Андрей
Данкеев

Альбом для рисования

…ибо в шесть дней создал Господь

небо и землю, море и всё, что в них…

Исх. 20:11

Вчера мне мама альбом купила, – для рисования, в шесть листов.

С утра, с печеньем хлебнув кефира, с карандашами сажусь за стол.

Вначале, взяв голубой и синий, рисую тщательно, не спеша,

посередине листа красивый, вполне пригодный для жизни шар.

Второй рисунок. Всё так же просто: кругом волнуется океан,

направо – остров, налево – остров; на левом будет гора-вулкан.

Потом коричневым и зелёным, убрав другие карандаши,

рисую пальмы, каштаны, клёны, степные травы и камыши.

А на четвёртом листе – светила: на чёрном золотом – россыпь звёзд,

а вот Медведица на картине: вот это – лапы, а это – хвост.

Лист номер пять будет мой любимый – здесь будут зайчики и слоны,

медведи, лошади, крокодилы, пантеры, лоси и фазаны.

Шестой рисунок – простейший смайлик: две точки – чёрточка – скобка – круг,

овал-огурчик, штанишки, майка, прямые чёрточки ног и рук.

Альбом закончился.

Но внезапно – откуда только ружьё взялось? –

простейший смайлик

стреляет залпом.

Упал на пятом убитый лось,

четвёртый лист затянулся дымом,

на третьем выгорела трава,

а на втором превратились в дыры мои красивые острова.

Глотая слёзы, альбом хватаю и рву, сминая в бумажный ком.

В газетной лавке в нашем квартале мне мама купит ещё альбом.

И я возьму голубой и синий…

Альбом для рисования

…ибо в шесть дней создал Господь

небо и землю, море и все, что в них…

Книга Исход, 20 гл. 11ст.

Вчера мне мама альбом купила, для рисования, в шесть листов.

С утра, с печенькой хлебнув кефира, с карандашами сажусь за стол.

Вначале, взяв голубой и синий, рисую тщательно, не спеша,

посередине листа красивый, вполне пригодный для жизни шар.

Второй рисунок. Всё так же просто: кругом волнуется океан,

направо – остров, налево – остров; на левом будет гора вулкан.

Потом коричневым и зелёным, убрав другие карандаши,

рисую пальмы, каштаны, клёны, степные травы и камыши.

А на четвёртом листе – светила: на черном золотом – россыпь звёзд,

а вот Медведица на картине: вот это – лапы, а это – хвост.

Лист номер пять будет мой любимый – здесь будут зайчики и слоны,

медведи, лошади, крокодилы, пантеры, лоси и кабаны.

Шестой рисунок – простейший смайлик: две точки – чёрточка – скобка – круг,

овал-огурчик, штанишки, майка, прямые палочки ног и рук.

Альбом закончился.

Но внезапно –

откуда только ружьё взялось?! –

простейший смайлик

стреляет залпом.

Упал на пятом убитый лось,

четвёртый лист затянулся дымом,

на третьем выгорела трава,

а на втором превратились в дыры мои красивые острова.

Глотая слёзы, альбом хватаю и рву, сминая в бумажный ком.

В газетной лавке в нашем квартале мне мама купит ещё альбом.

И я возьму голубой и синий…

Апрельский ветер

Апрельский ветер начинается в марте,

на старте

весны, освежающей краски

проснувшихся трав.

Задолго до Пасхи,

помимо учений, теорий, партий

он прёт с юго-запада, озорной, азартный,

беспечный, как школьник, забывший дома

дневник и учебники, плохо знакомый

с расписанием занятий, проваливший экзамен

по математике…

и внезапно

я ощущаю в поведении ветра

действие некоего незыблемого закона,

влияние Силы, которой покорна

стихия – низовки, сирокко, борея…

Так и стихи сохраняют инерцию метра

силлабо-тоники: ямба, хорея…

А ветер прёт в направлении мая,

и, вектор ветра отметив на карте,

я

всем своим существом понимаю:

апрельский ветер

начинается

в марте.

В соавторстве с ветром

Июльский ветер ночной,

бродяга, шутник, нахал,

гуляй до утра со мной

по улицам и стихам.

Гони сквозь ночь облака,

вздувай сарафаны муз, –

а вдруг снизойдёт строка

к попутчику твоему

с высот или из глубин,

от почвы или воды –

о том, как могу любить,

о днях, уходящих в дым.

А дыма нет без огня –

так, значит, горит костёр –

светился и для меня

тот неопалимый тёрн!

По улицам и полям

гуляй поперёк и вдоль,

по крышам и снам гуляй,

гуляй, чудак молодой.

Качай тополей верхи,

летай, излучая звук…

…когда допишу стихи,

соавтором назову.

Дым

В нашем городе давно

жечь листву

запрещено.

Хорошо, что воздух чист.

Я всем сердцем за порядок.

Дым Отечества не сладок, –

но ведь нет иных отчизн...

И поэтому строка

и душа признанья просят:

Осень

будто бы не осень

без горчащего дымка.

Где октябрьские костры,

от которых над Россией

души листьев уносились

в сопредельные миры?!

Листья жечь запрещено!

Значит, вместе с дрянью всякой

в прорве мусорного бака

сгинуть павшим суждено.

И разносится  и н о й

дым с полей необозримых

от Камчатки и до Крыма

над  ш и р о к о ю  страной.

Из глубины

На поверхности рек (на поверхности жизни бредовой), –

на поверхности Немана, Нила, Невы или Дона –

суета и базар, катера, теплоходы и чайки,

сухогрузы и танкеры – и невозможный, случайный,

но способный свалить, оглушить, довести до инфаркта –

рассыпается солнечный луч на поверхности цвета асфальта.

А на дне, в глубине, в толстом слое тяжёлого ила,

где жирует карась, о котором и щука забыла,

под водой, охраняющей таинства жизни и смерти,

где доныне гнездятся Балду пережившие черти

(в глубине подсознания, где подзабытая лира,

ощущая влияние лазеров тонкого мира,

резонирует струнами, корпусом, нервами, плотью), –

что же там?

Даже если у вас есть подводная лодка –

не спешите туда, там никто вас не встретит с почётом;

и не делайте выводов, если увидите чёрта:

здесь ещё не конец! Под слоями придонного ила,

в глубине, не имеющей имени, счёта и меры,

скрыта даже чертям неизвестная странная сила,

даже мудрым богам незнакомая древняя вера.

Как  о т т у д а  вода пробивается чистым и новым

родником?

Как  о т т у д а  на свет пробивается слово?

Этой тайны, быть может, коснулись волхвы и пророки,

но бесспорно одно: т а м  рождаются реки – и строки.

Коррида

День – шальной матадор. Он закат развернул, как мулету,

перед мордой быка. И к броску приготовился бык.

Облака над ареною – дамы в плащах голубых,

кавалеры в плащах, окаймлённых пурпуровым светом.

Жёлтый глаз у быка, и коварны изгибы рогов.

Можно плакать и петь – представление кончится скоро.

Всё: на взрытом горячем песке больше нет матадора,

и с багрянцем мулеты сливается тёмная кровь.

Но с рассветом живой, беспредельный, прозрачный простор

наполняется светлой, звучащей, подсоленной влагой.

Возрождается жизнь. И с беспечно сверкающей шпагой

над поверженной тьмою стоит молодой матадор.

Куриный бог

...способен притягивать удачу и везение...

Об удаче мечтающих много,

но мечта – это труд и дорога,

а дорога – тревога и риск.

Жизнь устроена просто и строго:

нет на свете «куриного» бога –

Бог един и для кур, и для лис.

Дни уверенно мчатся к итогу...

Сколько водок и вод утекло!

Начинаю вникать понемногу

в мир, устроенный просто и строго:

Лисы брешут, что веруют в Бога,

куры искренне верят в Него.

Мезмайская элегия

Сны и молитвы забыв до поры,

в мыслях ворочая несколько строчек,

я поднимаюсь по склону горы

тысячелетней самшитовой рощей.

Здесь непрерывно рокочет река,

на перекатах искрясь под лучами.

Здесь на вершинах лежат облака,

и только я в этой жизни – случайность.

Я удаляется в поздний триас,

строчка является солнечным бликом,

вместе с другими блестит, становясь

сетью на отмели Тетис Великой.

Влажен и душен тропический день.

Дух застывает от мысли внезапной:

там не от облака видится тень,

но от плывущего ихтиозавра.

Здесь, на уступе Великого Дна,

…кеды скользят. Напрягаются нервы.

Пропасть направо, налево стена.

Я возвращается в век двадцать первый.

Благодарю за случайность мою,

за неожиданность леса и камня,

столько столетий встречавших зарю

в тесном ущелье, промытом веками,

где не случайны скала и карниз,

плющ и сосна, водопад и пещера.

Камнем с обрыва

срывается вниз,

в бурный поток, мезозойская эра.

* * *

Не ношу креста Христова и Давидовой звезды...

Но при всём при том готов я от земли и от воды, от растрёпанных акаций и от стройных тополей грубой плотью оторваться, тяготенье одолев, и в последнюю обитель, по орбите покружив, отлететь...

И всё же «Биттнер» буду пить: продолжить жизнь я хочу, но, с этой мыслью познавая естество, вижу – мало что зависит от желанья моего. Не творю молитвы на ночь, да и утром не творю. Не достигнув Ханаана, Господи, благодарю, что дарован хлеб насущный, солнце, воздух и вода; впрочем, дождь, весь день идущий, тоже вовсе не беда.

Принимая скромный ужин на расшатанном столе, вижу всех, кому я нужен на такой-сякой Земле. Знаю всё, что сделать должен (починить, к примеру, стол: саморезы в пару ножек завинтить...)

Уходит пол из-под ног, уходит Время... вот бы Землю починить: расшаталось всё творенье, но Создателя винить мы, конечно же, не вправе, – просто выяснить хочу, есть ли смысл во храме ставить под иконами свечу. Веря в истину живую, сдам я лирику в архив. В грешном мире существуют 

с п р а в е д л и в ы е  грехи.

Я ж грехов  н е с п р а в е д л и в ы х  понаделал в жизни сей, не прислушавшись к заветам, что поведал Моисей. Пусть никто не обольстится ясностью стихов моих – это Муза-чаровница разукрашивает их. А в сторонке от идиллий, смятый жутью дел и лет, в бахроме лохматой пыли скрыт мой подлинный портрет...

Вот каков двуликий Янус – где поэт? а где «герой»? Всех знакомых водит за нос стихотворной мишурой. Здесь раскладом карт гадальных сущность выяснить? – о, нет! Он из нематериальных, мой лирический субъект.

Эти странные реченья здесь написаны не мной, – их, вне всякого сомненья, мой лирический герой нашептал мне ночью поздней, вдохновением горя. Мне же лавры, как и звёзды, ей же ей, до фонаря.

Ноябрьское

Среди погаснувших полей...

Николай Рубцов

Кто-то стоял на страже?

Нет?!

Ну вот это зря...

Снова случилась кража

августа-сентября.

Люди, держите вора!..

Где там! И след простыл...

...выцветшие просторы,

высохшие листы,

зябкая на рассвете,

меркнущая страна

да сумасшедший ветер –

вот что осталось нам.

Не выбегаю к речке

с донкой ловить зарю.

Дома у тёплой печки

сам себе говорю:

– Что тебе ветра вопли?

Бесится, – ну и пусть.

Щуку возьмёшь на воблер,

строки придут на грусть.

Так и зимуй на свете,

опытный рыболов.

Жди, чтоб сменился ветер –

будет хороший клёв.

Пешки

За столбцами од и баллад,

над огнём миров и эпох

белыми играет Аллах,

чёрными играет Молох.

В Риме, Вашингтоне, Москве –

красная горячая кровь.

С каждой стороны на доске

пешками прикрытый король.

Испиши сто тысяч листов,

рассчитай сто тысяч таблиц –

белыми играет Христос,

чёрными играет Иблис.

И сквозь вой словесной пурги

горло надрывает герольд

с вестью, что у тех и других –

пешками прикрытый король.

Пешки понимать не должны

(а поймут – исчезнут с полей),

что для них задача войны –

гибель за своих королей.

Различай, где правда, где ложь,

кто переключает часы –

всё равно ферзём не уйдёшь –

с первой ли, с восьмой полосы...

Пешки

За столбцами од и баллад,

над огнём миров и эпох

белыми играет Аллах,

чёрными играет Молох.

В Риме, Вашингтоне, Москве –

красная горячая кровь.

С каждой стороны на доске

пешками прикрытый король.

Испиши сто тысяч листов,

рассчитай сто тысяч таблиц –

белыми играет Христос,

чёрными играет Иблис.

И сквозь вой словесной пурги

горло надрывает герольд

с вестью, что у тех и других –

пешками прикрытый король.

Пешки понимать не должны

(кто поймёт – исчезнет с полей!),

что для них задача войны –

гибель за своих королей.

Разберись, где правда, где ложь,

где ответ на главный вопрос –

всё равно ферзём не уйдёшь

ни с одной из крайних полос.

Про счастье, горе и свободу

Меня обманывали часто

и я обманывал нередко

давно и точно знаю: счастье

на вкус острее хрена с редькой

Нырял в моря всходил на горы

гулял по паркам и кофейням

давно и точно знаю: горе

в красивом фантике конфетка

Пахал в заглохших огородах

чинил разбитые корыта

давно усвоил, что свобода

в моих привязанностях скрыта

что мир тревожен и печален

но привлекателен картинкой

и так по-взрослому банален

и так по-детски креативен

что в мире можно что угодно

найти не в космосе так в недрах,

но счастье, горе и свобода

всегда во мне снаружи нет их

а что касается обманов

то смерть безжалостно правдива

а жизнь божественно банальна

и так чертовски креативна

Спокойной ночи!

Узнать бы, о чём молчишь ты,

Царица ночей, Луна…

         Спокойной ночи, мальчишки.

         Спокойной ночи, жена.

Я выключил все программы,

И мой телевизор спит.

         Спокойной ночи, «Динамо».

         Спокойной ночи, «Зенит».

Пойду бродить, как лунатик,

Где две медведицы спят.

         Спокойной ночи, Крещатик.

         Спокойной ночи, Арбат.

Служить будет Запад мессы,

намазы творить Восток.

        Спокойной ночи, Одесса.

        Спокойной ночи, Ростов.

Чтоб вы в бреду не сорвали

бинты с незаживших ран,

         Спокойной ночи, Цхинвали.

         Спокойной ночи, Беслан.

Возможно, и к нам Мессия

Придёт во столпе огня.

         Спокойной ночи, Россия.

         Спокойной ночи, Чечня.

Да будет со звёздным флагом

Зелёный – рядом, как брат.

         Спокойной ночи, Чикаго.

         Спокойной ночи, Багдад.

Жизнь – просто игра без правил,

И странен её итог.

         Спокойной Вам ночи, Дьявол.

         Спокойной Вам ночи, Бог.

А я ещё погуляю

При царствующей Луне,

         Пока Стрелец пожелает

         Спокойной ночи и мне.

Трещины

Между трёпом о добре и зле,

между правдой о «куплю–продам» –

трещины проходят по земле,

по домам, посёлкам, городам.

Отвергая жизненный устав,

паутинной сетью мир обвив,

трещины проходят по устам,

по телам, по душам, по любви.

В светлом поле, в сумрачном лесу –

трещины пересекают путь.

Трещины – по вере в Высший суд,

по надежде… хоть на что-нибудь.

Сколько их – вблизи и вдалеке!

Между «звуков сладких и молитв»

трещины проходят по строке –

и строка болит, болит, болит…

Трещины

Между трёпа о добре и зле,

между споров о куплю-продам –

трещины проходят по земле,

по домам, посёлкам, городам.

Отвергая жизненный Устав,

паутинной сетью мир обвив,

трещины проходят по устам,

по телам, по душам, по любви.

В светлом поле, в сумрачном лесу –

трещины пересекают путь.

Трещины – по вере в Высший суд,

по надежде… хоть на что-нибудь.

Сколько их – вблизи и вдалеке!

Между звуков сладких и молитв

трещины проходят по строке,

и строка

болит,

болит,

болит...

Тринадцать тюльпанов

Ни сказок, ни песен, ни прочего зла…

Николай Тряпкин

Ни денег, ни власти, ни прочего зла,

ни драм, ни романов.

Нам большую роскошь дарует Весна:

тринадцать тюльпанов.

Плохая примета? Смотря для кого!

Нам по сердцу это

число. И покуда ещё далеко

до буйного лета,

пока не взошли на кресты и костры,

пока не сгорели

тринадцать апостолов светлой Весны,

пророков апреля,

и наш палисадник в полуденный час

пропитан лучами,

и чёртову дюжину пламенных чаш

низовка качает, –

ни музы, ни прозы, ни прочей муры

не зная, не помня,

мы вышли во дворик, нежны и мудры,

из пасмурных комнат –

и смотрим, как тянут к высотам свои

заздравные чаши

тринадцать посланцев Весны и Любви,

апостолы наши.

Февральское

На улицах, сырых насквозь,

гуляка ветер увлечённо

малюет белым, серым, чёрным,

кладёт мазки и вкривь и вкось,

и вдоль, и поперёк, и справа

налево, и налево спра...

Три тонны худа без добра.

Зимы с весной бои без правил.

Февраль устроил раскардаш,

соединяя снег и слякоть.

Нет видимой причины плакать,

но плачь, точёный карандаш,

рыдай, выплёскивай тоску

о том, что белое растает,

что букв и строк воронья стая

не в масть бумажному листку;

что  п р а в и л ь н ы е  фонари –

лишь кляксы в чёрно-белой гамме;

что тают вместе со снегами

и декабри, и январи;

о том, что годы коротки,

о серых снах, о серых буднях...

О чёрном плакать мы не будем.

И пусть горят черновики.

Февральское 2011

Февраль. Достать чернил и плакать...

Борис Пастернак, 1912

Как девяносто девять лет назад,

Февраль, земля в чернилах и слезах.

И ветер по-собачьи поднял вой,

скорбя о жертвах третьей мировой.