Андрей Болдырев

Андрей Болдырев

Все стихи Андрея Болдырева

* * *

 

Бредёт, спотыкаясь, на ватных ногах,

по улице к рынку старуха.

Весь мир перед ней рассыпается в прах

от слабого зренья и слуха.

 

А в городе – праздник, и люди несут

в молитвах икону к собору,

как будто бы завтра грядёт Страшный суд,

всех будут судить без разбору;

 

как будто бы чудо случится вот-вот –

и всем всё простят и помогут.

...И только старуха, согнувшись, идёт

всё ближе – и к рынку, и к Богу.

 

* * *

 

Вот церковь. Вот Мемориал,

приют последний и причал

для курских моряков.

 

Не надо плакать, говорить,

мол, пацаны: им жить да жить.

Не надо громких слов.

Лежат спокойно моряки.

А рядом – семечки, плевки,

обёртки от конфет,

пивные банки, чёрт возьми.

Гуляют взрослые с детьми.

Есть жизнь, а моря – нет.

А если есть оно за той

чертой, последней, роковой,

как жизнь есть после смерти –

о чём тогда из глубины,

присяге навсегда верны,

молчат мальчишки эти?

 

 

Голоса

 

В тёмный лес завела

да взяла в оборот,

мёдом-пивом текла

по усам, а не в рот,

говорила: «Етить

твою – за душу хвать, –

хватит чушь молотить,

на судьбину пенять.

Тридцать лет на печи

пролежал, лежебок,

и, кричи не кричи,

полезай в кузовок.

Вона – лес из словес,

матерясь, вырубать.

Вона – в поле чудес

до рассвета пахать».

 

Говорит, занося

надо мною кулак:

«Думал, выкрутился?

А остался дурак.

Русским я тебе, слышь,

говорю языком:

не за теми бежишь.

Шаг на месте. Кругом!

Где тебе кажут рай,

там одна срамота.

Херувим-вертухай,

отворяй ворота.

Напоследок глотни

горький дым папирос,

ватник свой запахни,

выходя на мороз».

 

Евгению Рейну, из города К.

 

На Херсонском кладбище при церкви Всех Святых,

стоя от могилы Богдановича в двух метрах,

он курил задумчиво и непривычно тих.

Плыл сентябрьский день, солнечный, без ветра.

И спиной к решетчатой ограде прислонясь,

видимо усталый и в прескверном настроеньи,

он смотрел куда-то в сторону от нас,

за черту, немыслимую разуму и зренью,

и шептал, казалось, – «Эк, меня и занесло!»

(выпуская кольца дыма, губы чуть дрожали).

Так, наверное, дорогой в Царское Село,

«сидя на санях», размышлял Державин.

Впрочем, он уехал… Одного мне жаль:

эту руку, что пожать бы мог при расставанье,

эту руку, боже мой, я так и не пожал –

побоялся, Дельвиг, разочарованья.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Залит электричеством каток.

Колет щёки хвойный ветерок.

 

На деревьях – точно светляки –

вспыхивают лампы-огоньки.

 

Снег скрипит, искрится синий лёд.

Репродуктор про любовь поёт.

 

Вечер тает лёгким облаком

в небе, опрокинутом вверх дном.

 

– Хочешь, сигарету закури.

– Хочешь, сам с собой поговори.

 

…Зимняя глотает пустота

музыку, слова, пар изо рта.

 

Комар

 

Всю ночь терроризировал комар,

летал над ухом, словно истребитель,

терзая слуха моего радар,

мучитель.

 

Чтоб дать отпор достойный наглецу

и, так сказать, изгнать его из Рая,

я бил себя с размаху по лицу,

по комару, увы, не попадая.

 

Как будто с корнем мирового зла,

я бился насмерть с этим гадом,

покуда ты, любимая, спала

цела и невредима рядом.

 

Но выйдя из проигранной войны

под утро обескровленным, разбитым,

я спал, как Ахиллес, и видел сны.

…А на стене сидел комар, довольный, сытый.

 

Лирическое письмо поэту Владимиру Косогову,

волею неосмотрительного редактора

опубликовавшему свои вирши

в литературном журнале Санкт-Петербурга

 

Мы ль не сидели с тобою за рюмкой в баре?

мы ль не метались по городу в пьяном угаре?

мы ль графоманам курским не били по морде? –

что ж ты наделал, мой дорогой Володя? –

Скурвился, слышишь, в журнале опубликовался,

ты же вконец заврался, еврей, зарвался:

Рыжему подражаешь и, охотник по части

выпить, не пьёшь – душу мне рвёшь на части.

Ты посмотри на себя, кем ты стал, пархатый:

матом орущий очкарик ты бородатый,

носишь везде с собою кинжал абхазский,

люди обходят тебя стороной с опаской.

То, что ты пишешь, – это же против правил.

Живо б Амелин на место тебя поставил:

нету поэтов в Курске, по крайней мере –

в здравом уме, лишь старики в СПР’е.

Надо ль тебе прозябать за письмом ночами?

душу в стихах изливать, обливаясь слезами? –

Литература – вампир, что питается кровью

в вечность шагнувших.

Жму твою руку.

С любовью,

А.Б.

 

Ненаписанным стихам

 

Простите, что я вас не записал,

когда ко мне толпой вы приходили

незваные, когда я крепко спал,

когда – за вас же! – мы с друзьями пили.

Как вы честны, чисты, не измарав

собой листы, не становясь стихами,

как облака – легки. Как я не прав

был перед вами!

За вас! За тех, которые вовне

не вырвались, когда я мутным взором

в ад близких провожал, оставшись мне

безмолвным силлабическим укором.

 

Переход

 

Все подземные похожи переходы,

выворачивая судьбы наизнанку.

В душном воздухе обманчивой свободы

светлым будущим заведует цыганка.

 

Дети с флаерами, нищие старухи,

музыканты и бездомные калеки –

говорят со мной, протягивая руки.

Опустите, опустите же мне веки!

 

Чтоб безногого не видеть инвалида,

то ли вправду воевавшего в Афгане,

то ли форму нацепившего для вида.

От стыда сгорая, роешься в кармане,

 

кинешь сотню, потому что виновато

на тебя глядит безногий в переходе.

…Два архаровца, спортивные ребята,

увезут его под вечер на «тойоте».

 

 

* * *

 

Просили читать Пастернака –

я что-то девицам бубнил

про судеб скрещенье, однако

мне Пушкин был дорог и мил.

 

И чем становился взрослее,

тем больше я осознавал,

что, верить чужим не умея

словам, я себя выдавал

 

своей нелюбовью к повторам,

к словам,  что всегда говорил

тем дамам прекрасным, которым

про судеб скрещенье бубнил.

 

Хотелось казаться поэтом,

влюбляться, чего уж таить.

И был я поэт, но об этом

мне стыдно теперь говорить.

 

Пятигорск

 

Посреди аллеи на сырой скамье

скоротаю время, перед тем как мне

Кировским проспектом топать на вокзал.

Никуда на свете я не опоздал.

 

В этот час – как странно – ни души вокруг.

И дымится – в рваных облаках – Машук.

Водкой и нарзаном вечно утомлен,

в Цветнике играет вальс аккордеон.

 

Дождичек в апреле будет долго лить,

будто, в самом деле, некуда спешить.

Сесть в кафе «Печорин», заказать вина

и печаль земную осушить до дна.

 

Не пойми какого времени герой,

Пятигорск, прощаюсь навсегда с тобой

без тоски, без слова, без ненужных слез,

с белым растворяясь дымом папирос.

 

Русский фильм

 

На границе мира и войны

спят в снегу дремучие леса.

Закрома у барина полны,

так что подзатянем пояса.

Чую, чую русскую весну.

Грамотами печку растоплю,

ватник свой потуже запахну –

да пойду бабулек нарублю.

Ежели повяжут по весне –

в царския остроги попаду.

К блудной возвращусь своей жене –

на детишках душу отведу.

(Между каждою строфой –

перерывчик небольшой. – Прим. авт.)

 

* * *

 

Скольких разных событий на лестничной нашей площадке,

скольких драм бытовых я случайным свидетелем стал,

и в немыслимо страшном, условленным кем-то порядке

каждый год из соседей-жильцов кто-нибудь умирал.

И уже баба Варя не ходит с ведром на колонку

за водой, но объявится дальняя только родня –

и глядишь: во дворе высыхают на солнце пелёнки,

в комнатушке покойницы – топот и мышья возня,

телевизор орёт за стеной и зимою, и летом.

И цветы на окне. Тот же лампочки желчный накал.

Смерть лишь раз обнажила лицо, как пришла за соседом,

что сломал себе шею, спускаясь по пьянке в подвал.

 

* * *

 

Яблоня и вишня под балконом

зацвели так пышно, и опять

ночь нежна, и грубой лиры звоном

незачем пространство сотрясать.

 

Ночь скрывает на скамейке пару.

В ясном небе звёздочка дрожит.

Человече, отложи гитару.

Никуда она не убежит.