Анатолий Богатых

Анатолий Богатых

Четвёртое измерение № 7 (247) от 1 марта 2013 года

…и Отцу возвратить потаённую речь

 

* * *

 
Не буди этот вечный и страшный покой,
где немые могильные камни застыли,
где сожжённых усадеб забытые были, –
над великой рекой, под уездной звездой.
И дыханию ночи с порога дивясь,
слушай шорох и шёпот дождя торопливый,
слушай кроткого ветра сквозные мотивы, –
как чужого наречья неясную вязь.
 
Та земля, что когда-то здесь жизнью звалась,
та земля, за которую кровь пролилась,
обернулась большой и мертвящей пустыней,
никому не нужна, – и деревни пустые
в ней с земли исчезают, землёй становясь,
в ней поля не рожают и вечная грязь
непроезжих дорог...
 
Это сердце России.
 
* * *
 
Юность, юность моя! Отшумела, отпела,
отзвенела в застольях весёлых с друзьями.
Ты как поезд, что ночью – теряясь в туманных пределах –
всё мелькает ещё хвостовыми огнями.
 
И уже не догнать его. Нет, не догонишь!..
Торопясь в эту вольную жизнь заглянуть поскорее,
лишь последние светлые слёзы уронишь:
мы так глупо и непоправимо стареем.
 
Юность, юность... Пропахшие дымом ладони,
пятачок фонаря, окружённый ночными тенями,
проходные дворы, – хорошо, что я вовремя понял:
иногда не прямее спрямлять расстояния вами.
 
Ты прости меня, слышишь? Не дай вспоминаться упрёком
за бездумность твою, что осознана мною раскаянно.
Ты тесна для меня. Я надолго уйду и далёко.
Я прощаюсь с тобой, городская окраина.
 

1981;

 из рукописи книги «Городская окраина»

 
* * *
 
Утром проснёшься – белым-бело.
Плывёт в морозном тумане дом.
Птица-синица клюёт стекло,
требует птица-синица корм.
 
Прибыло свету, короче тень,
воздух бодрит и без хмеля пьяный.
День Рождества Христова, день
жданный,
намоленный и желанный!
 
Глядя на пламя свечи своей,
вздрогнешь: и ты всем живым причастен.
Сколько их будет, таких вот дней, –
вспомнишь о них –
и пронзает счастье!.. 
 
* * *
 
Ты вернулся в тот город…
Считай, повезло
вновь коснуться бессмертной ахматовской ивы,
где тебя, молодого, запомнил счастливым
серый камень домов, где туманит стекло
влажный ветер с залива.
 
А на Волковом кладбище стаявший снег
Обнажил для травы дорогие могилы…
Что ты понял о жизни, смешной человек?
Что ты знаешь о смерти, наивный и милый?
И не твой ли черед
за другими вослед
отмолить, отчитать – и расслышать всё ближе, –
шарит лапой железной безжалостный Век:
«Поднимите мне веки! Не вижу…»
 
Из деревни – бывшим
 

Чего добились вы? Блестящего расчёта:

Губ шевелящихся отнять вы не могли.

 
Здесь по ночам светло. На щёлк и посвист птичий
струят созвездья свет, неясный до поры.
Здесь сутки напролёт плотину-невеличку
городят на реке усердники-бобры.
 
(Всё нужное – в душе, всё прочее – излишки.)
Здесь по утрам в окно накат и плеск листвы,
а ввечеру огонь в печи и шелест книжки.
…Чего добились вы, лишив меня Москвы?
 
* * *
 
Станем сказывать были, как рушился дом,
как погром заливали горючим вином…
 
…Отгуляв, отплясав, отревев – протрезвели.
И очнувшись однажды, решили: «Живём!
Не впервой нас хоронят, а нам – нипочём».
 
Всю-то жизнь дурачьём на юру просвистели…
 
А на Русской равнине и ночью, и днём
стало гулко в толпе от гортанных имён.
Удержаться ли нам на краю, на пределе?..
Распылиться ли в прах среди чуждых племён?..
 
Но Завет нам, – стоять до скончанья времён
при Кресте и с крестом, с Православным щитом,
нам навеки дарованным верой Христовой.
И остатки былого беречь – и сберечь,
и Отцу возвратить потаённую речь,
сбережённое Слово.
 
Пушкин
 
I
 
...Быть может, шёлк знамён, познавших
поля кровавые войны,
и сон могил, и память павших
во имя трона и страны,
и наших дней служенье злое,
и славы ржавые венки, –
в веках воистину не стоят
его единственной строки... 
 
II
 
...За то, что белый свет не бел,
что путь наш – мрак и просветленье,
что всякой муке есть предел, –
России послан во спасенье
его высокий, чистый глас.
И он нас выстрадал, – и спас
на остриях противных мнений,
на столкновеньях чуждых рас, –
закатной мглы – и тьмы азийской.
 
...Вдове Поэзии российской, –
его последней болью ставшей,
в два пополудни, в смертный час, –
судья лишь Бог, его пославший.
 
И неподсудной быть – для нас.
 
* * *
 
Лишь при лампе, в ночи златоглавой,
мне покойно – и хочется жить,
заслужив это горькое право
до рассвета с тобой говорить.
До холодного тусклого света,
до неяркого нищего дня...
 
Голубая, всегда в эполетах,
как живая, идёшь сквозь меня,
осенённая бывшею славой
(и её ты сберечь не смогла),
над тобой простирает двуглавый
закалённые в битвах крыла;
да сияет над грязью и потом
Православья великая твердь
(осквернённых святынь позолота,
на года онемевшая медь);
да нечаянным жаром согретых
свет и мука любимейших книг
(дорогие глаза на портретах
незабвенных страдальцев твоих), –
вот и всё, чем была ты и стала,
чем, возвысившись, в мире жила...
 
В муках новую веру рождала –
и больное дитя родила.
И пленясь им, худым и беспутным,
ради этих н е я с н ы х к р о в е й
ты в пути и во сне беспробудном
пожирала родных сыновей.
А очнувшись, всплеснула руками,
огляделась в печали кругом
и глушила слезу кабаками,
опиваясь дешёвым вином.
 
И тебя ли – родную – мне славить,
волоча, как подстреленный, стих? –
Но дороги твоей не оставить,
но себя на земле не представить
без кровавых преданий твоих.
 
Осень
 
Межсезонье. Нерадость. Ненастье.
Не зима, а предвестье её.
Нелюбовь. Оскудение страсти.
Вот и кончились наши напасти,
острогрудое счастье моё.
 
Ты теперь на везенье не сетуй,
не пеняй, что у нас не сбылось,
не раскидывай ловчие сети,
не венчай с расставанием злость, –
поединки не кончатся эти,
продолжается праздник на свете.
Да и жизнь продолжается…
Врозь.
 
* * *
 
…Кто мне глаза закроет
жалостливой рукой,
кто мне лицо покроет
смертною пеленой?..
Жил на земле, летящей
в бездне времён сквозной,
рядом с любимой спящей,
женщиной и Женой.
Кто мне лицо покроет
скорбною пеленой,
кто мне глаза закроет
трепетною рукой?..
Их было много, отважно
связавших судьбу с судьбой.
 
И почему-то важно,
кого назовут вдовой…
 
Ладога
 
Серебряный ковш в белопенном вине –
Озёрная чайка в прибрежной волне.
 
Рыбацкие лодьи несут паруса.
…Здесь Русь поднималась, раздвинув леса.
 
На княженье Рюрик тобой проходил.
Рождалась держава, исполнившись сил.
 
И волею Божьей осталась жива:
Увязла в болотах твоих татарва.
 
Твой берег не слышал поганых язык,
И Русь сохранила свой ангельский лик.
 
Три века назад, а как будто вчера,
Здесь крепла железная воля Петра.
 
Мужала держава в границах своих,
Народы и страны собой потеснив.
 
В наследство мне память блистательных лет.
…И женщины узкий, мучительный след.
 
* * *
 
…Как в юности, влюблённые, живые,
опять мы вместе, – снова повезло
считать пообочь камни верстовые
паломничества в Царское Село.
 
Литой листвы густую тень на водах,
на берегах кумиры давних лет,
теченье жизни, круг вращенья года
блюдёт хранитель-ангел этих мест.
 
Прийти сюда и молча помолиться…
И вдруг увидеть сквозь резную сень
в аллее дальней тень Императрицы
и Пушкина стремительную тень…