Андрей Коровин

Андрей Коровин

Четвёртое измерение № 35 (239) от 11 декабря 2012 года

Крымские стихи

 

дорожные стансы

 
вот и мы загружаемся снова в купе
в это равенство долгой дороги
где поёт машинист на весёлой трубе
проводнице своей недотроге
 
и бутылками звякает каждый вагон
и копчёными курами пахнет
и подстриженный косами пялится склон
как мамаши над чадами чахнут
 
вот и водка закончилась надо идти
к проводнице за солнечным пивом
чтоб успеть полировкою душу спасти
до таможни и спать лечь счастливым
 
и проснуться открывши тугие глаза
на родной как сестра Украине
где тебе улыбается каждый вокзал
предлагая арбузы и дыни
 
и понять что ты дома на пару недель
и уйти в бесконечное лето
в абиссинство в кабановскую параллель
где подлодки поют до рассвета
 
где висит как бельё белый Крым на заре
и в тени загорают собаки
и ты сам только старый платан во дворе
подающий какие-то знаки
 
станция севастопольская
 
поезд следует до станции севастопольская...
 
и вот въезжаю я в Севастополь
выхожу из метро и вижу
Лёшу Остудина и Саню Кабанова
и ведут они меня под ручки белые
на пристань Графскую
и говорят
 
есть многое на свете друг Коровин
и наливают виски двести грамм
 
и продолжают
выпьем за бессмертных
за Моцарта в его холерной яме
за Мандельштама в лагерных сугробах
за Гумилева в огненном столпе
за тех кто знал
как надо петь и плакать
и жизнь хлебал
большой столовой ложкой
и наливают виски двести грамм
 
а вот ещё Остудин скажет пробуй
с икрою щуки и кусочком лайма
двенадцать лет томился этот виски
чтоб мы его с тобой в Крыму вот так
 
я не скажу что я предпочитаю
французские классические вина
а буду говорить о Мандельштаме
и письма Ходасевича из Крыма
читать на память
 
крымская степь
 
невозможно спутать ни с чем
этот запах крымской степи
терпкий дух раскалённой земли
оседает в лёгких во рту
в шкурках жерделей
растущих по краям
крымской железной дороги
ради этого запаха
я каждый год сажусь
в душный поезд южного направления
обливаюсь потом
пью с соседями по купе
 
а потом степь опрокидывается
в солончаки Сиваша
высушенное солнцем и людьми море
поделено на квадраты
вбитыми в землю клиньями
вода испаряется
остаётся соляная короста
степь уходит всё дальше в море
звенит полынной зурной
улюлюкает скифской конницей
плачет голосами русских рабынь
 
столько звуков впитала в себя
нынешняя тишина
что её молчание
страшнее предсмертных криков
тысяч и тысяч людей
разных вер и рас
вросших в эту степь
своей кровью и плотью
 
а потом ковылиный разбег степи
упирается в горы
и кубарем катится вниз
к зелёному морю
к его затопленным кораблям
к тем кто однажды
хотел здесь напиться
пополнить трюмы водой
увезти с собой красавицу-дикарку
 
а остался здесь навсегда
 
весенний Крым: свинг
 
Весенний Крым. И каждый день – в цвету.
И у весны расцвёл язык во рту.
И Божья влага в небесах пролита.
Ко мне приходит сон, и в нём – они:
Бессонные бенгальские огни –
Сугдея, Феодосия, Джалита.
 
Владычица морская – говори.
Пусть в небесах свингуют тропари
На день седьмой и на двунадесятый.
Пусть любит нас Господь в своём Крыму,
И я у смерти времени займу,
И мы проснёмся – вместе, как когда-то.
 
матросы: в небесах
 
мои золотые матросы
живут в небесах корабля
и тянут канаты и тросы
чтоб вечно крутилась земля
 
у них – виноградные губы
и штормом исполненный взгляд
и в солнцем отлитые трубы
они беспокойно трубят
 
и радостный северный ветер
колотится в их паруса
и самые кроткие дети
без страха глядят в небеса
 
кладбище в Старом Крыму
 
вот ящерица беглая на камне
могильном дремлет голову склоня
а там под камнем прозябают кости
покойника любившего вино
и море – эти страсти нераздельны
придумавшего Лисс и Зурбаган
отдавшего себя страстям и веку
так хорошо лежит себе покойник
как будто во дворе иль в огороде
часы не ходят   к службе не зовут
и каждый муравей бессмертьем дышит
и каждый куст кладбищенский пречист
и все они друг к другу ходят в гости
меняются монетками смешными
что оставляют странники на плитах
песок скрипит в зубах и под ногами
и бьётся оземь неба океан
 
Рождество в Топловском монастыре
 

Наташе Мирошниченко и Серёже Ковалю

 
в январских небесах
святой Екатерины
зелёная звезда
качается в груди
и снег вокруг горит
и светит свет старинный
в рождественских яслях
маячит впереди
 
мы маленькие мы
осколки синей глины
мычащие во сне
бредущие во тьму
нам время пятки жжёт
нам ветер дует в спину
нам хлещет в лица дождь
и радостно ему
 
не надо лишних слов
над этою купелью
умыться и уснуть
и видеть как во сне
из каждого куста
горящего капелью
зелёная звезда
рождается во мне
 
Чуфут-кале
 
эти губы её
округлые сухие без помады
глубокая колея
на вершине горы
 
эта манящая ложбинка
меж сосков минаретов
уходящая в вечность
дорога тысячелетий
 
эти шёлковые купола
округлых грудей
истёртые ветром скаты
поросшие мхом
 
эти взметнувшиеся вверх
острые колени
застывшие в синеве
караимские кенасы
 
эти полумесяцы бровей
на бледном лице
низкие каменные своды
выбитых в скале комнат
 
этот бронзовый блеск кожи
отливающий багрянцем
запекшаяся кровь
ставшая солнцем
 
этот ветер
треплющий струи волос
старая олива
на краю обрыва
 
величественный Мавзолей
омываемый водами времени
здесь лежит Джанике-Ханум
дочь великого Тохтамыша
 
караимское кладбище
 
плотный зелёный свет
стоит над караимским кладбищем на Мангупе
кроны деревьев создают подобие крыши
и кажется что ты находишься
внутри огромного склепа
с мёртвыми людьми
и живыми растениями
земля под ногами
почему-то устремляется вверх
и маленькие саркофажики караимов
как жуки карабкаются по склону
каждый из них испещрён надписями
на неведомом языке
 
что они хотели сказать друг другу
покойники неизвестной расы
зачем спрятались в землю
почему надели панцири саркофагов
кто хранит их покой
в этом зелёном лесу
где даже тишина
кажется сгущенной и вязкой
почему они выбрали
этот мутно-зелёный аквариум безвременья
а не улетели куда-нибудь
на планету Ка Пекс
или откуда они пришли
вечные странники
строившие пещерные города
прятавшиеся от людей
под крымскими небесами
а может все эти саркофажики
здесь только для вида
может это то самое место
откуда они возвращаются к своим
 
даже озеро у подножия этого кладбища
тоже зелёное
говорят на дне его затонувший храм
а может быть город
а может летучий корабль
а может озеро лишь прикрывает
огромную лабораторию
в которой они собирают
сведения о земле
 
у меня нет пока никаких доказательств
но что-то здесь не так
чувствую я
что-то не так
 
всё well
 
она была сомелье москвичкой
а он официантом в коктебельской кафешке
любовь застала их врасплох
возле барной стойки
и закружила в волнах
развратного ночного моря
на пустынном неоновом пляже
в её гостиничном номере
неделя показалась им вечностью
упакованной в одно мгновение
короткий курортный роман
показался клубникой
со взбитыми сливками секса
он был хорош собой
а она – свободна
 
на обратный поезд вместо одного
она зачем-то купила два билета
(вот такое странное выдалось лето)
а потом понеслось
работа-карьера-деньги
(это всё как вы поняли у неё конечно)
а он сидел один дома
пил вначале крымские вина
потом молдавские
потом перешёл на водку
по вечерам от него пахло
спиртным и женскими духами
потом она стала находить в доме
части женского туалета
через год она купила один билет
в одну сторону
неделю выгребала хлам
и пустые бутылки из всех углов
но и год спустя
она обнаруживала в потайных местах
случайно не найденную
пустую тару
 
всё это она мне рассказывала
в душном керченском поезде
в прокуренном тамбуре
последнего вагона
из окна которого
было видно убегающие рельсы
рельсы убегали в Крым
куда она всё-таки возвращалась
это возвращение было
таким же бесконечным
как и воспоминание
 
в двадцать лет после свадьбы
они поехали с мужем в Крым
летать на бипланах
это был их медовый месяц
дух захватывало от счастья
от молодой весёлой любви
и птичьего чувства риска полёта
когда перед тобой жизнь
а под тобой небо
и все кузнечики счастья
играют блаженный джаз
но одна свинговая нота
своим острым краем
задела парусину ветра
и поток освобождённой стихии
швырнул их на землю
её муж так и остался навсегда
в коктебельском небе
слушать мелодии свадебного джаза
а она вернулась на землю
сломанным позвоночником их любви
 
она выкарабкалась
встала на ноги
и по-прежнему ездит летать на бипланах
в коктебельском убийственном небе
 
но теперь она всё время говорит себе
всё well дорогая всё well
только никогда больше не привози домой
официантов из Коктебеля
 
если вы когда-нибудь встретите её
передайте ей от меня привет
 
* * *
 
хохотали как умели
в Коктебеле в Коктебеле
дальше некуда бежать
никуда не уезжали
нас друг к другу так прижали
что до смерти будет жать
 
то ли лунная дорожка
то ли хересу немножко
тени ночью не видны
улыбаться осторожно
целоваться невозможно
нет на свете той страны
 
дождь игристый полосатый
мы заткнули уши ватой
треугольная луна
а мурашки неуклюже
расползаются по луже
я один и ты одна
 
* * *
 
записано что ты сказала да
а время – лишь фальшивая вода
в степи между Сивашем и Джанкоем
джинн выбил пробочку да тронулся умом
жизнь стоит вымысла да замысел не в том
и тень Вертинского витает над прибоем
 
скажи шампанского откликнется шолом
и то забудется что ты считала сном
и то забудется что буква прописная
а вот поди ж ты – моря чайкоряд
и корабли под парусом чудят
и море спит
да разве против сна я
 
воспоминание: с цикадой
 
как персики твоих сбежавших дней
воспоминанье летом обогрей
 
пусть будет юг июльская жара
и крымский грех с цикадой до утра
 
пусть будет всё что виделось в очах
твоей зимы расплавленной в ночах
 
пусть будет сад холодное вино
и женщина забытая давно
 
и детский смех и знойный завиток
и поцелуй бегущий словно ток
 
по скальпелю судьбы по волоску
по мокрому бессмертному песку
 
небесные персики
 
любимая
если когда-нибудь у нас появятся деньги
мы пойдём с тобою на рынок
и купим небесных персиков
 
с них будет течь сок нектар амброзия
они будут мурлыкать в наших руках
ластиться к нашим пальцам
щекотать нас шершавой шкуркой
подаваться на лёгкие нажимы пальцев
как женщина подаётся навстречу любимому
всем телом обволакивая его собой
впуская в свою жизнь целиком без обмана
растворяя его в себе и растворяясь в нём
становясь одним телом и духом
сгустком нежности
души входят друг в друга
как будто у них есть
такие же инструменты как и у тел
 
персики это и есть
вечные неразделимые любовники
все ромео-джульетты
все петрарки-лауры
и прочие кавалеры-де-грие
после смерти стали персиками
это такой вот посмертный рай
 
стоит надкусить персик
и ты увидишь какого-нибудь ромео
в запрещённой форме застывшего над джульеттой
эй какого тебе здесь надо дядя
скорее всего скажет он
отрываясь от вечных дел
и ты ответишь
я просто люблю персики милый ромео
продолжайте прошу вас  не обращайте внимания
сегодня прекрасный день
 
видишь любимая
жизнь побеждает смерть
 
Коктебель
автоматические стихи
 
прямо на набережной
босыми ногами
пахнет раскалённой тенью
спит волосы заплетены на асфальте
строгает из деревяшек деревяшки
будто не видит
и бонги бонги
и камешки леты
и ракушки всех мастей
головакружится
день упал с дерева
шторы моря раздвинуты
наступает на пятки
ступеньки
каберне екатерины
лучше две
и коньяк карадаг
а вас не екатерина
у вас имена похожи
можно открыть бутылку
прямо здесь в магазине
давайте выпьем
за это лето
сегодня в девять вечера
возле бубнов
когда солнце зайдёт за хамелеон
когда рыбаки вернутся с добычей
когда нудисты повяжут банданой
когда нудистки начнут смеяться
каждому
очень хочется сладкого
виноградного
неземного
чтобы терпкие губы
солёное слово
это что там за шар
почему облака не в порядке
запишите меня
в алфавитном порядке
и синие синие горы
как будто паришь
над чужой акварелью
и не можешь
не можешь
упасть
 
коктебель: по травинке цитаты
 
коктебель дребезжащей цикады
не придумано имя тебе
ты ползёшь по травинке цитаты
по судьбе что зудит бе-бе-бе
 
звероящером тень карадага
накрывает тебя по ночам
бьётся в пах перезревшая брага
чтобы заполночь дать стрекоча
 
и слинявшее из галереи
айвазовское море гулит
и повешены рядом на рее
дон кихот / дон жуан / айболит
 
море: лимонными дольками
 
нарежьте мне море лимонными дольками
без чаек отчаянья
море – и только
чтоб был ободок от восхода по краю
и быстрый дельфин как посланник из рая

и я под язык положу эту дольку
чтоб выжить зимою полынной и горькой
чтоб плавать зимою как рыба в воде
подобно морской путеводной звезде
 
чужое тепло
 
по вечерам дома отдают тепло
и от них идёт пряный
густой дух чужого уюта
 
запахи борща и селёдки
детских горшков и семейных ссор
ношеных женских халатов
и свежепостиранного белья
 
запахи одиноких кухонь
и
запахи молодёжных компаний
завалившихся во временно пустующую квартиру
с вином и страстным желанием
близости
свадеб
семьи
детей
запахов борща и пелёнок
в вечернем окне
 
запахи поцелуев и ссор
запахи обид и измен
запахи разводов и несвежих халатов
запахи прокуренных окон
запахи грядущей старости
 
в ярких вечерних огнях
блистающей Ялты
 
старая ящерица на поводке
 
эта старая ящерица на поводке
гуляющая вдоль берега моря
задумчивая как моё безумие
её зонтик утыкан булавками с именами
бывших любовников и любовниц
чтобы не потерять связь с прошлым
такая странная штука – память
ничего-то она не помнит
пустота пожирает прошедшее
и подбирается к настоящему
 
эта старая ящерица на поводке
улыбается своим мыслям
морскому бризу
весёлому солнцу
как давно она была молода
как давно это было
мужчины женщины и любовь
казалось что жизнь – это карнавал
на котором ты бесконечно меняешь
маски партнёров роли
пускаешься в новые и новые приключения
и вот – этот берег моря
где нет никого кроме
карнавал жизни окончен
мужчин разобрали в отцы и мужья
женщин – в матери-жёны
любовь прошла
осталась лишь родинка на верхней губе
да забытая кем-то на пляже книга
 
эта старая ящерица на поводке
доживает своё прошлое
её одинокая фигурка
вызывает у меня приступ нежности
вот так по берегу моря
все мы уходим
 
Господь дёргает за поводок
и забирает нас к себе
в небо
 
странники в ночи
 
что вспоминается
рука протянутая с верхней полки
игривые пальчики
призывающие подержать её
подержаться
тёплая рука её
нежная её кожа
 
вспоминается Ковалевский
играющий «Маленький цветок» или «Странников в ночи»
его гитара в крымской ночи звучит так волшебно
как она никогда не будет звучать в Питере или Москве
это сочетание мелодии-ночи-любви-юга
никогда и нигде больше не повторится
и мне кажется что маленький цветок это ты
что это мы с тобой странники в ночи
шагаем по крупным и низким южным звёздам
и жизнь кажется вечной
и молодость кажется вечной
и любовь кажется не закончится никогда
и мы будем жить в Крыму
обнимать это небо
целовать это море
запивая поцелуи
лучшим магарачским «Бастардо»
и ты будешь танцевать голой на берегу
и мы будем совершать жертвоприношения богине Венере
и Левичев будет заливаться смехом и краской смущения
и мы потеряемся в вязкой южной ночи
пьяные и счастливые
от вина и любви
от юга и моря
это безумство свободы и безнаказанности
возможно только когда вы молоды и счастливы
это уже не повторяется никогда
 
а Ернев будет рассказывать про козу
подаренную ему друзьями
которую он пас в феодосийских горах
срезая для неё самые сочные верхние ветки
а потом вернул козу дарителям
потому что она стала занимать
слишком много времени его жизни
и о том что он хочет написать о своей козе пьесу
 
а утром он поведёт нас пешком из Феодосии в Коктебель
дорогой Волошина
он будет идти босиком
даже не идти а почти скакать по сухой колючей
выжженной солнцем земле
он бродит тут босиком целое лето
он настоящий местный житель
туземец с которым мы случайно знакомы
и который знает по-нашему
непонятно откуда
 
вечные странники
мы потерялись в нашей ночи
мы перепутали наши тела и лица
мы забыли куда мы шли
и напрочь забыли зачем
и только море колотит нам в спину
белыми от ярости кулаками
море которое видело столько странников
что все они растворились
в его глазах
 
так должны жить поэты
 
я хотел бы жить в Феодосии
по вечерам зажигать маяки с Левичевым
потомком каких-то князей по одной линии
и кажется Лермонтова по другой
пить непременно красный портвейн «Ливадия»
любимый портвейн Николая Второго
или волшебную коктебельскую марочную «Мадеру»
или божественный массандровский «Херес»
читать друг другу Макса и Черубину
ну на худой конец письма Пушкина
южного периода без купюр
провожать взглядом падающее в море
за генуэзскими развалинами солнце
закусывать полынную горечь неба
жареным миндалем или домашним сыром
а потом идти ночными улочками
вчитываясь в низковисящие звёзды
стараясь не задеть их головой
и пугая бродячих собак и милиционеров
весёлым беззаботным смехом
последних романтиков на земле
 
я хотел бы по утрам
пить крепкий турецкий кофе
в кафе на набережной
когда город ещё только просыпается
корабли в порту сонно переговариваются
чайки нервно бродят по пляжу
в ожиданьи добычи
а Левичев видит только лишь второй сон
ему снится Рудольф Штайнер
он проповедует тайную мудрость древних
а я пробую рукой море
сегодня оно мягче чем обычно
и не так йодисто пахнет как после шторма
это время штилей в Крыму
 
днём у меня будет полно дел
водить приезжих знакомых
по окрестным достопримечательностям
навещать Ернева и Ковалевского в их домиках на горе
ловить крабов в Двухякорной бухте
следить за тем чтобы на кладбище кораблей
всегда были свежие цветы
непременно заходить в армянскую церковь
возле могилы Айвазовского
просто так постоять молча
даже не зажигать свечей
 
после полудня я хотел бы
пить холодное коктебельское марочное «Алиготе»
где-нибудь в тени кафе
писать стихи и вешать их
на каком-нибудь сайте в интернете
писать в Симфи Андрюше Полякову
мол приезжай дорогой Поляков
здесь лучше чем у вас в Симфи
здесь есть море и крабы
и можно по вечерам зажигать маяки
с Левичевым или самим по себе
забрасывая солнце к туркам за горизонт
наверно у них никогда не бывает ночи
 
а у нас тут бывают такие ночи
когда море трясётся до самых глубин
когда молнии бьют в спины подводных лодок
когда дождь смывает все следы
древних и нынешних цивилизаций
как в тот день когда мы сидели с Лёшей Остудиным
на берегу коктебельской бухты
и смотрели на приближающуюся от Феодосии грозу
пили качинское «Каберне»
и говорили о женщинах и о любви
только так и должны жить поэты
 
жить
в Крыму в Феодосии в Коктебеле
на краю света
там где все начинается
и не заканчивается
никогда