(7 коротких новелл)
Иван Иванович
Человек проснулся рано. Он понял это по ровному тихому свету, наполнявшему комнату. Он вынул бируши и порадовался необыкновенной уличной тишине. Сон ещё держал его своими цепкими мягкими лапками, но сознание с каждой секундой возвращалось к нему. Человек вспомнил, что его зовут Иван Иванович, что ему 58 лет, что сегодня пятница, что жизнь уже почти прожита, а впереди предстоит день унылой неинтересной работы.
Человек вышел из дома. Дом – хрущёвка с неровными грязными швами между панелями и бельём на балконах – помахал ему на прощание скрипучей разболтанной дверью. Солнце уже высоко поднялось над крышами соседних домов, заливая двор потоками летнего света с колышущимися пятнами древесной тени.
Когда-то Иван Иванович очень любил лето. Это было давным-давно, в прошлой жизни, которую он уже толком и не помнил. Помнил только, что ждал всегда лета с потаённой радостью, и жалел, когда оно проходило вместе со всеми его нереализованными возможностями. Теперь лето было просто сезоном, тёплым, но душным и комариным. Особенно противно было летом работать, но отпуск и без того маленький редко приходился на это расслабляющее время года. Вот и приходилось сидеть в раскаленном пыльном кабинете вместе с пятью такими же горемыками, обливаться потом и работать.
В чём именно заключалась работа Ивана Ивановича, было неинтересно ни ему самому, никому вообще на свете. В первые годы после института он, бывало, с энтузиазмом принимался рассказывать встречным знакомым, чем именно он занимается, но очень скоро по их реакции он понял, как это всё глупо и тоскливо, и не стоит того, чтобы об этом говорить. А поработав лет десять, Иван Иванович и сам удивлялся былому рвению, с которым он прежде относился к своей работе.
Настоящей карьеры он не сделал. Из специалиста он постепенно превратился в ведущего, а потом в главного специалиста, зарплата его немного возросла, но как сидел он в душном пыльном кабинете с обшарпанными столами и шкафами, набитыми никому не нужными папками – стол второй слева у окна – так и оставался там сидеть.
Иван Иванович поздоровался с коллегами и прошёл к своему рабочему месту. Начинался обычный рабочий день. Тихо жужжали компьютеры, позвякивали телефоны. Коллеги вполголоса обменивались новостями и проблемами.
Время приближалось к обеду. Тоскливая летняя жара заполняла всё пространство обшарпанного кабинета.
– Господи, когда же, наконец, поставят нам этот кондиционер! – не выдержала Мария Семёновна и в отчаянии посмотрела на Ивана Ивановича.
Иван Иванович не ответил. Он сидел тихо, спрятавшись за монитором компьютера, и что-то внимательно рассматривал на клавиатуре.
– Иван Иванович! – снова окликнула его Мария Семёновна, – что-то Вы какой-то тихий сегодня!
Ответом ей было гробовое молчание. Коллеги забеспокоились и робко подошли к рабочему месту Ивана Ивановича. То, что они увидели, не было уже Иваном Ивановичем.
На следующий день у выхода из лифта появился скромный некролог с фотографией Ивана Ивановича и краткой биографией, в которой особо подчёркивалось, что умер Иван Иванович на рабочем месте.
– Хорошая смерть. Лёгкая, – вздыхали сослуживцы и шли на свои рабочие места.
Браво, доктор Фрейд!
Мальчику постоянно снилась лошадь.
Она страшно ржала, показывая огромные зубы, и неслась прямо на мальчика со скоростью поезда.
Мальчик просыпался в холодном поту и плакал.
Мама решила отвести сына к врачу. Доктора звали Зигмунд Фрейд.
Зигмунд послушал рассказ женщины и сказал:
– Ну что ж – всё очень просто! Мальчик хочет убить своего отца и жениться на Вас, фрау.
– Правда, доктор?! – обрадовалась женщина, – А мы-то думали-думали!
Сделали всё, как велел доктор, и – надо же! – лошадь действительно сниться перестала.
Браво, доктор Фрейд!
Лужа
Детство. Двор. Я прыгаю через лужу. Лужа – океан. В ней отражается небо. Небо огромно. По небу плывут облака. Облака то закрывают солнце, то открывают его. От этого огромная тень то накрывает двор, то снова всё горит и сверкает, как новая пятикопеечная монета. Я счастлив, хотя и не знаю об этом. Время течёт медленно. Так медленно, что можно сказать, совсем не течёт. А облака бегут. И солнце подмигивает, как гигантский светофор. А я всё прыгаю и прыгаю через лужу. Час? Два? Три? Вечность?
Вселенная взрывается, разбрасывая в бесконечность новые сверкающие миры, потом остывает, сжимается и гаснет. А я всё прыгаю и прыгаю, и не могу остановиться.
Настоящий учитель
Проходили «Грозу».
Анна Николаевна устроила диспут «Самоубийство Катерины: сила или слабость?»
Девчонки из 10А, у которых и мыслей-то всего две – о несчастной любви и о суициде, – встали на защиту своей психики.
– Катерина – слабачка! – убеждали они Анну Николаевну.
Анна Николаевна в душе соглашалась с ними, но у Добролюбова было написано по-другому, поэтому ей пришлось защищать авторитет классика. Диспут закончился со счетом 2:0 – две девочки покончили жизнь самоубийством.
Вот что значит настоящий учитель!
P.S. Счёт мог бы быть и больше, если бы не школьная психологиня. Ей удалось убедить оставшихся в живых девчонок из 10А, что Катерина таки – слабачка.
Разговор с четырёхлетним сыном
Однажды мы с младшим сыном сидели в маленькой детской комнате. За окнами густел вечер. Дрёма потихоньку пробиралась под наши веки, и вдруг ни с того ни с сего четырёхлетний бутуз выдал:
– Пап, Бог не создавал солнца!
Я потерял дал речи. С чего бы это у малого такие философские проблемы?
– Кто же его создал? – шутливо откликнулся я, надеясь услышать в ответ какой-нибудь милый детский лепет.
– Оно само создалось, – серьёзно ответил малыш.
– Но ведь ты не присутствовал при этом и не можешь знать. Тебя же там не было!
– Моё сердце было.
«Ничего себе заявочки! Не иначе парень наслушался каких-нибудь взрослых разговоров», – подумал я и спросил:
– Кто тебе это сказал?
– Сам придумал...– Сын немного помолчал, и вдруг добавил после паузы, – Сердце и дух.
– А что такое дух?
– Это воздух человека. Он у меня ещё раньше был, до того как я родился. А когда он в меня вставился, мозг в него вставился.
Я решил не сдаваться и загнать-таки мальца в тупик:
– А когда ты умрёшь, куда дух денется?
– А он вместе со мной...
– Умрёт?
– Да. Он же из воздуха сделан. Он разрушится, он же из воздуха сделан.
– Где ты этого наслушался? не сдавался я, но дальше услышал такое, что окончательно поставило меня в тупик:
– Я сам знаю. Меня же дали другому человеку. В детстве я всё знал.
«Да, наверное, действительно в детстве мы всё знали, а потом забыли», – подумал я. А между тем сынок мой безмятежно уснул.
Утром он уже не помнил вечернего разговора. Да и в будущем никогда больше не возвращался к этой теме. Кстати, вырос из него не философ, а хороший технарь.
Тамарина улыбка
В последний раз мы встретились с Тамарой на улице. Столкнулись случайно. Было начало июня, и солнце светило вовсю. Тамара была в легком платье, подчеркивающим её уже не цветущее, но всё ещё молодое тело сорокалетней женщины. Она как всегда улыбалась.
– Привет, Тома!
– Привет!
– Как дела, как дети?
– Дети растут. Кирилл сидит дома, готовится к экзамену, у него завтра анатомия, а там столько названий всяких мышц, нервов, косточек и все надо знать наизусть. Настасья с отцом гуляют, сейчас, наверное, уже дома.
– Привет мужу.
– Спасибо, обязательно передам!
Перед тем как расстаться я взглянул в её глаза. В них плескалось такое полное и спокойное женское счастье, что я невольно залюбовался. Она как всегда одарила на прощанье лучезарной улыбкой. Этот взгляд и эта улыбка стояли передо мной ещё несколько минут, пока я шёл к остановке.
Только потом я узнал, что когда мы с Томой разговаривали на улице, её муж и дочь были уже мертвы. Они лежали в спальне на кровати, накрытые несколькими одеялами, чтобы скрыть очертания их тел.
Дальше, по материалам следствия, всё было примерно так.
Тамара поднялась на четвертый этаж и позвонила. Открыл Кирилл, он был как будто чем-то встревожен.
– Настя с отцом не пришли? – спросила она.
– Нет, – ответил Кирилл и отвёл глаза.
– Странно, куда это они запропастились? Ужинать пора! Ты уже ужинал?
– Нет, тебя ждал.
– Ну что, будем ужинать или наших пропащих подождём?
– Давай подождём. Если хочешь, я пока могу сделать тебе массаж.
– Правильно, сделай, а то я сегодня набегалась – поясница отваливается.
Ложась на диван, она заметила топор, стоящий рядом с телевизором.
– А что топор здесь делает?
– Отец зачем-то доставал, да ты ложись, я потом уберу.
Она легла и расслабилась. Умелые руки сына помяли трапециевидную мышцу, пробежались по спине, помяли поясницу, сразу стало так хорошо и приятно…
Наверное, удара топора она даже не почувствовала…
Тамару, Сергея и Анастасию хоронили вместе. В гробу Тома лежала всё с той же безмятежной улыбкой, с какой жила.
Кирилла обследовали и нашли у него серьёзную психическую болезнь. Убить всю семью у него требовали «голоса», которые настаивали: «Это самый важный экзамен в твоей жизни, и ты обязан его сдать!» Итак, всё объяснилось. Погудев несколько дней о жуткой новости, город успокоился и зажил своей прежней жизнью.
Остались от всего этого только холмик на кладбище да большой деревянный крест с тремя именами. И еще несчастный мальчик, сгинувший где-то в полных страха и безумия недрах психиатрической лечебницы.
И всё-таки, когда я вспоминаю эту историю, я понимаю, что что-то здесь не так. Болезнь многое может объяснить, но она никогда не объяснит чудовищной жестокости преступления, никогда не объяснит, почему эта жестокость была направлена именно на свою семью. Я не могу этого понять, потому что, когда я пытаюсь это сделать, передо мной раскрывается нечто такое, чего я не в состоянии вынести.
Я только помню глаза Тамары за пять минут до смерти и бесконечное счастье, разлитое в этих глазах.
Сапожник
Сапожник, большой и круглый, с добрыми чуть навыкате глазами, похожий на крупного не по годам ребёнка, говорит, как будто извиняясь: «В четверг будут готовы…» «Хорошо, тогда я приду в пятницу». «Нет, в пятницу поздно… Попробуйте в четверг». «Я бы с удовольствием, но меня не будет в Москве». «Ну, ладно, я постараюсь. Только приходите, пожалуйста, пораньше…»
В пятницу на окошке его мастерской висит объявление, написанное крупными кособокими буквами:
ЗАБОЛЕЛ! БУДУ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ!
«В запой ушёл,– заговорщицким шепотком, как будто кто-то есть в помещении кроме нас, объясняет приемщица из химчистки, – хороший мужик, да вот закладывает…»
Ровно через неделю сапожник как ни в чём не бывало сидит на своем рабочем месте. Узнав меня, он немного смущается и, протягивая пахнущие свежим клеем ботинки, вздыхает: «Я же чувствовал. В четверг надо было…»
© Андрей Баранов, 2014.
© 45-я параллель, 2014.