Анастасия Кинаш

Анастасия Кинаш

Четвёртое измерение № 9 (465) от 21 марта 2019 года

Жизнь это путь от звука к тишине

* * *


Когда заката пролегла черта, 
И лес вдали был сумрачным и чёрным,
Мы хоронили местного кота 
В саду у школы, за цветущим тёрном. 

Кот был ничейным, жил тут много лет, 
И жил бы дальше, но сожрал отраву. 
Егор нарвал взлохмаченный букет 
Из ноготков. Вся детская орава 

Стояла полукругом в тишине. 
И смерть землёй укрытая сырою 
Гудела медью вязко, как во сне, 
Дрожала эхом сонным над рекою 

Стояли тихо. Маялся, звенел, 
Набат тревожный, взрослый голос мира 
Где души не отбелит чистотел, 
Где нет ни карт, ни чёткого пунктира. 

Засох букетик маленьких цветов,
В саду опять слышны раскаты смеха. 
И жизнь идёт. Но в поступи шагов 
Гудит 
Гудит 
Гудит 
Не меркнет эхо.

 

* * *

 

И хорошо.
Обходят стороной,
Не шепчутся, не плачут за спиной,
Не припадают к сомкнутым губам...
Моя тоска. И я её не дам

Ни вам – теням убитых и больных,
Ни тем, кто бьёт коварно и под дых
Своим: «люблю. Люби меня в ответ»...
Меня теперь на месте прежнем нет.

Остался дом, где больше не живу,
Где ветер шевелит крылом траву,
Где хнычет кто-то у дверей всю ночь...
Я больше не смогу ничем помочь.

Моя беда останется во мне,
Так месяц застывает на стене
Рисунком детским, восковым мелком.
Я не ищу тебя теперь ни в ком.

Врастают сорняки, звенит стекло,
И всё на свете сделано назло,
И толку в этом беспризорстве чуть.

Моя тоска ложится мне на грудь,
Клубком свернувшись тянет теплоту,
Щекочется стихом немым во рту...
Не выпущу. Пускай заснёт в тиши.

Здесь ни души.

И не было души.

 

* * *

 

Не пугайся, мама, ведь это я – 
Пусть узнать лица в темноте нельзя. 
Это я пришла постоять с тобой. 

Там растёт терновник и зверобой, 
И полынь растёт, и разрыв-трава, 
И от ветра кружится голова. 
В том краю, где я обрела приют, 
Тяжесть жизни чувствовать не дают. 

Мама, я свободой такой полна – 
Посмотри: в глазах нет огня и дна 
Темноты далёкой. Смотри, смотри, 
Там небес нездешние пустыри. 

У меня есть флейта из тростника 
(В моём новом доме была река. 
Нынче там овраг. Но тростник сухой 
До сих пор высокой стоит стеной). 

Я на этой флейте играть могу, 
Иногда усевшись на берегу 
Пересохшей речки, под шум дождя 
Я играю музыку для тебя. 

И когда на кухне в полночный час 
Ты сидишь одна, не смыкая глаз, 
Эта песня бьётся в стекло: «тик-так» 

Ты не бойся. Мне хорошо вот так.

 

* * *

 

И любили тоже, как умели: неуклюже, жертвенно, не впрок. 

Вдоль дороги наклонялись ели, да тянулись в небе еле-еле облака обоймой на восток. 
Куталась в платок, дрожала мама, дед глядел на голые поля, и звенела ледяным тамтамом (так на кухне дребезжала рама) – мартом не согретая земля. 

Жаль любили только зря, украдкой, неживое пряча в закрома. 
Видеокассеты и тетрадки, запах храма приторный и сладкий, горе не от сердца – от ума. 

Так живу, пытаюсь громче плакать, целовать не в щеки – сразу в лоб. 
Пришиваю тщательно заплаты, берегу умов свои палаты и с тупой тоской гляжу на гроб. 
Каждый раз беспомощней тревоги, каждый час безропотней тоска... 

Ёлки и сугробы вдоль дороги, звон над головой протяжно-строгий, мамина озябшая рука. 

Это все любви напев неясный, необъятной жуткой нелюбви. 
Чтобы было сильно и напрасно, чтобы таял дымом в небе ясном шёпот заговорный: 
«оживи».

 

* * *

 

Будет время для жизни, и будет земля для сна.
Говорю, а по мягкой ладони крадётся жук...
В этом небе глубоком осенняя жуть видна,
Но она не придёт, пока я на холме сижу.

Пока я сторожу – этот день будет вечным днём,
Будет гнуться трава, и закат темным тлеть огнём,
Будет чёрная тень танцевать в тростниках сухих,
Будут люди молчать, а деревья – слагать стихи.

Не ходи, не ходи, не пытайся меня забрать,
Я нужна только здесь, а для жизни меня не трожь.
Для такой немоты меня грела в объятьях мать,
Для такой простоты щекотала колени рожь.

В моём теле трещит желтизна не оживших гроз,
Я вросла в этот лес, и он тоже в меня пророс,
Звери видят мои обречённые сбыться сны,
Пока я здесь молчу, не узнать никому зимы.

Будет время для ласки, и будет чернеть гранит, -
Говорю, а из горла ни звука – истлела речь
В этом теле бескровном любовь как болезнь болит,
В этом мире её только камню дано сберечь.
 

Рождество

 

Этой ночью пойду. Нужно двигаться, что-то менять.

Темнота, белый снег и асфальт сквозь него чёрной раной.
Мы идём не спеша: мама, я. Папа курит опять, и потом греет руки в глубоких, как норы, карманах.

Я не знаю зачем мы молчим. В небе стынет звезда,
Провода вдоль дороги гудят, как гитарные струны.
Храм желтеет вдали. Дышит паром людская толпа, и становится проще идти и о страшном не думать.

Я толкаю плечом ветку ели, гляжу в витражи,
Я пытаюсь почувствовать отблеск нездешнего света.
Снег скрипит под ногами – негромкое скользкое «жии»,
и бегут облака в темноте, 
и кружится планета.

Перед храмом стою и смотрю в полуночную тьму.
Мама крестится, люди гудят океанским прибоем.

И становятся шумом бессмысленным все «почему»,
Мир меняется, чувствуешь, правда же, вместе с тобою.

 

* * *

 

Я привыкну к порядку,
Так что зла не держи.
В этой осени гадкой
Я простой пассажир.

«Передайте, без сдачи»,
«Вы выходите, нет?»
В окнах мокрые дачи,
Электрический свет.

И собаки без дома,
И ворон чёрных сонм.
Все до боли знакомо,
Как случившийся сон.

Мне бы встать, осмотреться,
Выйти в сырость и жуть...
Спотыкается сердце,
Проживём как-нибудь.

И маршрутка взбивает
Чёрно-жёлтую грязь.
Поезда и трамваи,
Путеводная вязь

Звон монеток задорный,
Колыхание штор...
Я смирюсь, я покорно
Подпишу договор.

На поездку без срока,
На мелькание дней.
Только ты, ненароком,
Дожидаться не смей.

 

Завещание

 

Здесь молитвы немые черны как мазут,

И как строки скрижалей ветхи.

Если чудища плакать к порогу придут

Им отдай мои сны и стихи.

Их впусти обогреться, налей кислых щей,

Покажи небом пахнущий дом:

Здесь вползал сизый мрак из оконных щелей,

Здесь сидел мёртвый дед за столом...

Проведи их по саду, нарви бурьяна,

Птичью тень примани на ладонь.

Всё со мной хорошо.

Я брожу здесь одна и смотрю на подземный огонь.

Надо мной только сводит громадой гранит, и звенит подо мной пустота...

Но зато ничего не болит, не сбоит,

Ни Христа во мне нет, ни черта...

Этот поздний закат в нашей сонной глуши

Будет твой – безголос и горяч.

А меня не жалей, не кляни, не ищи,

Понапрасну на кухне не плачь.

Здесь никто не клеймит исступлённой грозой,

Нас Господь позабыл, позабыл...

Мне стоять в темноте

Ждать трубы золотой

Хватит сил

Хватит сил

Хватит сил.

 

* * *

 

Они устали рубить друг друга,

Косить друг друга, давить и жечь,

Подуло ветром цветочным с юга,

Замолкли бабы, заглохла печь

Как будто дали вверху отмашку,

Забыть о гари, гнилье и зле.

На пепелище одна ромашка,

Победным флагом торчит в земле.

И голубь где-то под мёртвый крышей,

Взлетает в небо, ворча «курлык».

Господь всё видит, Господь все слышит,

Господь и пастырь нам, и мясник.

 

Провинция

 

Забирайте огонь, но оставьте меня в покое.

Темнота обступает со всех четырёх сторон

Жизнь как поле – осеннее, светом живым пустое,

Где вдали за рекой колокольный мерцает звон.

 

Там наверное есть гулкий ропот большого Бога,

Там наверное нас не осушат смеясь до дна...

Я смотрю в темноту – её можно рукою трогать,

И хочу сотню лет в темноте простоять одна.

 

Заберите огонь, и несите сквозь сумрак чащи,

Сквозь осенний туман, к голосам, к треску звёзд,

К живым.

А во мне будет мир непонятный, больной, звенящий,

И закат

И рассвет

И чужого пожара дым

 

Итого

 

Остаётся немного

И на смех, и на плач.

Я смешна и убога,

Пустотела, как мяч.

Пустомеля и надо

Мне забросить слова.

Что замёрзшему саду

Под сугробом трава?

Что зелёные звёзды

Побирушке зимой?

Жизнь отходит бессслёзно,

Смерть приходит домой

И садится без спроса

На потёртый диван.

Всё не так, по откосу,

Вкось, куда-то в туман...

Остаётся так мало…

Небо смотрит в окно.

Оно тоже устало,

Ему тоже темно.

 

* * *

 

От покражи читай псалом пятьдесят один:

«...добрый Отче, милосердия господин,

Не отдай на откуп душу, огонь и плоть,

Разреши бороться и сорняки полоть.

Пока диким жаром пышут твои сады,

Пока сторож смотрит в тёмную рябь воды,

Не давай разгрызть, как ветку, разлить ручьём

Человека...»

 

Небо порчено вороньём

И холодный ветер лезет под воротник.

Когда горе греться просится под язык,

Когда хлеб насущный трудно и страшно есть

Почитай псалом под номером сорок шесть:

«...Боже правый, море солоно – не испить,

Разреши не плакать хрипло, как плачет выпь

На болотах мягких.

Дай огонька в ладонь....»

 

Смерть приходит,

Смотрит хмуро на твой огонь.

Не твоя покуда,

Чья-то,

Чужая,

Но

Темнота сочится в комнату сквозь окно.

От неё псалом пятнадцать шепчи дрожа:

«...Бог для нас с бедой стена, Бог для нас межа.

Не допустит Бог безрадостной пустоты...»

 

Мы несём кресты.

Мы сами себе кресты.

И цветёт погост, где раньше чернел пустырь...

 

Научи меня бесстрашно читать Псалтырь.

 

* * *

 

– Передай остальным, – ты скрипишь и ломаешь слова,

– Многорукий Картограф опять запустил жернова, скоро всех перетрут и пшеницу накормят трухой..

Передай остальным. Этим утром сыграют отбой.

 

Я бросаю тебя на окраине спящей земли

Наблюдать, как бездонную тьму бороздят корабли.

Я бегу вдоль дороги, сминая сырую траву,

Все заснут, все умрут, и я тоже засну и умру.

 

И дышать тяжело, но дышать здесь всегда тяжело,

Время дудкой звенит и трещит позади, как стекло.

Я глашатай, я вестник, я щепка, я шёпот твой...

И

Я так счастлива,

Счастлива

Выкрикнуть это «усни».

 

– Просыпайтесь скорее, – кричу в тишину на бегу.

– Скоро старый Гончар нас сломает и выгнет в дугу!

Выбивайте себя, как ковры, от вранья и спанья....

 

Вдоль светлеющей кромки горизонта взлетает ладья.

Как последняя птица из клина летящих на юг,

Пассажиры, наверно, молчат в тихих кельях кают.

 

Я машу им рукой.

Мне не страшно,

Не грустно,

Не зло.

 

Я уверена точно: мне больше, чем им, повезло.

 

* * *

 

Далеко мои братья, они не вернутся назад

В белизне облаков ни знамений, ни знаков не вижу.

Босоногие девушки давят тугой виноград,

море каждую ночь подползает к деревне поближе.

 

Море каждую ночь омывает измученный пляж,

море тянет тепло из песка в голубые глубины...

Я последняя здесь. Самый древний хранитель и страж.

Далеко мои братья, и мне не угнаться за ними.

 

Далеко мои сёстры, они не подсядут к огню,

Не распустят, смеясь, золотистые мокрые косы.

Я не помню их лиц, я не помню кого я храню,

Солоны мои сны, и молитвы мои безголосы.

 

Уже много приливов никто не заходит в мой дом,

Не приносит мне бусы из перьев, не ищет совета.

Когда я догорю, кто придёт из тумана потом?

Далеко мои сёстры, от них не дождаться ответа.

 

А над хижиной звёзд – бесконечная яркая зыбь.

Я даю имена этим звёздам, вплетаю их в память.

Души здешних людей после жизни вселяются в рыб,

И в сетях человечьими смотрят живыми глазами.

 

Я люблю это место. Я знаю здесь всё наизусть.

Каждый звук, каждый парус и след на песчаном покрове...

Далеко мои братья и сестры. Я к ним не вернусь.

Есть родство, что в нас бьётся отзывчивей голоса крови.

 

* * *

 

Хотя бы в грусть свою меня втрави.
Жизнь это путь – к любви от нелюбви
Полынный сок, упорство сорняка...
Моя любовь – усталая река

Забытая людьми давным-давно:
Раскисшее от долгой спячки дно,
Густые тучи мошкары с утра,
Осоки скрип, зуденье комара.

Чем дальше в лес, тем тоньше наша связь,
Да и зачем тебе речная грязь
И пресные слова под языком?
Моя любовь – сгоревший ночью дом

Благополучно выбрались на свет,
Живущие во мне десятки лет.
Уехали в далёкие края,
Меня оставив в темноте стоять.

И я стою – обугленный каркас
Ты дал мне шанс, но шанс меня не спас
От красного огня, от тишины.
Пустые окна, паутина, сны.

Моя любовь...Забудем про неё.
Все это чушь, увёртки и враньё,
Желание вдохнуть чуть-чуть тепла,
Поверить, что хотя бы вдох жила.

Пусть не тобой – желанием пустым
Тебя объять, раздуть горчащий дым
Того, что раньше билось в глубине.

Жизнь это путь от звука к тишине.