* * *
когда в морщинах пролезает старость,
касаясь осторожно тишины
грядущего, и, словно не осталось
в судьбе свободы и предрешены,
как будто наперёд, шаги, как будто
не я иду, а за меня идут –
часы, солдаты, демонстранты, будды,
домкратом духа пелену минут
чуть слышно замыкая на свеченье
в циклических явлениях комет –
моя река мне отдаёт теченье
всего, что есть – в мгновение, в момент...
Саше Пушкину
из золотого века в этот век –
к певцам полуподвального уродства,
где в праздной скуке гибнет человек,
превознося собой своё сиротство.
зачем я здесь? к чему меня сюда
забросило – в прибой сопливой дрёмы,
где нет ни чести, ни её следа,
а молнии не предвещают грома?
здесь всё нарушено, испорчено – одна
на человечество всеобщая разруха...
лишь рифмы улыбаются со дна
моей души, нашёптывая в ухо:
ты скоро станешь, как один из них,
ты тенью будешь плыть меж оболочек,
дописывая свой предельный стих
среди набухших оттепелью почек,
но не весна идёт к тебе, а смерть
проталинами смотрит из-под снега,
и ты не сможешь никогда посметь
увидеть даже образ человека...
Но я встаю – в который раз уже –
и, чётко понимая, что нет прока,
я всё равно ищу в своей душе
себя, тебя: не Бога – так пророка!
О праведном Лоте
Или смысл в том, чтобы всё свернуть – и уйти?
Если смысла нет даже в этом, то – что тогда?
Ты лети, душа моя, белым крылом лети –
голубиным, лёгким крылом сквозь мои года,
через сумерки прошлого и череду сует.
Обернусь ли когда? – Ни к чему это, ни к чему.
Вон – Содом с Гоморрой – были, и больше нет.
Плачет Лот, и жарко – аж пот течёт по челу.
Плачет Лот по жене, застывшей теперь столпом
посреди дороги из страшного небытия.
Слёзы падают в пепел. Он бился б о камни лбом…
Поначалу и бился, но толку нет от битья.
Пот смешался с пеплом. Черна, как лицо, душа,
и такая тяжесть на сердце, такая мгла…
Лот глядит на дочку, которая не дыша
шепчет: – Мамочка, мама, как же ты не смогла? –
А вторая дочь, как могила, как смерть, как стон,
распласталась крестом по покрытой гарью земле.
Смотрит Лот и будто бы видит кошмарный сон –
словно жизнь он свою хоронит в этой золе.
– Боже, Боже мой… – Задыхается Лот. Губа
задрожала, брызнула в ночь слюна.
Липкий пот течёт по лицу с ледяного лба,
за редеющим пеплом угадывается луна.
За веками памяти, за чередой эпох
Лот зовёт на помощь, не слыша совсем уже
ни себя, ни Бога – но отвечает Бог –
и становится легче Лоту, и на душе
у него не так обречённо, не так темно.
Что-то будет ещё – за этим ужасом тьмы.
Не смотри назад, мой Лот, покидая дно.
Не верти башкой: уходя – уходи из тюрьмы.
* * *
римское? – всё под ногами! – монеты
с профилями и рисунками...
где-то там право, парламент – где ты?
в памяти бьётся сутками,
даже неделями, месяцами –
воплями колизея.
Пётр распинается – вы ведь сами,
дрожащие тени музея,
видели всё это и визжали
львятами на погосте,
кутаясь в декоративные шали –
так, что стучали кости,
когда зверьё вырывало младенцев
у обморочных матерей.
и никуда вам теперь не деться
от ваших диких зверей.
* * *
когда человечество выйдет из двух затмений,
и похоронен будет Ульянов-Ленин,
и растворится память от революций,
в материальном править будет Конфуций –
чайная церемония, а не жизнь –
и бессилен отныне любой фашизм.
иерархичность земного пространства мира –
от Средиземного моря и до Таймыра,
от Аляски по Сербию и чуть дальше,
а вдоль периметра преисподние стражи
так берегут, что до ужаса содрогнётся
лунная девочка, вышедшая из солнца.
рухнут оковы – осознавая это,
я устремляюсь за ужас быстрее света.
встанут границы – бесы отвалят сами –
это не их территория под Небесами.
памятник Марксу переплавлен в руду,
и счастливые дети в каждом роду...
* * *
и над зданием обезглавленного суда
высится то ли тень, то ли из облака что-то,
кто-то торчит, выглядывает – оттуда сюда,
не замечая стен, заборов, решёток.
из-за облака знают лучше – там выше, видней –
куда идти и вообще, куда деваться
на исходе последних дней
существующих резерваций.
что-то, думаю и надеюсь, останется,
а что-то уничтожено будет полностью.
мир этот крайней жестокостью славится –
нечеловеческой, в общем-то, подлостью.
Крест
я привык к этой боли, как привыкают к зиме.
наблюдая за поступью Искариота,
надоело мне взгляд пригвождать к земле –
словно это меня предал кто-то,
и не хочется, как же не хочется ворошить
всё, что было до смерти – всё, что тогда случилось.
умереть ради жизни – чтобы воскреснуть, ожить –
чтобы время нелепое остановилось.
так и сталось! а это ли? кто ж его знает теперь –
за потрёпанными веками вранья и спеси?
остаётся поверить, а хочешь – вовсе не верь,
а захочется если, то и рассмейся
над слезами любимого ученика,
над бесчувственным силуэтом промёрзшей Мамы.
и неважно, что днём вчерашним стекли века
и сердца омертвевшие вычурны и упрямы –
всё пройдёт, всё прошло, боль утихла, понять бы лишь
из беспамятства вырывающуюся стоном
Магдалины истину: – Ты не умрёшь, Малыш!
Ты воскреснешь вне времени, над Законом... –
и висеть, как тряпка, капая кровью в песок,
отверзая гробы, разрывая завесу Храма,
чтоб подумать с Креста в последний самый разок:
– Потерпи, я вернусь к Тебе, милая моя Мама...
Пробуждение Одина
вихрями смою, ужасом закружу,
выжгу ветрами всех четырёх сторон
тех, кто с оружием к моему рубежу
выйдут, осмелясь, чтобы занять мой трон!
всё, что моё – упаси это, мой Господь,
тронуть кому-то – отныне и на века.
я потихонечку вылезаю из-под
сна – меня крепко держит Твоя рука.
аж из Голгофы – деревом на горе –
я поднимаюсь вместе с Богом богов...
будет размолот костью в чёрной дыре
каждый из нераскаявшихся врагов.
Слово – и точка! гимны и плачи – вздор.
образы Слова – русской речи удел!
я поднимаюсь – в руках моих Локки и Тор –
я возвращаюсь к душам в темницах тел.
вместе со мной шеренги – моя семья –
здесь и сейчас – на просторах моей Руси.
не подходите, карлики – это я! –
князь, восстающий ангелом из грязи...
Отцу Венедикту
да и попробуй тут сказать хоть что-нибудь,
или не пробуй, не пытаясь даже
глазами сердца неприметно по Небу
увидеть всё, что есть от века – наше.
мы – дети на земле, и Слово Отчее,
нам Сыном данное в сиянье Севера,
и всё, что будь помянуто не к ночи и
упразднено пришествием спасения –
пусть славится отныне, чтоб видения
подвластны были образам подобия,
и Дух Святой – лишь вглядываюсь в тени я –
в глаза по-детски смотрит исподлобья.
* * *
сердце в шрамах, душа чуть дышит,
боль такая – хоть волком вой...
всё равно никто не услышит.
мёртвый ты или ты живой –
безразлично жене как будто,
и друзья, словно в сговоре все...
так рождается в мире будда,
и на чёртовом колесе
его кружит над тусклым светом,
как безвольного мотылька,
пока он не сольётся с ветром
и не станет собой пока.
молитва Богу богов
огороди меня ангелами Твоими.
я, как ребенок, выброшен в этот мир.
дай на чело и на руку мне имя –
новое имя руны Ир.
ангелы дышат, душа моя с ними
царствует, а потом
я получаю новое имя
руны Дом.
солнце во лбу, Млечный путь через темя,
галактик замерших строй.
я остаюсь, как и прежде, с теми,
кто слился с земной корой.
река моя обтекает космос,
не ведая берегов.
мой Бог подарил мне вселенский компас,
воскреснув Богом богов.
молитва Богу богов и святой Руси
и что же будет дальше, Боже мой?
где дом мой и куда это – домой?
и как это, когда своя постель?
прошу Тебя, следи, чтобы метель
меня не закружила, Боже мой.
возьми меня назад, к Тебе, домой.
когда б я знал, что это будет так
в моих весьма умеренных летах,
то мог и передумать посещать
галактик сонмы, лёгших под печать –
ведь ни к чему мне вся эта возня.
входите, благоверные князья! –
оберегите дом мой и меня
от бледного зловонного огня
страстей, въедающихся в плоть и кость…
…мир лёг к ногам. я в нём желанный гость!
© Алексей Рафиев, 2012–2013.
© 45-я параллель, 2013.