Анастасия Кириченко

Анастасия Кириченко

Золотое сечение № 35 (203) от 11 декабря 2011 года

Бог оглох на неделе

 

По-холодному сентябрьское
 
Хочешь меня разгадатьнаписатьпрочувствовать?
Я в твои руки скользну сквознякомбосиком по воздуху.
Без лишних слов проплыву по столу, по тетрадей вороху,
И в недописанных строчках твоих поэм буду житьприсутствовать.
Мне бы с тобой говоритьпетьмолчать и безумствовать.
Я бы готова отдать всю себякаждый миг без продыху.

Можешь листы разрывать и даже мечты развенчивать.
Я не пожалуюсьне убегусберегуя вынесу.
Так тяжело летать за секунду до жёлтого плинтуса,
Так тяжело ходить, когда гладь под ногами изменчива. 
Может на то и родиться мне выпало женщиной,
Чтобы логичнее жить здесь у Бога в немилости.
 
Полюбуйся им
 
Полюбуйся им. Он лежит и спит на твоей подушке.
Через сорок минут он встанет, одеяло откинет с плеч.
Поцелует, едва касаясь, в лоб, чтоб от сна не отвлечь
Тебя, тихонько сопящую на его руке,
щекой прикоснётся к макушке.

Осторожно поднимется, чтобы не разбудить,
И пойдёт на кухню допивать свой чай,
уже совершенно остывший.
Возьмёт телефон, на беззвучном режиме ему звонивший,
И ответит: «Работаю. Не время сейчас звонить.

Не кричи на меня. Я в офисе. Скоро буду».
Соберётся, закутает горло в уютный шарф.
Повернёт в замке тихо ключом,
убеждая себя что он прав,
Оставляя с тобой вдвоём пустую невымытую посуду

На дне раковины. Кота у двери. На балконе сырое бельё.
Чтоб потом, через час, на другом конце города, дома,
У себя, когда его одолеет тягучая сладкая дрёма,
Лежа в кровати, укрывшись, обнять за плечи её.

Полюбуйся им, наслаждаясь его каждым вздохом,
Поднятием брови.
Полюбуйся виском, кое-где благородно седым.
Каждый миг как последний. Любуйся, ведь он у тебя один.
Ничего не проси, и живи этой памятью,
когда тебе будет плохо.
 
Бог оглох на неделе
 
Бог оглох на неделе нам это не делает чести.
Утомили его мольбами о спасении наших душ.
Я давно не прошу и всё больше топчусь на месте,
Полагая, что к моим просьбам он останется так же чужд.

Я страдаю бессонницей, мысленно строю репрессии,
Отправляя в них всех, кто имеет иную масть.
Солнце падает ниже нуля по цельсию,
Ну а как, вы скажите, другим вслед за ним не упасть.

Холодеют мечты. Я хочу тебе только сниться.
И не больше. Играем в последний раз.
Ну и если чему-то вдруг выпадет шанс случиться
Так держать бы тебя на мушке, не сводя как с мишени глаз.

Брось меня у черты. Я тебе непосильная ноша.
Как ты тянешь меня до сих пор на своём хребте?
Брось меня и иди ведь тебе так значительно проще.
Бог оглох на неделе: мольбы у тебя не те.
 
***
                                                       

С.Г.

 
Сколько камней,
набитых
в подошву туфель моих
мне предстоит сосчитать,
прежде, чем снова
руку твою сожму я?
С кем предстоит просыпаться
и с кем предстоит засыпать?
В душных пролётах подъездов
кого провожать, не целуя,
прежде, чем ты со мной будешь
на лавках протёртых дневать?

Подскажи,
для кого мне изламывать
ранее стройные строфы,
в чьих руках застывать
оплавленным парафином?
Я как скрипка, случайно забытая в кофре
без ручки
у музыканта, сопящего
за уже опустевшим графином.
Это всё виноват
твой тонкий точёный профиль –
подбородок,
чуть тронутый где-то седой щетиной.

Хмурый город ссутулился ночью
от проливных дождей –
под своим одеялом,
во сне,
расправляю спину,
если тебе вдруг дышится легче
или ровней
в ту секунду,
где я так внезапно приснюсь тебе
в длинном
и цветастом цыганском платье,
прекрасная как Кармен.

Я оставлю не менее тысячи знаков
на обороте
исписанной мной тетради.
Ты проводишь меня острым взглядом,
сломавшимся на повороте,
до последнего в спину глядя.
Это будет как реверс,
затёртый до самых помех
преследовать нас по кругу.
Риторически спросишь себя,
сколько было их:
тех,
кто мечтал
целовать
мои губы.

 
По таким же
 
Август свернулся в жёлтый хрустящий лист,
умерев где-то между асфальтом и каблуком.
Я, прижатая к воздуху крепким дверным косяком,
всё никак от тебя не уйду, на пороге читая на бис
сто двадцатое стихо. (Ты, благо, не знаешь о ком).

...и так преданно смотришь - сравнить бы тебя с щенком:
по таким же как ты, дорогой, не сбегается в горле ком,
по таким же как ты не затягиваются по три подряд.
По таким же не пьют, не горюют и не горят.
По таким не сломаются в талии, в коленях не задрожат.
И такому в подарок себя не всучат силком:
по тебе в сухожилиях связанную узелком,
по тебе в позвоночнике согнутую во сто крат.
Мой уход будет громким, как корабельный гудок -
знак добить это лето и сбросить его за корму.
Потому что таким как ты остаётся всегда невдомёк
почему я ушла. (Ты, благо, не знаешь к кому).
 
Мироприятие
 
Это я тут мешаю себя каждый день с реактивами,
заправляя себя перед ужином аперитивами,
(говорят, исхудала совсем),
с ними ассимилируюсь.
Это я по ночам бьюсь в чудовищных схватках,
рождая какие-то строки,
потому что всё то, что не сказанно
разорвёт мою голову в самые крайние сроки,
если это не выплеснуть.
Невольно дискредитируюсь.

Ладно б рваться между огней,
но меня разрывают пожарища.
Они жгут меня ровно настолько,
что в пору искать пристанище
в полном уединении.
Тут
либо взорвусь, либо выстрелю.
Если возможность уйти
даёт личности повод остаться

гони меня.
Я никак не могу заставить себя
быть привязанной к кому-то с телом, душою и именем.
С каждым разом пишу всё сложнее и цельными мыслями.

Это я, живущая от дня рождения к дню рождения,
и желающая, чтобы время бежало быстрей,
буду где-то в конце
молиться, рыдать и искать тормозной рычаг,
понимая,
быстрее не значит правильней.
Быстрее
не самоцель.

Это я, системно ведущая в своей внутренности
перестрелки похлеще,
чем в каждом из дребезжащих гетто.
Если я и правда, как то считаемо,
сохраняю в своих руках такую большую метту,
что её тяжело удержать одной,

почему я не падаю?!
Если моё окружение со всеми моими любимыми
оказалось легко заменяемо
ей, пульсирующей на ладонях моих,
то мне это вряд ли прощаемо.
А раз вряд ли
то, собственно, надо ли?!

Я, себя по струне выправлявшая,
разорвавшая себя как изменщицу,
для того, чтоб хоть кто-то сказал: «он гордился б тобой»,
и надеяться
быть достойной хотя бы его равнодушия.
Мне, любившей его,
единственного за всё время наверное,
так неистово,
так нелепо смешно и даже по-глупому искренне,

без его стихов ощущать физическое удушие.

...после точки писать с большой буквы

что за нелепое правило!
Это значит, что надо себя сознавать
в этом мире хоть изредка заново,
отгораживаясь от других широким и чётким пунктиром.
Жить согласной с собой,
без душевной своей асимметрии,
не идти против ветра,
а жить в совершенном безветрии.
Я в конце декламирую фразу, затёртую после цензурой,
оставшуюся за эфиром:
Знай
моё мироприятие
совсем не считается с меня окружающим миром.
 
Человек человеку Бог
                                                   

С.Г.

 
Потому что в любом треугольнике
кто-то придаток,
а кто-нибудь центровой
В отношении к некой прямой,
формирующей общий пласт.
И прямая гнётся,
несёт на себе балласт:
Так вот чтобы не гнуться,
я остаюсь с тобой,
Сбросив лишнее.
Не ты у меня под рукой.
Ты гораздо подкожней
и глубже со мной умудрился совпасть.

Что я могу тебе дать,
Что я в силах тебе предложить
кроме места в своих стихах,
Снах и мыслях?
Ты ломок моих герой,
Полуночных бдений, бессонниц
и прений
в невысказанных словах,
Тех,
которые никогда не будут и не были
хоть кому-то озвучены мной.

(Боже, спасибо, что ты мне его послал!
Очевидно, настало время
мне быть вершимой кем-то!
Если бездна взывает к бездне
о тех, кто в неё не упал,
То скажи – я лечу.
И пусть она ожидает момента
Касанья моих лопаток
с холодной своей глубиной,
Растянувшейся от континента до континента.)

Мне не больно упасть.
Я от любых оплеух
становлюсь ещё более толстокожей, -
(порог болевой занижен),
Роговею – везёт.
И, знаешь, спасибо,
что ты не ближе,
Чем находишься нынче.
И если из нас я – дух,
Ты – материя,
которой бездомный бездонный дух движим.

Так мучительно осознавать
невозможность желаний,
и упиваться ею.
Эта давит меня и рвет,
Но делает более стойкой.
Возникает вопрос:
Куда больше?! Я же была не робкой,
А стану ещё сильнее.
Но слабее, чем ты.
Ты – базис.
А я – надстройка.

Когда я поселюсь в твоих снах,
то у нас будут общие ночи.
Если я без тебя прекращусь,
ты найдёшь меня тут же у ног.
Задыхаешься на ухо в полуподвальных,
и замираешь у мочки,

Я смотрю на тебя, и думаю:
человек человеку Бог.