Меркатор
Меридиан осёдлан параллелью,
Зюйд-вест тревожит высохший миндаль
И балдахин вздувает над постелью
Грот-парусом, приоткрывая даль.
Сойду в порту пустынном на закате,
В следах прилива проступает соль,
Плейстон смыкает щупальца объятий
С волнами-снами, чёрными как смоль,
Но для других: я умываю руки…
О, суша! – преткновение в пути
Для всех невежд, на плимутской фелюге
С другого боку мнивших обойти
Родной доминион, и вместо кули,
Влачащего кули с английской хной
На фоне неба цвета маракуйи,
Им встретился крылатый Антиной,
Прореживавший заросли катальпы.
Отказ компаса довершил афронт,
И там, где раньше громоздились Альпы,
Теперь сочится илистый Оронт.
Шагну за гордый перешеек-взгорок,
За край солончака, меж двух огней,
Всплывающих в ночи из влажных створок.
Взойдёт луна, и новый Атеней
Откроет для меня свои порталы,
И желобок, блестящий от росы,
На входе в переполненные залы
Напомнит жало рейнской осы –
Изменчивой царицы полусвета.
Наполнена дыханьем шумным ночь,
Курган гудит, и некому советом
Или наветом путнику помочь
Добраться до Большой земли как Стэнли
По склону ледника, чрез сто озёр,
Спеша на карту нанести все земли,
Окрасившие восхищенный взор,
Рельеф которых проступает живо
В глазах моих сверкающим кольцом,
Когда я изучаю терпеливо
Простое незнакомое лицо.
Незнакомке
Незнакомке, с трудом пережившей мою фамильярность,
Впопыхах позабывшей в авто розовеющий плащ, –
Ваш последний порыв, обнаживший на миг фрагментарность
И духов, и одежд, – был по-своему смел и пьянящ.
Как затравленный зверь, голос ветра почуявший шкурой,
Огрызаясь и скулы худые сводя от тоски,
Вы стремглав унеслись, и порывистость Вашей фигуры
На бескрайнем холсте превратилась в скупые мазки.
В том сезоне, чего уж стесняться, мне не было равных,
Мой мустанг, как посланник Судьбы, вызывающе скор,
И, сверкая моноклем, я Вас поджидал у парадных,
Водрузив свой цилиндр на дрожащий от страсти мотор.
Эту поступь пантеры и профиль с горбинкой пикантной
Отразит полированных крыльев холодная сталь,
И добычу свою пронесёт женолюб импозантный
Сквозь огни ресторанов и тонких бокалов хрусталь.
Но в чужих языках Ваш покорный слуга как в потёмках,
Элоквенции Ваши вводили меня в забытьё,
Надо мной Вы кружили, и словно в замедленных съёмках
Опрокинувши воду, протяжно кричали: «Mon Dieu!»
Я встряхнулся и, предупреждая распад мирозданья,
Торопился испить этих пальцев тончайший узор.
Сокращались часы, приближая развязку свиданья
И сжигая огнём вожделенья нордический взор.
В наркотическом сне я ласкал Ваше крепкое тело,
Что уж мы вытворяли – звенело в шкафах серебро!
Между явью и новыми играми ночь пролетела,
И, халат подавая, я Вам улыбнулся хитро.
Вы вернулись из ванной, горели венчальные свечи,
В тишине колокольцем разлился Ваш радостный смех,
Я из тени возник и на белые томные плечи
Опустил леопардовых мантий искрящийся мех.
Этот барс был застигнут врасплох средь предгорий Памира –
И в любви, и в работе меня не подводит чутьё,
Тем обидней для тонкого слуха былого кумира
Ваш безжалостный выпад и крики «Убийца! Mon Dieu!»
Вы бежали… Казалось бы, горьких – мужских – настоящих
Слёз довольно пролили Тургенев, Сервантес и Пруст.
Что тут нового? – спросит читатель. Но в розовый плащик
Зарываюсь лицом, и рыданья срываются с уст.
Starless and bible black
Яркий обман уходящего дня –
Солнце без промаха жалит в висок,
Мысль, как зрачок, иссушённый до дна,
Быстрой слезой ускользает в песок.
В ней отражаясь, нас сводят с ума
Небо без звёзд и библейская тьма.
Другу заклятому сердце открыв,
Выжмешь усмешку из каменных уст…
Мир пустоты открывает обрыв,
Миг соучастья не менее пуст.
В нём искажаясь, нас сводят с ума
Небо без звёзд и библейская тьма.
Утро без сна… Ослепительно чист
Белый оттенок у бледных огней,
Шлейф от кометы, как ртуть серебрист,
К западу рвутся макушки теней,
А на востоке вскипает сурьма…
В ней растворяются реки, дома,
Россыпи метеоритных камней,
Небо без звёзд и библейская тьма.
В краю суровых зим…
В краю суровых зим и звёздных бурь,
Где даже ветра вой очеловечен,
Сошлись две краски – охра и лазурь –
И весь тот край союзом их расцвечен.
О нём я не устану вспоминать
В тени палаццо, меж героев фьябы,
И в складках волн, когда торопят вспять
Теченье вод откормленные крабы.
Ты грустно смотришь со стены ларька,
Под солнцем чужеземным изнывая,
Когда-то так ворочалась река
Под ржавый звон последнего трамвая.
Любимая, расправь свои черты,
Слежавшиеся от прикосновений,
Пусть все увидят, как прекрасна ты
В одно из чистых утренних мгновений.
Тогда и я, быть может, блудный пёс,
Решу к вискам горячим прикоснуться,
И бросив всё, что некогда унёс,
В тот краткий миг на берег твой вернуться.
Весеннее
От тепла потекла ростепель
Ниагарой в зашоренный шлюз,
Кругорядью блажит повитель,
С лихоманкой замыслив союз.
Отрясая ошмётья и сплин,
Покидаю постылый диван,
Выхожу на крыльцо. Я один,
Никого, только сонный Иван
Колет лёд – старомодный чудак,
Сохранивший решпект до седин.
Засупонивать наглухо фрак
Нет теперь ни примет, ни причин.
Всё пленяет: открытость щеколд,
Незапятнанность спелых калош,
Щедрость солнца, чей лик, сребро-жёлт,
Расточает помпезную ложь.
Озираясь окрест и скользя,
Упираюсь коньками в сугроб,
Жмут подвязки, но верить нельзя
В постоянство судеб и хвороб.
И приветствуя гостью-весну,
Отступаю на пару шагов,
Проверяя клюкой крутизну
Прошлогодних следов и снегов.
Чу! тревожно, но радостно – ша!
Бант на шляпе горит, как медаль,
Восходя, пламенеет душа,
Оседая, клубится печаль.
Amstel, Moevenpick Hotel
Ветер гонит по пляжу клочья туманов Моне,
Шелест волн опьяняет быстрее, чем шардонне,
И чем выше фонтан от затопленных мельниц на дне,
Тем протяжнее скрип у столетней причальной доски...
Гниль и соль в каждом вдохе слагаются в жгучий коктейль,
За спиной полреки затянул своей тенью отель,
Чайки с солнцем в зените, и время уселось на мель,
И, как стрелки часов, мы с тобой далеки и близки...
Велорикши от лодок спасаются через мост,
Там в каналах не сразу докажешь, что ты непрост,
Только в море никто не поспорит с симфонией звёзд...
Так в симфонию глаз твоих погружаюсь, веки прикрыв...
Пегий пёс равнодушно обнюхивает уголки,
Словно ищет твой запах, твой профиль, твои чулки,
Теплоход горизонт разрезает, размениваясь на гудки,
Чем грустнее прощанье, тем радостней встречный порыв...
Жёлтый поезд врывается сквозь правое окно,
Чтобы в левом, пылая, с размаху уйти на дно
Can I help you? – кричит проводник, разливая вино,
(Я, пожалуй, сойду) – You're so kind, but so fortunately no...
Что-то ещё
Твои кошачьи повадки
В который раз полны загадки,
Твои движения так гибки
И столько тайн в твоей улыбке,
Ты так пленяюще воздушна
И в той же мере непослушна,
И что-то там ещё помимо
К тебе влечёт меня незримо...
Я – словно страждущий в пустыне,
Других не вижу я отныне,
Ты так умна и так строптива,
Так возбуждающе игрива,
Ты королев любых важнее
И всех саксонок ты нежнее,
Но что-то есть ещё такое,
Что я не ведаю покоя...
Что мне в тебе всего дороже,
Хочу понять я: что же? Что же?..
Звезда на ладони (фрагмент)
В лето бурных сражений, побед и удачных походов
Мамелюков отряд заплутал в африканской пыли,
В эти земли султан, покоривший десятки народов,
Их призвал, и они подчинились и к ночи дошли.
В восхищеньи застыв перед великолепьем сераля,
У открытых ворот они спешились, сбруей звеня.
К ним никто не спустился… И сонный дворец озирая,
В коридоры проникли они, не встречая огня.
Звёздный дождь на спиралях колонн и на смуглых героях –
Только он спорит с сумраком лестниц, ковров и дверей.
Звуки вязнут в коврах, гаснут тени в дворцовых покоях,
Тишиною объяты порталы и строй галерей…
Бесконечность пролётов, согретых спокойным дыханьем,
Закружила отряд, завела в удалённый придел,
Где в часы безмятежья и сладостных снов колыханья
Отдыхал бедуин, утомлённый от праведных дел.
Он пришёл налегке по следам золотых караванов,
И доверил султану рецепты любви и добра…
Но не вызвав ничем благосклонности сытых османов,
Попросил лишь еды и покоя в тени до утра.
Что влекло их к ночному пристанищу скромного старца?
Не расскажут мулаты, смолчал и упрямец седой…
Их ответ бы, возможно, кому-то помог разобраться,
Но пронёсся бесследно тот бег под коварной звездой.
Свет её приманил недалёких, бесхитростных стражей
И заставил трепещущей дланью коснуться двери,
Вот уж первый из них в неожиданно вспыхнувшем раже
Распахнул эту дверь и застыл, озираясь, внутри…
Как костёр, перед ним заискрились сапфировы грани,
От алмазных огней с непривычки рябило в очах,
Над дарами повисло сиянье, и в этом тумане
Он с трудом различил: то не келья – пещера в свечах…
Удлиняются тени, ломаясь на сумрачных сводах,
Это руки мулата по россыпям дивным скользят,
Не заметил наёмник, что стены сомкнулись у входа,
И как вход не найдя, затерялся за ними отряд.
Опустившись, об острые камни изранив колени,
Наш герой ухватился за выступ, торчавший как перст,
Отделив эту вещь, он поднялся, и рваные тени
Заметались в тумане и, словно с насиженных мест,
Поднялись, полетели, и нет больше низкого свода,
Стены будто открылись, исчезли друзья и дворец…
Светит солнце, и небо всё то же, и снова свобода,
Но к решающей схватке готовится смуглый боец.
Что он видит? Пред ним уводящая в поле дорога,
Крыши пыльных домишек осели под тяжестью лет,
Люди в ветхих одеждах в молчаньи стоят у порогов,
Недоверчиво смотрят, как странный резной амулет
Разминает в руке незнакомец свирепого вида,
Появившийся к ним, несомненно, с высоких небес,
Торс его повторяет черты молодого Алкида,
А глаза, так сверкая, таят абиссинский разрез…
Сжался век и затих, шагу сделать никто не решится,
И в смятеньи повисшем любой был бы лишним порыв,
Разве мог он представить, что кто-то его не боится
И протянет ладони, свой стан для объятий открыв?
Несмышлёный цветочек в лоскутном смешном одеяньи
Захотела потрогать игрушку, что держит мулат,
И разжав свои пальцы, на кратком ещё расстояньи
Он и сам восхитился, какой ему вынести клад
Удалось из пещеры: чистейшим алмазом украшен
И рубиновой россыпью, словно бронею, покрыт
Золотой постамент, а над ним в окружении башен
Обелиск возвышается, тонкой лозою обвит.
Унесла его девочка, лодочкой легкой взмывая,
И замешкался воин, и тут же из разных сторон
Потянулся народ, спохватился, вино наливая,
Увлекая под крыши в дома, и послушался он…
В их простом окруженьи он запах почуял из детства –
Так же пахли лепёшками мамины руки тогда,
В этот вечер почти не ложились, пока по соседству
Им, как равным, светила далёкая эта звезда.
Два сонета
1.
Узнать тебя, и настоять на том,
Чтоб средостенье заполнялось словом…
На двух цепях, увенчано крестом,
Дотла испепелить меня готовым,
Как вор оно спешит, как дева ждёт,
На языке, как на волне, качаясь,
И будто ком невиданный растёт,
Сподволь моими соками питаясь.
А вырастет – взломает скорлупу
И оживит ковровым многоцветом
Стеклянный рай, кофейную тропу
Всю в мелких лунках. Там, дождливым летом,
Прощаясь, расходились босиком,
Чтобы ещё раз встретиться тайком.
2.
Чтобы ещё раз встретиться тайком
И оттянуть бесславное паденье
(А мыслью прочь толкаем и влеком
Спасенью оказать сопротивленье).
Мечтатель, узник на миру, забудь
Про свой букварь, в нём нет и половины
Тех звуков, что вместить способна грудь,
Когда её восставшие глубины
Сжигает недосказанный финал:
Как в прорези цветка лесная цапля
Нашла пропавший перстень, как изгнал
Садовника милорд, как точит капля
Румяный плод, как жаждет мой фантом
Узнать тебя, и настоять на том…
Пейзаж конца столетия
Пейзаж конца столетия – прилавки,
Бока белужьи, жемчуга, булавки,
Над тентом – флаги, ставни, черепица...
Усталость жалит, но несут напиться,
И продолжается осмотр державы
С мостов, балконов, тротуаров ржавых,
Чужие лица кажутся родными,
Две обернулись, вдруг увидел с ними
Себя за очагом, стаканчик грогу...
Но сон недолог – снова в путь-дорогу.
Ещё кому-то повезло со мною
Не встретиться, укрывшись за спиною,
Толпе оставив только локон белый
Да сломанный каблук. Не оробела,
Исподтишка косится, осуждая.
Уступчив я и Вас освобождаю
От домогательств, от ненужных взглядов
Завистливых друзей, от тех обрядов,
Что заставляют изменять Природе
Её бессменных факельщиков, вроде
Несчастного, кто кажется вампиром,
Но поле битвы покидает Пирром.
А если Вы, презрев мои заслоны
Назло себе, едва ли не поклоны
Возьмётесь отбивать пред образами
Любви священной, да буквально сами
Откажетесь от счастья вольной птицы,
Чтобы со мной бездумно окрутиться
И так погибнуть в омуте порочном
Обыденности, мне придётся срочно
Вас оттолкнуть во имя стойкой веры
В избранность Вашу, и суровей меры
Не мог Господь назначить для эпохи
Молекулярных взрывов: те же вздохи
В малиновых кустах и та же дымка
Над замершей водой в обрезе снимка,
Где Вы, неловко повернувшись боком,
Нахмурились в мутнеющее око.
Всё скрыла дымка. Как теперь посмею
Сегодняшнюю Вас назвать своею?..
Их было столько – одноликих, разных,
Рассерженных и слёзно-неотвязных,
Богинь незрелых и принцесс опальных,
На площадях и потолках зеркальных!
И то сказать, опасны и тернисты
Дороги истинного феминиста.
© Андрей Крюков, 1995–2019.
© 45-я параллель, 2019.