Анастасия
Феоктистова

7-6-5-4-3-2-1

Всем, кто видит мир через объектив, посвящается.

Ars longa, vita brevis
(жизнь коротка, искусство долговечно)

Горел закат. Чуть дрогнувшей рукой
Ты жал на «спуск»
И улыбался по ту сторону экрана
Кому-то, но не мне. И это даже странно:
Я проверяю пульс.
Какая-то нирвана. Да, детка.
В омут с головой.

Как хорошо, что ты сегодня мой.
Шумит толпа,
И мир не в фокусе опять такой размытый,
Как жаль, что жизнь с тобой – моя incerta vita*
Ещё и brevis** – очень коротка.
Рука фотографа – творца иль дурака?

Убийцы или простака? Влюблённого,
До одури, в идею.
Я от тебя почти всегда хмелею
И почему-то принимаю за врага
Того, кто быть врагом мне не намерен.

Не смотрит в объектив.
Как будто бы всегда такой простой.
Красив. Умён. Возможно, даже верен
Кому-то, кроме Никона Д 100.

И был бы хулиганом или вором! –
Черты такие красят подлецов.

Но нет. Он щелкает затвором

И морщит от усталости лицо.

А я? Что ж, я. Играть привыкла в чувства.
Как в карты. Кадры же – пыльца.

(И слабые потуги на искусство

Смешного и наивного юнца)

---
* vita incerta – неопределённая жизнь.
** vita brevis – короткая жизнь.

Апрель-май 2010

Москва

Amarilloyrojo

---
* Eres amable – в данном контексте: Ты достоин любви (исп.)
** Amarillo y rojo – амарильо и рохо: жёлтый и красный; национальные цвета испанского флага.
*** partido bueno – хороший матч.

Февраль 2010

Anamnesis

Где сигаретный огонёк,
Испачкано в помаде платье,
Ты как-то слишком одинок,
И на пол падает распятье,
И млеет в воске потолок,
Там утром буду вспоминать я,
Как ночью мы курили Vogue,
И дождь стучался на порог,
Как чёрный дог.

Давайте пить бодрящий ром,
Какой-то горьковато-терпкий,
Не оставляя на потом,
И на пустых подземных ветках
Дышать в окно и жить вверх дном,
Как будто мир – пустая клетка,
И уходить в дверной проём,
(Не прислоняться!) – вход в наш дом,
Да, на рандом.

И молча скуривать слова…
Прости меня, я не права!..

Алкоголик, гордец и блаженный

Это был потрясающий вечер,
Были окна и вермут, и свечи,
И табачная теплая дымка
Покрывала тебя, как простынка:
Впалость щёк, напряжённые плечи…
Это был потрясающий вечер.

Дуло ветром в балконные щели,
Ты лежал на холодной постели,
Ты размазывал пепел по пальцам,
И, подобно игольным страдальцам,
Говорил: тебе все надоели.
Дуло ветром в балконные щели.

Алкоголик, гордец и блаженный,
У тебя много боли, наверно,
У тебя взгляд уставшего волка
И густая небрежная челка,
У тебя нездоровые вены,
Алкоголик, гордец и блаженный.

Это был потрясающий вечер,
Были окна и вермут, и свечи,
Только вытяни руку – и тесно,
Паутины, рельсы, подъезды,
Страшно быть неизвестным Предтечей…
Это был потрясающий вечер…

Апрель 2008

Москва

Бабушке

Свет приглушенный.

Голос простуженный,

Чуть удивлённый.

Будем – ужинать.

Будем, как в детстве,

Далёком, беспечном

Смотреть на огни.

Думать о вечном.

Только в руках,

В чернилах испачканных,

Маленький страх

Перед большими мальчиками.

Ты отвернись –

Стена-то холодная.

Сегодняшний день –

Вторник нечётное.

Свет приглушенный,

И всё – обычное,

Чего-то лишённое,

Но – романтичное.

Бокс

Небо над Волхонкой

Затянуло мраком,

А над храмом солнце –

Что за парадокс.

Мама плачет в трубку:

Папа болен раком.

Папа болен раком,

Я хожу на бокс.

Логика и чувства

Затевают драку,

Кто кого в нокаут –

Тот ещё вопрос.

В целом, всё обычно.

В целом, всё отлично.

Папа болен раком.

Я хожу на бокс.

Тренер держит лапы,

У меня есть капа,

Я тащусь до зала

С формой через мост.

Я не знаю, как мне,

Как мне жить без папы,

Как, блин, жить без папы,

И хожу на бокс.

* * *

Прочь из моей головы!

Наугад в темноту, с середины концерта,

Сквозь толпу, сквозь охрану, сквозь двери, сквозь парк…

Сплин

В резонансе открытых окон

Есть скрытый смысл – не суть.

Слушай, давай смотреть сверху

на пьяный Арбат, на то, на что можно

Взглянуть

С высоты.

Ты вроде куришь, дай мне зажигалку,

Мне хочется жечь мосты.

Если тебе не жалко…

Апрель 2007

Москва

До дна

Тане Трубецкой

Скажи, когда же наконец

Ты будешь спать

Спокойным сном,

Уткнувшись в мокрую подушку –

А плевать,

Что ты – его игрушка,

Дрожащая в присутствии «потом».

А он такой загруженный подлец

И лжец.

На ощупь твои мягкие ресницы,

И некуда бежать –

Бессонница-сестра

Накрыла меня пологом холодным,

И как знать,

влюбляться – это вроде модно,

Но снова ты забудешь мне присниться

И, кажется, не вспомнишь до утра.

Пора.

Есть выход: можно не любить.

Ведь нет истерик, слёз

И нет измен,

Ведь в жизни нет тебя и лиры жесткосердца.

Один вопрос:

По лучшей из инерций

Мне как-то очень неприятно жить

В стагнации безликих перемен

И стен.

Кто ты? Скажи? Зачем ты мне был послан?

На станциях метро:

Смоленская – Арбат,

Иль, может, по кольцу…Бежать, пока есть силы…

Сквозь зов ветров.

Мне всё уже постыло.

Я, знаешь, как-то слишком несерьёзна,

Я знаешь, как-то слишком влюблена…

– До дна?

– До дна…

Май 2007

Затихнет лес

Затихнет лес. И озеро замерзнёт навсегда.
Его вода уснет под коркой льдистой.
И мысли, что текли через года,
Подарены последнему таксисту
И коньяку, что выпит без стыда.

Туман. И чёрный кэб, и дождь рекой,
Как банши, завывающий с утра.
Давай я подмету своей метлой
Подмокший пепел погребального костра.
Твой запах…Мёртвый и гнилой.

Где магия? – Старуха вся седа.
А может, померла ещё вчера.
Невелика победа и беда:
Она, как Англия, была совсем стара,
Да и почти исчезла без следа.

Затихнет лес. Затихнут сонмы строк,
Спасающих от слабости меня,
Как будто с их поддержкой кто-то смог,
Как феникс, возродиться из огня!
Какая глупость…Револьвер. Курок.

Июнь 2010

Москва

* * *

Мне нужен личный город для хандры,

Желательно, где клёны и трамваи,

И гулкие, холодные дворы,

И площадь с храмом, за полночь пустая,

И старый бар, где бармены щедры.

И чтобы в жёлтых окнах вдалеке

Виднелись через толщу занавески

Кастрюлька супа, куртка на крючке.

И двое – с грубым «эр» и «эс» глухим, но резким –

Болтают на не нашем языке.

Да как бы вспомнить правила игры,

Когда уже побит и переборот,

Чтобы найти такой вот грустный повод,

то есть город,

Где можно создавать свои миры.

* * *

Мне снился дом, и дом был из фольги:

И стены, и сервант, и фото деда.

И круглые большие пироги,

Ты представляешь, были тоже из фольги.

И ложка, что всегда нужна к обеду.

Мне снился сон: кругом одни враги.

И ты мой враг – бывает же, приснится.

У них большие лапы и клыки,

И смяли они дом, что из фольги,

И даже не позволили проститься.

Мне снился сон, где я тебя несу

По улице, забытой и зелёной.

Держать тебя так страшно на весу,

Но я твержу, что я тебя спасу,

А ты совсем не хочешь быть спасённой.

Хотя куски разорванной фольги

Исчезнут, как ты их ни береги.

Молитва

Говорят, святый боже и святый крепкий,

Но им не верить – моё проклятье, 

Я узнаю его в каждой кепке,  в каждом высоком усатом дядьке,

В каждой песне, звучащей ночью,

В каждой свечке на панихиде.

Как бы мне не искать его больше,

Отче,

как бы больше его не видеть.

Москва

В этом месяце – три взлёта и три посадки,

Три отеля, и все на один фасад.

Слушай, я сохранила этот текст

В закладки –

Это значит, нужно меня спасать.

Сама я лечилась рислингом, каберне и рьохой,

Картманом, Стэном и Кенни по «Дважды два».

Слушай, ну ты же видишь, мне правда плохо.

Если рьоха не лечит –

Дело моё труба.

Эй, ты где там? Отвесь мне небесной манки –

В кредит и по дружбе, а то это чистый ад.

Я хожу каждый день от Красного до Полянки,

От Полянки до Красного,

Как солдат.

На Полянке бьёт колокол, пахнет утром,

От домов поднимается кверху вся спесь и стать.

Все говорят: читал твою книгу,

круто.

Наверное, трудно было её писать.

И когда я слышу это «круто», в общем, –

Нужно меня спасать.

Мюнхен

Штефан курит. Немного нервно.

Воздух влажен, вонюч и порист.

Пачка «Мальборо» – восемь евро,

С Хауптбанхофа уходит поезд,

Медленно набирая скорость.

Турки продают курево, минуя кассу.

Кебаб и табак – запах почти до рвоты.

«Опель Астра» выруливает на трассу

И, рыча, исчезает за поворотом.

Штефан смотрит.

Вот его город. Вот он.

ГутенАбенд, Мюнхен, мы снова вместе.

Мюнхен щурится: мол, ну где ты шлялся.

Вот тот бар, где тошнило на Октоберфесте.

Вот парк, где ты впервые поцеловался.

«Я ушёл».

«Ты ушёл, Штефан. Я – остался».

На улице

На улице, где жили мои деды,

Когда-то были яблоневые сады,

Дорога, выгнутая бугром,

Вдалеке – военный аэродром.

На улице, где жили мои деды,

Остались только мёртвых домов ряды.

И за ними Волга – угрюм-река,

Остановка без лавки и козырька.

Вот заладил опять: «Откуда ты, расскажи».

Ну, завод. Окраина. Гаражи.

А от старых яблоневых садов

Не осталось уже никаких следов.

* * *

Отпусти меня, прости, Господи,

На прощанье окутай дымом.

Я не буду дверями хлопать, и

Пусть мне кажется всё старинным,

В настоящем – пусть будет детское

И растянется повестью длинною.

И гудят поезда, все в копоти

Павелецкого.

Отпусти меня, я непрочная,

Я же здесь пополам сломаюсь.

За паршивое одиночество,

Как за руку Твою, хватаюсь,

Улыбаюсь, но жмусь потерянно,

С каждым залпом теряя патроны.

Это глупо и несвоевременно

Видеть призраки

Альбиона.

Только он, оглушаемый чувствами,

Не поймёт. Я ему как изменщица.

Я же вроде такая вся русская.

Я же вроде такая вся женщина.

Как Ты мог?! Ты всегда был внимателен!

В этом городе-брате Содома

Создавать вот таких замечательных

И таких привязанных

К дому...

Пиза. Флоренция

В Тоскане тоска. Спозаранку

Тишина сопоставима с тишиною морга.

Кажется, тебя вывернули наизнанку

И потрогали каждый оголённый

Орган.

Вечерами пригубишь вино,

И хоть бы слышался шум вокзала.

Сильнее дёргая веретено, шепчешь:

«Боже, как же я устала. Боже,

Как я здесь давно!».

И Он смотрит в твоё окно

Фонарём, что светит на

Полквартала.

*

Его взгляд молчалив и кроток,

Как было раньше.

Тебе нечего делать и некому отвечать.

Он смотрит в окно покосившейся Пизанской башней,

Шелестит грязной маркой с буквами «Роспечать».

*

Ты видишь Бога всуе и кличешь его средь ночи.

Он варит эспрессо в траттории наверху.

Его имя всегда на твоём слуху,

И даже местные рыбаки восклицают: «Отче!»,

Деля улов на жарку и на уху.

А Он вот – свесился с Санта-Кроче,

Чтоб лучше слышать всю эту чепуху.

Рождество

Хрустят румяной коркой пироги,

Двор замело, и не видать ни зги.

С трухлявой веткой заместо руки –

Стал мусор хмурым белым великаном.

И вот вся жизнь, и так она проста:

Подушек взвод, солений острота.

И славит появление Христа

Владыка с полосой на полэкрана.

Слегка блондинка

Слегка блондинка
Всё курит трубку –
Красивый профиль.

Дрожит пылинка
В паучьей сетке,
Чернеет кофе.

От жизни глупой
Играют песни
Соседи слева,

И морщит губы
Она от дыма,
Как королева.

Лучи рассвета
В углы забились,
И кофе жгучий.

Мечтает в лето,
Но странный холод
В сетях паучьих.

Это дым, дым, дым –
Пересказы ветра…
Хорошо быть молодым,
Хорошо быть смертным!

Январь 2008

* * *

Ты веришь, что после жизни бывает смерть,

Что после смерти – чёртова пустота,

Что если приспичит вдруг умереть,

Никто не встретит на той стороне моста.

Ты веришь, если Бог и есть, он не триедин,

Ни воском свечным, ни милостью не берёт,

И где бы ни был, ты всё равно один,

А тот, кто с тобой, он, как и ты, умрёт.

И мне часто кажется, что, скорее всего, ты прав,

Что мне, в общем и целом, нечего тебе возразить,

Что живому живое, что к праху прах,

Что последний вздох – и порвётся нить,

И будет вокруг чёртова пустота

И мгла, и тьма, и никто не подаст руки.

Глянь, жёлтый свет на той стороне моста

Отражается в чёрных дебрях Москвы-реки.

Французские стихи

Французские стихи
Закрыты и заброшены на полку.
И кончились штрихи
На половине карандашного осколка,

Молчанье на двоих,
Смешная недокуренность в асфальте,
В кольце неразберих
Мелькает дождь в широком сером платье,

Мне нравится игра
И как ты произносишь слово «осень»,
Закончилась глава,
Последним, тихо заданным вопросом,

На толстых проводах
Играет ветер беглым, грубым боем
И копошится страх
И не дает покоя нам обоим.

Святая тишина
Стекает по стареющим карнизам.
И больше нету дна
В пространстве, остывающем и сизом.

Октябрь 2007

Москва

ЭрЭнЭй

Вниз и наверх,
Чтобы слезы стекали на кафель,
Чтобы больно вискам,
Чтобы сыпались крошки от вафель
И летели на пол по рукам.
Чтоб рыданья похожи на смех.
Вниз и наверх.

Свободный удар,
Чтобы было свободно и пусто,
Чтобы тонко игла
Проходила по лезвию чувства,
Чтобы я тебя всё же спасла,
Чтоб сливался со звуком гитар
Свободный удар.

Вагоны метро,
Чтобы песня – в тандеме со стуком,
Чтобы были шумы
И мистерия сглаженных звуков,
Чтобы «я» исправлялось на «мы»,
Чтоб рвались через стаи ворон
Вагоны метро.

Вниз и наверх,
Чтобы пряди мешали ресницам,
Чтоб босиком,
Чтоб хотелось ещё раз родиться,
Чтобы плакать потом
И скрывать свой маленький грех.
Вниз и наверх.

Март 2007

Москва