится тоска без следа

Под налитою сотней наркомовских грамм.

 

Не спеши ставить крест никогда ни на чём,

Может быть, развернётся удача анфас,

И запутанный узел отцовским мечом

Ты разрубишь и радостно пустишься в пляс.

 

Античная арабеска

 

В садах Гаруна аль Рашида

Судья жестокий Шариат

Держал наложницей Фемиду

В гареме с дюжиной наяд.

Внимали пленные гяуры,

Смотря на обнажённый бюст,

Словам   непревзойдённой суры,

Слетавшим из прекрасных уст.

Но и халиф небезупречен –

Изгнал Ибн Рушда аль Мансур.

Твердил старик: «Мир бесконечен

В материальности фигур».

 

Аль Фараби скучал в Аллепо,

Ибн Сина – где-то в Бухаре…

Жизнь поразительно нелепа –

Лепёшкой сохнет на жаре

Или скрипит рахат-лукумом,

Завязнув приторно в зубах.

Багдад с его столичным шумом…

Дамаска царственный размах…

 

Считают евнухи динары,

Эфенди ждут от неба чуда,

Но там навязчивым кошмаром

Парит огромная Гаруда.

 

Серп над вершиной минарета –

Вне геометрии Эвклида.

Сияет под лучами света

Дворец Гаруна аль Рашида.

 

 

Апостолы

 

Тишина. Лунный свет. Комарьё. Плауны.

Сонно тянется к звёздам незрелый камыш.

– Брат Андрей, сеть мы выбрали той ли длины?

Первозванный, ответил бы. Часом не спишь?

 

– Ширина мне не нравится. Вон… пронырнул

И на берег карабкается, идиот!

Ну, а там, разумеется, ждёт Вельзевул,

Погляди, как хвостом в нетерпении бьёт.

 

– Нужно невод чинить, а не то – все уйдут!

То ли нить некрепка, то ли рыба плоха.

Может, брат, поспокойнее выбрать нам пруд?

– Нет. Из молоди хлипкой какая уха?

 

– Ну а этот – чудак. Испугался? Отплыл…

Нарезает круги. Ни туда – ни сюда!

– Знать философ… и разума гордого пыл

Не смогла затушить ключевая вода.

 

– Ничего, как замёрзнет, глядишь, и возьмём.

А сейчас потянули! Посмотрим, что там…

– Хороши: и белуга… и стерлядь… и сом…

Пётр! Ключи доставай. Загребаю к Вратам!

 

Багдадский стих

 

Там, где прячется солнце,

Перед тем как взойти,

Зарождается нонсенс –

Неоформленный стих.

Строчки ждут своё завтра,

Рифмы жмутся к вчера,

Рефлексирует автор,

Заплутавший в горах;

Берестой чистит зубы,

А пергамент коптит…

Иероглифом рубит

Клинья глиняных птиц.

 

От девчонки неглупой

Стих наследует шарм,

От оратора – рупор,

От художника – дар.

Нет для текста закона –

Уведёт и табун,

И талант, горький бонус,

Рвётся стеблем сквозь грунт –

Для ларца ключ похитит,

Вскроет спрятанный ляп,

Свой возложит эпитет

На чужие поля,
Выпьет стопочку белой –

Чтобы круче несло,

И прочтёт всё, что сделал –

Сто украденных слов.

 


Поэтическая викторина

Бенгальский тигр

 

Напыжась и поддёрнув брюки

Гаврошем рвётся день под знамя,

А ночь, предвестница разлуки,

Стучит прощально на тамтаме.

 

На баррикадах правит утро,

И полдень злится в Поднебесной

Несётся к Гангу Брахмапутра –

Бенгальский тигр скривился пресно…

И присно,

может,

и

во веки…

А, впрочем, точно знаю – ныне:

Звездят духовные калеки,

Толстушки гордо носят мини,

Толстовцы любят всех, но ново –

Не веря в догму триединства,

И чудо-рыбой мечет Слово

Икру и бисер перед свинством.

 

Пещеры свод с годами – ниже.

Платон ушёл, оставив тени,

Язык шершавый стены лижет,

Классифицируя мигрени.

А под ногами – Атлантида –

Утопия, плащом дырявым

Пытается прикрыть обиду

За невозможность мыслить здраво.

Но сталагнаты силлогизмов –

Для лбов упрямых верный путь –

Лишают вычурность харизмы,

И ночью не дают уснуть.

 

Бенгальский тигр скривился пресно…

Глотает трупный эстуарий*

И ныне,

присно,

повсеместно

Блажат ведомые из парий.

 

---

*Общее русло Брахмапутры и Ганга, впадая в Бенгальский залив, образует эстуарий – однорукавное, воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря.

 

В Парадиз

 

Очарованный странник вышел

На лужайку из тёмной чащи,

Оказалось, что небо – выше,

Воздух – чище, вода – чуть слаще…

 

Обрели глубину и сочность

Краски дня, а как пахло мятой…

И решил он, что это точно

Место, где пребывает святость.

 

И на глаз – к звёздам много ближе,

От людей нехороших – дальше,

Он в миру для того и выжил,

Чтобы впредь не брести страдальцем.

 

Дом поставит гранитный, вечный!

Позабудет грех страшный, давний.

Но какой же чудак беспечно

Разбросал по лужайке камни?..

 

Варнаки

 

Тракт разухабистый, скрип тележный…

Пьяный сосед бубнит невнятно.

Сон в томный полдень неизбежный.

Солнце в неряшливых бурых пятнах.

 

Мимо карета… на запятках

Сытый лакей в цветном кафтане.

Пальмы танцуют в дубовых кадках.

Правлю неспешно к господской бане.

 

Тпру!.. Дворовые хлопочут шибко.

Знать, не без порки воспитанье!

Грум угощает арбузной скибкой ,

Мелочи сыплет на прощанье…

 

Кланяюсь низко. Приказчик скромный…

– В граде ль хозяин? Какая свита?

Лес вдоль дороги густой и тёмный.

Быстро трезвеет варнак Никита.

 

Ветер. Полнеют деревьев тени.

Вскоре кортеж показаться должен.

В чаще друзья достают кистени,

Сабельки рвут из потёртых ножен.

 

Я распрягаю коней. Вестимо,

Малый не промах Ванюшка Каин.

Воз – поперёк! Не проедет мимо

Гордый, но глупый как пробка барин.

 

Ветер

 

Ветер в первопрестольной

Пылью вздымает души,

Битою бьёт бейсбольной

И не желает слушать…

 

Может, ослеп от блуда,

Или оглох от криков,

Сплетен и пересудов –

Вот и буянит, дикий…

 

Ветер в деревне дальней

Валит, как и столичный,

Пьяницей злым, скандальным

Лезет под юбки лично.

 

Может, свистя на казнях,

Стал безразличен к чувствам,

Или шалит, проказник –

Всё – из любви к искусству.

 

Визионер

 

Волхвы дрожали. Князь серчал.

Глумился, буйствуя, астрал!

С ухмылкой молот бросил Тор.

В котле варился мухомор.

 

И что потом? – Война и мир.

Ревнивый мавр, несчастный Лир,

Петрарки плачущий сонет,

Рабле полубезумный бред,

Губ скользких пламенный призыв:

Пещера, подступы, обрыв,

Твоё короткое каре

И наши стоны во дворе…

 

– Ну и при чём здесь Тор и мир?

Петрарка где, а где Шекспир?

Лауре и не снился мавр,

Марсель не Рим, Париж не Гавр…

 

– Узрел я так! А мухомор

Визионерский правит взор.

Принц датский, Лир, Пантагрюэль,

Сэр Бэкон, «Глобус», старый эль –

Фривольный антураж Буше –

И мы с тобою в шалаше…

 

 

Выбор

 

Смерть свёрнута промасленной пенькой,

Сосною скрещена на горделивой рее,

И очарована библейскою строкой

Зовущей, подставляясь, быть добрее.

 

Но я ведь зол, упрям и бесноват,

И если мне, увы, не по карману

Ни «дивный мир», ни августинский Град –

Растрачу всю наличность на путану.

 

А девочка, к тому же, хороша!..

Даёт в кредит и забывает плату –

И если Сергий вот с такою оплошал,

То, упаси господь, от целибата…

 

Двери

 

Боязнь пространства. Небо за стеклом

Холодное. За дверью – коридоры

Сплетаются запутанным узлом,

Сжимая безобразные узоры

На теле анаконды. Пью озон.

Толкаю ручку. Прыгаю. В полёте

Реву, как в стойло загнанный бизон,

И падаю на самой низкой ноте.

 

Глаза не приоткрыв, ползу кротом,

В конвульсиях презрев ориентиры.

Бьюсь больно телом о дверной проём

На выходе из собственной квартиры…

 

Двоежёнец

 

Мне снятся сны: на русском языке

Ушедшие беседуют со мною…

Мне Украина – дом, но я не скрою –

Россию часто вижу вдалеке.

 

Пусть патриот плохой я, но мне ближе

Толстой, чем Леся, Пушкин, чем Франко,

Шевченко я ценю намного ниже

Шекспира, Гёте, Гейне и Фуко.

И многих я читал лишь в переводе

На русский, с детства мой родной язык,

Но «шокать», кстати, также я привык,

Как сало с луком «їсти» на природе.

Предпочитаю гетманский бардак

Корректному правленью самодержца,

Мне в водке часто не хватает перца,

И вольницу люблю я, как казак.

А за бугром – по дому ностальгию

Полтавский суржик друга вызывал.

Так, может быть, я двоежёнцем стал

И сплю я… не с одной Россией,

Но также с её младшею сестрой

(С последней – брак давно официален).

Пусть не инцест, но так ли я нормален?

Любить двоих. И с этой спать… и с той.

 

Дети Астрея 

 

О чём грустишь, мой старый недруг,

Мой оппонент и критик ярый? –

Быть может, понял ты, что ветру

Плевать на громкий вопль гагары…

 

Борей познал и не такое…

По вечерам, в портовых доках,

Бродягу часто беспокоил

Толпы людской глумливый рокот.

 

Пугала Нота канонадой,

Мортира где-то под Смоленском,

И виртуозною руладой

Смущал со сцены толстый Ленский.

 

Бил в Эвра страж из катапульты, –

Разрушил, глупый, стены храма,

И заключить пытался скульптор

Порыв Зефира в белый мрамор…

 

Но дуют ветры, как и прежде,

Под птичий гомон и проклятья.

Назло учёнейшим невеждам,

Сестрицы-звёзды светят братьям.

 

P.S. И было у старика Астрея четыре сына – Борей, Нот, Зефир и Эвр, и дочки-звёзды, которых сосчитать никто никогда и не пытался, даже их мать Эос. К тому же, как сосчитать? Сегодня звёздочка сияет, а завтра и нет её. Но пришел Кант Иммануил, и посмотрел на небо, и пустил на все четыре ветра свои, да и наши, иллюзии с заблуждениями, ну и обрёл моральный закон в себе… 

Из «Сокровенного Сказания кантианцев Седьмого Дня». 

 

Дети неолита

 

Книг каменных листы и пыль на них…

Процесс, изюминка и вектор некий –

Масштабом непривычны для живых,

Как трилитоны Баальбека.

 

Адепты целлюлозы любят жар –

Простёрли длани над фрейдистской блажью,

А Силиконовой долины технопарк –

Даёт иллюзию дешевой распродажи.

 

Но всё что просто – просто для слепых,

Металл и пластик – обувают глупых,

И как не убедительны столпы –

Есть одиночки и даже группы…

 

Они выходят ночью – жечь костры –

Поэты, инсургенты и шаманы,

И как не бесполезен их порыв –

Я тоже с ними, я тоже – странный…

 

Скребок, рубило, каменный топор,

Пейот и пси-эффект, коан и мантра –

И тянется за мной бродяг эскорт –

За рубищем аскета смокинг франта…

 

У каждого в проекте свой дольмен,

И все мы любим с камешками игры.

Кто помешает? Мегалит и смерть...

Зевает

город

саблезубым тигром…

 

Диалог с экстравертом

 

– Хорошие люди живут хорошо,

И плохо живут – плохие.

В какой я стране это чудо нашёл? –

В России, мой друг, в России…

 

– Полнейший абсурд, всё совсем и не так,

Подонки всегда при власти,

И если во взятках погрязнет Катар,

Там тоже не будет счастья…

 

– Но, ведь разговор не об этом, старик, –

Ресурсы – плохой критерий,

Духовный огонь ярче нефти горит,

Попробуй поджечь, проверим.

 

– И время – могильщик, и знание – склеп!

От Питера до Ньюкасла

Хорошие люди, увы, мажут хлеб

Не очень хорошим маслом.

 

– Из сотни вещей, недоступных тебе,

Ненужных – почти сторица.

Конечно, жить можно, и с ними, и без...

Но, точно, не стоит злиться.

 

– Что делать, скажи, если ведаешь сам,

А лучше молчи, мы сами…
Плохие не знают – над ними коса,

И едут на скучный саммит.

 

– Хорошие люди живут хорошо,

И плохо живут – плохие…

 

 Дом

 

Пол паркетный под ногами

принят нами

за твердь земную.

 

Бьёт вслепую,

но существует,

сила вяжущая орнамент.

 

Потолок над головою

принят мною

за купол неба.

 

Если ребус

загадан не был –

значит разум всему виною.

 

Мусор знания в прихожей

принят… тоже,

и сложен кипой.

 

Двери скрипом

Мешают всхлипам

Тех, кто выйти наружу должен. 

 

 

Дом поэтов

 

Холмы. Закат. Старинный дом.

В шкафах – на полках – пыль и книги.

В саду покрылись лужи льдом,

И скорым праведным судом

Осенний постриг на вериги

Сменил декабрьский мажордом.

 

Камин. Поэты. Рифмы бой 

Милее соловьиных трелей.

Читает мэтр… и слог витой

Чеканной стройной красотой,

Стигматом на нескладном теле

Возносит в небеса… мечтой…

 

Гремит! Нездешний. Царь-глагол!

Кусает губы поэтесса

И шепчет: «А король наш – гол»,

Но сквозь метафор частокол

Талант, бродяга и повеса,

Врывается за Круглый стол.

 

Барокко. Кич. Бездушью – морг!

Себя и Музы обожанье.

Кто первый? Неуместен торг.

Когда строку ведёт восторг –

Какое, к чёрту, состязанье…

Есть только перед стилем долг.

 

Из жизни звёзд

 

Звезда, к звезде прильнув фривольно,

Тихонько шепчет о своём…

Смеются обе, но невольно

Планету потчуют огнём.

 

Сгорает спичкой атмосфера.

Подумаешь! Планет не счесть.

Пусть грязная бродяжка Terra

Сочтёт их шалости за честь.

 

Звезда любуется звездою.

У телескопа – астроном.

Почти ослеп. Всему виною –

Протуберанцевый синдром.

 

До тошноты, плохой привычкой

Влечёт стриптиз небесных тел.

Универсальная отмычка

Чувств наших – звёздный беспредел.

 

Звезда звезде щекочет ножку…

Толчок. И дюжина комет

Приносит плазменную крошку

Мирам, в которых жизни нет.

 

Звезда в постели со звездою.

Ну что ж, Галактика, держись!

Быть может, ядерной зимою

На Землю изольётся высь.

 

Шатун угрюмый, Карлик Жёлтый,

К замочной скважине приник

И ждёт – тяжёлый, полумёртвый –

Сверхновой самый первый крик.

 

Инструкция для сторожа 

 

 Посторожи, не брата своего,

 Не дом и приусадебный участок,

 А этот бесконечно долгий год,

 Который обещает быть несчастным.

 

 В котёл с водою брось десяток звёзд,

 И подсоли бульон остывшим пеплом –

 Армагеддон воспринимать всерьёз

 Не так, на самом деле, и нелепо.

 

 Сторожка на заброшенной бахче –

 Не лучшее убежище от града,

 Однако, предпочтительнее, чем

 Отель у оживлённой автострады.

 

 Для всадников – побольше волчьих ям,

 И «Venceremos» от Войны с Болезнью,

 А Смерть и Голод, если ты упрям,

 И сами в твой оазис не полезут.

 

 Когда же саранча на свой парад

 Тебя не пригласит – дави задором:

 Лопата, дихлофос, «No pasaran!», –

 И будь готов к дождю из метеоров. 

 

К другу

 

Побудь со мной, неугомонный друг

Мы сядем рядом с тётушкой Текилой,

Поспорим о путях безликой силы,

И препарируем тщету чужих потуг.

Лимон и соль. Салями и балык.

Цитируя себя и Кастанеду,

Мы выведем неспешную беседу

На уровень где молвит: «Пас!» язык.

 

Потом, когда уткнёмся в Никуда,

Откроем виски – не трезветь же ночью –

И убедимся твёрдо и воочью

В том факте, что анализ – ерунда.

 

Лёд и боржоми. Дюжина маслин.

Вся жизнь в полёте рухнувшей опоры.

Не истребить обидой наши споры,

Пусть даже комом будет каждый блин.

 

Под утро коньяком усугубим

Упорное стремление к общенью,

И придавая колкости забвенью,

Признаем, что вином прекрасен Крым.

 

Конфеты. Курабье и Эмменталь.

Ещё одна попытка осмысленья

Себя как бога, мира как явленья,

И времени, которого не жаль.

 

Как самурай самураю…

 

Мой друг, самурай из провинции Оми,

Когда убедился в тщете суеты

Себя погрузил в состояние комы,

Стал камнем и Буддой, никем и святым.

 

Чернь мимо текла, восторгаясь кабуки,

Ронин лез на Фудзи, на гейшу – сёгун…

Не знаю, мой друг, может лучше – сэппуку?

Хорош, говорят, и заморский цигун…

 

Без дела ржавеют танто и китана,

Сверкают на склонах вулкана снега,

Саке превозносит Басё под бананом

И учит Ниндзюцу сосед из Кога…

 

Всё так, как и должно – Сатори не к спеху;

Есть рыба и рис, две циновки и чай;

Дзэн дзэном, мой друг, а потеха потехой,

А впрочем, как только усну, так встречай…

 

Капер 

 

Великой Армады потрёпанный стяг

Давно не пугает корсаров,

Мне дома не спится, мне лучше в гостях –

В притонах ночных и на палубах яхт,

На шумных восточных базарах.

 

Круизные рейсы тщеславию льстят,

Комфортность романтику душит,

Технарь расквитался за Бруно стократ,

Но за борт швырнул, как ненужных котят,

Прогресс не принявшие души.

 

Водой из сифона восторг не залить,

От рома безумствует пламя,

Иду из Сиднея в Персидский залив –

Туда, где за нефть отдают корабли,

Со мною Нептун и цунами.

 

Сокровище манит, но только не то –

Блестящее, мёртвое благо…

Я всё, что нельзя оставлять на потом,

Исполню сегодня под Южным Крестом,

Потерпит браваду бумага.

 

Не гибелью славен РQ-караван,

Но тем, что боролась добыча,

Таранит суда не гигантский нарвал,

Их губят, бесспорно, вода и слова,

Их топят Гольфстрим и обычай.

 

Кому не судьба паруса распустить,

А кто-то без шквала хиреет,

Есть вера в крушение всех деспотий,

Но только в ушах и звенит, и свистит –

Верёвку качает на рее. 

 

Когда слова…

 

Когда слова ложатся на бумагу,

Как шпроты, увлажняя бутерброд,

Тогда испортит маслянистость сагу,

Солоноватой жирностью острот.

 

Когда слова, тяжёлые как гири,

Несклонны вовсе к перемене мест,

В классически безжизненном ампире –

Дворцом – застынет филигранный текст.

 

Когда слова, колючие и злые:

Кусаются, царапают и жгут –

Смысл, как слуга, живёт на чаевые

И не рассчитывает на законный суд.

 

Когда слова и жизнь неразделимы,

А масло лечит исцарапанную ткань,

Тогда по цели бьёт, а может, мимо –

Поступками заплаченная дань.

 

 

Ливорно

 

Мыслимое – бесспорно. 

Видимое – бесстрастно.

Купол ночной. Ливорно.

Девушка в ярко-красном…

 

Листья швыряет пыльно

Ветер в аллеях парка.

Я отправляюсь в Вильно,

Ты – к Триумфальной Арке.

 

Бар в полутьме террасы.

Вяло танцуют пары.

Гул отдалённый трассы

Рвётся в аккорд гитары.

 

Столик украшен стильно.

Кьянти и моцарелла.

Ты, как всегда, субтильно

Будишь во мне Отелло.

 

Как твой parfum – невольно,

И до скончанья века

В память вписалось «больно!»

Кистью Тулуз-Лотрека.

 

Слышимое – приятно.

Чувственное – прекрасно.

Струн перебор невнятный.

Девушка в ярко-красном.

 

Мерлезонский балет 

 

И стихи надоели, и песни скучны,

Овцы целы и волки, казалось бы, сыты,

То ли дух от безделья стал слишком ручным,

То ли разум свихнулся под натиском быта.

 

Ритуал во спасение, первая часть –

Мерлезонский балет – кавалеры и дамы…

Рубануть бы секирой по чувствам с плеча,

Полоснуть бы мышление бритвой Оккама…

 

Но, боюсь, что придётся опять наблюдать –

Акт за актом – пажи, лотарингцы, дворяне…

Сколько глупости в книгах – песок и вода,

Сколько в мире допущенной Господом дряни…

 

Часть вторая, внезапно король захромал,

Арбалетчики целят в притихших фламандцев,

Среди ловчих раскол, режет мясо Тома,

И крестьяне-шуаны готовятся к танцу.

 

И абсурд, и восторг, но балет ведь большой,

И весна молодится в костюме апреля,

Очень хочется думать, что всё хорошо,

И дрозды не прервут залихватские трели.

 

Р.S. О сыне Генриха IV Людовике Генриховиче Бурбоне говорили: «…музыкант и даже приличный композитор, средней руки художник, он был способен ко множеству мелких ремесёл  и поэтому никогда не знал своего ремесла». Людовик является автором и  композитором «Марлезонского балета» («Балет об охоте на дроздов»). До нас дошли названия и музыка 11 актов из 16. 

Благодаря экранизации «Трёх мушкетёров» закрепилось крылатое, пусть и исторически недостоверное выражение, «вторая часть марлезонского балета», обозначающая неожиданный поворот событий… 

 

Мои семидесятые…

 

Красный галстук, груда хлама –

От игрушек до корыта…

Шлёт Петров и бьёт Харламов.

Отражает Эспозито…

 

Где-то там чудит Галина,

В соболях и горностае,

Ну а я листаю Грина,

И Казанцева читаю.

 

Школа – славная Камчатка –

Каждый – отрок во Вселенной:

Груши, спарринги, перчатки,

И беседы о нетленном,

 

А ещё о расклешённых,

С лейблом «Levi’s», джинсах синих;

И о девочках влюблённых

В «Бони-М», а не в Россини.

 

Саша, друг и вечный ментор,

Дал Стругацких на неделю,

И я пользуюсь моментом –

Поглощаю «Понедельник…»

 

Трудно богом быть в районе,

Электрод всегда заточен,

Я мечтаю о короне,

И кастет сжимаю ночью.

 

Но к «битлам» не расположен…

Ближе мне Дин Рид и Хара,

Связки рву и рвусь из кожи,

Но куражится гитара.

 

Не моё. Медведь и только…

Рафинад вприкуску с чаем,

Дядя Вова, как мне горько:

«Пропадаю! Пропадаю!»…

 

 

Не мудрствую…

 

Не мудрствую, не веселюсь, а пью

Холодный воздух из балконной чаши,

И жизни посвящаю «ай лав ю»

И день зову – пускай придёт и спляшет.

 

Не в руку сон, и воск застыл в ногах

Мне кажется, но крестится прохожий,

А девушка с косой и в сапогах –

Полураздетая – раскинулась на ложе.

 

И будет ждать, упрямица, хоть век,

Потягиваясь сладко и моргая

Заслонками полураскрытых век.

Я никуда не денусь, дорогая…

 

О чём?

 

Ни о берёзах, ни о рубашках,

Ни о сиреневых кустах,

И ни о том, как это тяжко –

Начать всё с нового листа.

 

Ни о разлуке, ни о водке,

Ни о Лауре и Нинон,

И ни о времени коротком,

Когда был по уши влюблён…

 

О мастерстве, о панацее,

О бесконечности путей,

О том, как Аннами на шее

Висят доступные «не те».

 

О понимании, о смысле,

О неэтичности борьбы,

О том, как «эти» тихо вышли,

И как хочу о них забыть…

 

Письмо с Внутреннего Севера

 

Прости, старик, за долгое молчанье.

Ты знаешь, как непросто выбрать час

Тому, кто выбрал собственным призваньем

Дорогу в небо через Алькатрас.

 

Как я живу? Обычно. Как и прежде,

Сминают снег полозья старых нарт

И в хижине старателей, в одежде,

Миг коротаю за колодой карт.

 

А груз всё тот же – письма да посылки,

С десяток книг: Берроуз и Лавкрафт.

Черпаю ложкой, без ножа и вилки,

Великого Безмолвия ландшафт.

 

Питаюсь олениной и беконом,

Пью виски, заходя к ночи в салун.

Бываю часто не в ладах с законом.

А женщины… ты знаешь, я – шалун.

 

Конечно, постарел…Не те запросы,

Да и Безмолвие немножко, но не то…

Замена сигаретой папиросы

Не превратила мой бушлат в пальто.

 

Прощаюсь. Жаль, что встреча невозможна.

Что делать двум безмолвиям в пурге? –

Одно из них стихийно и безбожно,

Другое – бог, но спящий в пустельге.

 

Последняя хабанера

 

Вонзите штопор в упругость пробки, –

И взоры женщин не будут робки!..

Да, взоры женщин не будут робки,

И к знойной страсти завьются тропки.

 Игорь Северянин. Хабанера II

 

Кому – дано, кому – не очень,

Кто – никакой, а кто – горазд!..

Одним – хоромины и почесть,

Другим – забвенье и нора…

 

– Неважно, – выведет философ.

– Обидно! – выпалит стрелок.

Посмотрит власть имущий косо,

И новый утвердит налог.

 

– Живут и хуже, – скажет нищий.

– Мы все помрём, – промолвит друг,

А женщина, войдя в жилище,

Поднимет заскучавший дух…

 

– Подумаешь, и нам досталось!.. –

Споёт кудесница в ночи,

И убедившись, что… немало –

Сочту смешным высокий чин.

 

Упругость пробки тешит штопор –

В постели мягкой, на траве…

Мой долг – любить её и тропы,

И не считать чужих овец.

 

 

Прогулка

 

Когда испарившись, прольётся вода

На пляжи Харбора и Варны,

Тогда я очнусь, и отправлюсь туда,

Где стиль мой живёт лапидарный.

 

На площади римской, где ночью светло –

Джордано шагнёт с постамента;

Ватель улыбнётся мне из Фонтебло,

А Горький заманит в Соренто.

 

В Париже, где каждый кирпичик знаком,

Под ручку подхватят мамзели…

Сбегу, прикрывая глаза париком,

Таинственным Флоризелем.

 

Дель Джезу, суровый и мрачный аскет,

Мне скажет: «Не форма – звучанье!»

Служанка миледи откроет секрет –

К обеим пойду на свиданье…

 

В Кордове, забравшись в мечеть поутру,

Припомню арабские сказки.

Доставлю Омару вино в Бухару –

Восславим прекрасные глазки!

 

А как протрезвею, конечно, на Русь –

В хоромы, не в холод же лютый…

– Тебя, мой боярин, я жду, не дождусь…

С полатей промолвит Малюта…

 

Проход в ферзи

 

Скорбеть о прошлом, не простив…

Мечтать о будущем, жалея…

Во всём винить мерзавца змея

И твёрдый бытия настил.

 

Пройдясь над пропастью во ржи,

Скрепить иллюзию мечтами,

Хранить как драгоценный камень

Бездарно слепленную жизнь.

 

И каждый день смотреть в окно –

Не слишком веря в то, что видишь,

Вкушать шашлык из скользких мидий,

Курить сигару перед сном…

 

И всё… и всех… и навсегда

Похоронить в подвалах замка,

Когда придут – беззубо шамкать

И ждать петли, как ждал Саддам…

 

Сон в Занзибаре 

 

Мы говорили с ней на суахили –

О сомалийцах в быстрых катерах,

О том, как постарел Орешек-Willis,

Но не о том, что нам в кровать пора.

 

Она не завлекала в Мканьягени,

И не просила за ночлег iPhone,

Возможно, я под градусом не гений,

Но понял, что кудесница – Сафо.

 

И как герой Амоса Тутуолы,

Я пальмовым вином залил тоску,

Вздремнул, и Zanzibar приснился голым,

Плывущим среди розовых акул.

 

Мелькали – то ли брейды, то ли френчи –

Хлестали по щекам и по спине,

И был во сне я с Африкой повенчан, –

Sir Burton надо мной держал венец.

 

Она, в колье алмазном от Дэ Бирса,

И в страусиных перьях от Aire,

А я в тельняшке, без штанов по пирсу,

Лечу, ну, а за мной бежит гарем…

 

И ночи в Нигере, а может, и в Ботсване,

Люси Джохансона, Иеговы Адам…

Последнее, что помню, это танец, –

Проснулся, – ни айфона, ни madam. 

 

Старатель или винодел? 

 

Очень многое – от рождения, очень многое – от воспитания.

Миг не вызовет удивления, если дух не порвёт витальное.

На ископанных, на разграбленных, пусть и жирных когда-то, приисках,

Если шарить прилежно граблями – самородков никак не выискать.

 

И, хоть днюй и ночуй с лопатою, унести на тот свет нам нечего,

Говорят, что мир буйство атомов, но ведь судим о нём по меченым…

Сад создать самому – не можется, а чужой плод на вкус не радует,

И приходится резать кожицу, и под пресс, – вера крепче с градусом. 

 

Стена

 

Не тусовщик… Прости, старина.

Не люблю вечеринки с фуршетом,

На которых прозвали Поэтом,

Захмелев не от фраз – от вина.

Тесен смокинг, и галстук мне трёт

С непривычки багровую шею,

И тошнит от скабрезных острот –

Пошлость в виски топить не умею.

 

Для чего столько книг я читал,

Столько дрался, терял... Чтоб в итоге

Экстрасенс мне шипел «про астрал»,

Озабоченно щурясь на ноги.

Для того, чтобы спонсор блатной

(Покровитель шансона и Зоны)

Вёл себя панибратски со мной,

Говоря мне, с кем спит Примадонна.

 

Да не нужен мне этот гламур…

Старина! Мы об этом мечтали?

Об авто? О белье от кутюр?

О респекте в престижном журнале?

Помнишь, шли мы наивно и зло

Под «Пинк Флойд» с топорами на Стену.

Что же, брат, так нам не повезло –

Обрели ту же накипь и пену!

И теперь пустота пузырей

Покрывает экраны и лица…

Старина, мне Стена часто снится.

Она там же. И мы – перед ней…

 

Судно

 

Карт краплёных шероховатость –

Громыхает судьба по трапу,

Колет искренность стекловатой

Наглость дерзко берёт, нахрапом…

 

В люксах гладкие вип-персоны

Снисходительно-добродушны,

Пьют коктейли, кроят законы,

А на палубе нижней – душно.

 

Все снуют и считают шлюпки,

Да стюардов ругают грязно,

А матросы – штаны и трубки –

И болезней букет – заразных.

 

Боцман айсбергу машет грозно …

Штурман медленно тянет: «Полный...»

И сойти каждый рад, но поздно,

И куда? Глубина и волны…

 

Ты хочешь?

 

Оплакивать павших,

Скорбеть по потерям,

И жить у порога

Вчерашнего дня…

Ты хочешь?

Я встану.

Ты хочешь?

Поверю,

Но только ты снова

Обманешь меня.

 

Я помню, как было –

Изящною ножкой

Манила,

Давала

Потрогать

За бюст.

Я гладил, а ты,

Похотливою кошкой

Съедала глазами,

Тащила под куст.

 

И я, рад стараться,

С улыбкой дебила:

– Мадам,

Я таких…

Не имел и во сне!

А ты раздевалась,

Кусая,

Шутила,

И всадницей резвой

Скакала на мне.

 

А утром, старухой,

В очках и калошах

Ворчала

И ныла:

– Работай, давай!

И крупом к двери –

Настоящая лошадь…

Набросить хомут,

Под узду

И в сарай!

 

Ты хочешь?

Он встанет.

Ты хочешь?

Он сможет –

Стираясь,

Обрушит таинственный свод.

Ромалы, найдите мне кнут

Подороже,

С когтём на хвосте.

Будет шумным развод…

 

 

Фантастический ужин

 

Бородатым анекдотом

День сурка завис в петле.

К отбивным из антрекота

Пригодится божале.

 

Затянувшись чепушинкой

Возжелаю миру – мир.

К виски – фугу или шинку

Для сползания в надир.

 

Позитронным мозгом город

Зарядит «Kraftwerk» как фон,

Утолять извечный голод

Без пивка не комильфо.

 

Кроненберговскою мухой

Вечер выдавит слезу…

Надо бы собраться с духом –

На десерт Casu marzu*.

 

---

*Casu marzu – овечий сыр из Сардинии. Особенность его заключается в том, что он заражён сырными мушками. Продаётся только нелегально. Вживлённые в сыр личинки усиливают процесс ферментации и создают исключительно мягкую консистенцию готового продукта. При подаче на стол блюдо выглядит как головка сыра с извивающимися внутри полупрозрачными червячками длиной порядка сантиметра. Иногда они могут прыгнуть на расстояние до 15 сантиметров, поэтому во время еды рекомендуется беречь глаза.

 

 

Цикута, всё-таки…

 

Текст – это мир! Мир – это Я!

Тогда и Я в своих стремленьях –

Сцепленья букв, а вся Земля –

Пергамент для стихотворенья.

Ты – это текст! Мир – это Ты

(Страница в мягком переплёте) …

По Брайлю, ощупью, мечты

Я пальцем жму на развороте.

 

Я мыслю знаками, а знак…

Как незнакомки образ чудный,

Меняет краски Мира так,

Что «опыт, сын ошибок трудный»,

В парадоксальности скорбит,

Не принимая результата,

И разбавляет скучный быт

Слог, в ожидании Сократа.

 

Быть может, разъяснит старик,

Как в руны воплотить минуту…

Но тишину не тронет крик.

Цикута, всё-таки… цикута.

 

Чёрт и звёзды

 

Кот мурлычет за углом.

Кат пошёл за утюгом.

На Харлее к Водолею

А затем к Весам – бегом.

 

Ну, набрал… За сто кило!

Чтобы ногу не свело,

По порядку на зарядку:

Хвост, усы и помело.

 

А не то – в кровях застой:

Не приснился бы святой…

Или пуще – в звёздных кущах

Не поймал бы… голубой.

 

Эй, братишка Козерог,

Наливай скорее грог!

Встретит Дева нас без гнева,

Может, пустит на порог?

 

Ну, куда там, свора Псов,

Быстроногих стервецов,

Обложила, как могила

Беспокойных мертвецов.

 

Не сойти и не свернуть.

Ускользну от них как ртуть,

Каждой масти дам по пасти!

Раздвигайся, Млечный Путь.

 

Что внизу? Большой чертог!

Папа-дьявол или бог?

Фу ты, ну ты, рожки гнуты!

И чего был ад мне плох?