Анастасия
Карандаева

Одинокие дни

В этом мире все уже давно знакомо:
Шум вокзалов.
Я себе хочу иного – злого,
Отскандалить.
В тишине кочующих многоэтажек –
Гул сорочий.
Хочешь, поболтаем до мурашек?
Надо очень.
Мне давно в ладонь нарисовали
Линий рваных.
И стихи солдатиками – справа,
Оловянно.
До закатов, до созвездий пьяных
Вырвусь в вечер.
Просто посиди хоть кто-то рядом,
Человечий.

Родные

Мы поднимали флягу за родных
Родные? В это верю в половину
Воронья ночь зажала воротник
И так, что я противиться не в силах
Мой-твой кулак стучал по каткому столу
И хрипота подвыпивших винила
Я ни Христос, ни сын, ни ученик
Я только им поглядываю в спину
И этот взгляд им холодил плечо
И языкато, даже воровато
Они готовы выпить ни за что
– Твоя рука предательски дрожала
А я в ответ смеялся словно чёрт
И в этом больше божьего начала
Отцовский голос повернул ключом
– Не пропади в окопах аты баты
Мы не такие, скажешь. Ну и что
Мы не такие, значит виноваты

Папа

Вроде и победила, с значительным перевесом
Что же на сердце глухо весенним бесом
Выбелилось, вызверилось, окостилось
Это я так жила или просто снилось?
В яблоках, с горьким настоянным перегноем
Реки идут в весну, обнажая полость
Там я найду себя, и в рукав упрячу
– Это тебе на хлеб и не надо сдачи
Скажет отец и смахнёт синеву из трубки
Помнишь, как хорошо? – и на сердце укнет
Было ли хорошо? но ему не скажем,
Синее за окном мне напомнит пряжу
Стянет в тугую точку и запятую
Выплюнет снова в свет – раненую, нагую
– Это и хорошо, – пепел трубки душит
– Ты ещё можешь жить, мне уже не нужно
Вспомнится детство, юность и папин пепел
Это тебе на сдачу, не надо хлеба

Жеребёнок

Там, где вороном сердце злилось – чертополох
По обетам праведников или мучеников
Если этой ночью забыть застегнуть пальто –
Жизнь научит.
Если пить цыганскую тишь, как подножный корм
До бесстыдства выпить
Жеребёнком смольным несмело лизнёшь костёр
И узнаешь имя.
Если кто-то шёпотом скажет – а ты хорош
И миндально-ореховым сузит капли:
Божье божьему – значит чертополох
Ты себе оставишь.
И тогда, быть может, найдутся средь ста одни
В чьих карманах морковь для таких и родней и слаще
И тоска такая правильная, невыносимая
Тебя расскажет

Лолита

Я знаю, как ты любишь грех
И свесить ноги по-турецки.
Меня захватывает в клещи,
И я теряюсь в вся и в всех.
Я помню, как ты жаждешь чувств –
Бросая платья на треноги.
Что человеки – только боги
Поймут тебя, тебя поймут.
А я несносен, и красив,
Как Гог или Магог несносен
И если божья кара спросит
Я в каждый раз и в каждый миг!
Я помню, как ты любишь грех
И сколько веточек сирени
К твоим ногам падут, и здесь
Я становлюсь зверей, звериней

Отвергнутые

– До чего же прекрасны звёзды!
Проронила случайно мама.
Я с тоскою её раскосой
Ночь встречаю у фортепьяно
– До чего колокольны листья
В алом бархате этажерки!
Я в обьятьях её лисицых
Слёзы прячу, как ожерелье
– Дни прекрасны, но я не хуже!
Мама смотрит в окно белёсо
И раскладывает, как на ужин
Беспредельной тоски вопросы.
– Ты когда-нибудь станешь взрослой
А сегодня я так устала.
Этот вечер – большой, как гроздья
За бесценок раздам цыганам

Так

Я устала
Снегом выело
Тропки изнутри
Видишь видишь
В небе проруби
В небе гаражи
В небе – плоское летучее
Словно раной Ра
Это для другой, для лучшей
Бога выбирать
Я не плакала, я выбрала
Хвори – корабли
И в глазах теперь расхристанная
Хочешь, прикорми
Я нежданная – негаданная
Соли на груди
Убаюкай меня Мама
Чтоб не разбудил
Чтоб не высмеял, не выкорчевал
Боже кочевой
Хорошо что боль язычница
Боль ещё со мной

* * *

Я вкладываю в горсть от двадцати
До тридцати серебряников. Строже
Господь мой смотрит –
Больше, сын мой, больше!
И тянется землёй до чёрных дыр
Как Моисей – у бога не спросив,
Рассматриваю барышень в трактирах –
Одна краснеет, слово проронила –
Небесные сухие буквари
Я их не так прилежно заучил
Мой поцелуй предательски красив
– Его прочтут по маковкам осин
И обучат соседского Серёжу,
Который взяв в охапку сотню Зин –
Распнёт их в треугольники квартир
И поцелуем божьим подытожит

Я синее

Я синее я бессильное
Я божье и я безбожье
Я выпила с кем-то лишнего
И выпила б даже больше
Я страстная я цыганская
По локоть зарёй растаскана
Я скалюсь и зубы выбиты
Красивая, некрасивая
Я тихая, я как зодчий
Погибель других мне пиршество
И в этом своем паломничестве
Я как Петербург без Питера

Сон

Тех ступеней сумрак – душный выстрел
Звёздных пробок с погребов Кале.
Глаз моих взволнованная пристань
Провожала тени кораблей.
Снишься мне своих соборов тише.
Глаз не хмуря в солнечный прорез.
И тоскуют чернооко вишни
В колокольном эхе до-диез
Не гаси мне сердце, душный выстрел.
Не тревожь в мольбе ладоней храм.
Но приходит ночью в нашу пристань
Словно судно – ветхий Нотр-дам.

Волчьи ночи

Я хитрю, я смеюсь, я плачу.
Посмотри, говорю, в глаза.
В них сентябрьский спелый мячик
Закатился за образа.
В эти длинные волчьи ночи.
Ветер солью метёт в окно
Расскажу тебе сказку, хочешь?
Как сентябрьских листьев счётчик
Мне отмерил ладонью ночь?
Помню, раньше вплетали в косы
От незнамой тоски полынь
Я мальчишкой сбегала босо,
Чтобы выследить клюквы просо
Или волчьей тоской завыть.
В эти полные дни тумана,
Там, где трубки костров вдали,
Мне сказали, что осень справа,
Там, где кровью в тебе стучит.
И отныне, чем горше травы,
Тем отчетливей волчий смех.
Я как осень, почти что справа
И как сердце, левее всех.