* * *
Ты где, любимая, была,
когда на дне Кедровой пади
рехнулся ветер на ночь глядя
и дятел выпал из дупла.
И кроны, словно купола,
в кромешной тьме бесовской ступы
расколотые, как скорлупы,
летели из-под помела.
Пурга метала и рвала,
покуда ты все наши ссоры
и распри не перебрала, –
и я не мог найти опоры,
пока не опустила шторы,
уже не памятуя зла.
* * *
Неузнаваемо дика
трава от мала до велика, –
почти не различаю лика
земли. Не знаю языка
ручья:
бросается, журча,
ко мне вприпрыжку: вот удача!
и улепётывает, плача,
он обознался сгоряча.
Распугиваю мелюзгу, –
да я и сам живу на птичьих
правах, а посему настичь их
и образумить не могу.
А сосны смотрят свысока,
и кажется, ещё минута –
и лопнет ствол, и крона круто
кругами взмоет в облака.
И пристальное забытьё
минуты этой на исходе
хранит причастного к природе
от безучастности её.
Шурф
То кайлом щебёнку крушу,
то ломаю дресву лопатой,
я с породой запанибрата,
даже если едва дышу.
И работа ко мне добра,
вынуждает не ждать поблажек –
от поверхности до ядра
путь, как правило, крут и тяжек,
даже если долбишь овражек –
половина на полтора.
* * *
Смеркается. Не разобрать:
быть может, вяз, быть может, ясень...
Уйдёшь отсюда восвояси,
а он останется стоять.
Какие песни здесь ни пой,
какие замыслы ни пестуй, –
они некстати и не к месту
в шершавой тишине лесной.
И вездесущая листва,
витающая в поднебесье,
не помнит нашего родства...
Уйдёшь отсюда, нос повеся, –
бог весть, откуда столько спеси
у мыслящего существа.
* * *
I
А когда взошли – упали ниц.
Отдышались. Тур сложили еле.
Толком осмотреться не успели –
надо было торопиться вниз.
Помню только белый-белый наст.
...Что бы там потом ни говорили,
но не мы вершину покорил
а она помиловала нас.
II
О том, как лезли напролом,
а горы били нам челом
и в пересохший рот
нам астероиды – дождём,
я расскажу потом, потом,
когда придёт черёд.
Ведь я ещё не написал
о том, как на тропу упал,
о том, как встать не смог...
Ещё я не изобразил
того, кто из последних сил
меня с горы волок.
* * *
Не спать, а просыпаться постепенно,
как будто поднимаясь по ступеням
на старую пустую колокольню,
с которой сняли все колокола
за много лет до моего рожденья.
Не сетовать, а медленно ступать
по каменным ступеням полустёртым,
под сомкнутыми сводами сознанья,
дыхание едва переводя
и чувствуя, что время на исходе,
что за полночь давно перевалило
и проступили матовые пятна
рассвета на поверхности окна,
а в комнате ещё темнее стало…
Но вот сквозняк перевернул страницу
упавшей на пол книги об искусстве,
и появились контуры предметов –
стола и стула около стола.
* * *
Облака пришли в упадок,
пали на лоток.
Словно сок плодовый, сладок
облака глоток.
Путь неясен. Век недолог.
Не попомни зла…
Низок слог, и жалок сколок
сизого крыла.
А на том пути коротком –
глина и смола,
облака над околотком,
да колокола
умолкают на минуту
и опять гудят,
снова сеют в сердце смуту,
память бередят.
Вот и всё, что нам осталось
в круге бытия…
Что же это с нами сталось,
милая моя?
К небу головы закинем:
нету ничего,
кроме чёрного на синем –
тучи кучевой.
Да и та пришла в упадок,
пала на лоток.
Словно сок плодовый, сладок
облака глоток.
Из дневника
Когда в оконное стекло
внимательно людей
разглядываю, – как назло:
плебей, плебей, плебей.
Покуда не разбил никто
оконного стекла,
я ненавижу их за то,
что я из их числа.
Дочери
Когда-нибудь придёт и твой черёд
меня судить. О сваю разобьёт
весёлую волну голосовую,
и дело примет скверный оборот,
и пена хлынет задом наперёд
куда попало и напропалую,
и выберу я ту или иную
метафору, а кары не миную.
Попутал бес, и Муза не спасла,
не скурвился, не сгинул и не умер –
позарился на участь из числа
нечаянных, тасуя, точно шулер,
краплёную колоду ремесла.
И кто бы мог подумать!.. Панорама
минувшего в расцвете и красе,
как ветром груда рухляди и хлама,
разметана по смутной полосе,
где стоит лопнуть спице в колесе
фортуны, и – готово дело! – драма
проста как репа пареная… Все
подробности тебе расскажет мама.
Придёт и твой черёд когда-нибудь
меня судить. Повремени чуть-чуть.
Ведь в этом радости совсем немного.
Расти большая, умницею будь,
но всё-таки суди не слишком строго,
когда придёт черёд… Ну что ты, что ты?
Тебе уже давно пора в кровать…
Избави бог сводить пустые счёты
с беспамятством, углы и повороты
избитого сюжета обживать,
стремиться прочь, проваливаться вспять…
Ты помнишь дом, где нет нежней заботы,
чем перед сном тебя поцеловать?
Повремени заглядывать в провал,
о будущем задумываться нашем,
но, что бы ангел там ни малевал,
не страшен чёрт, пока не кончен бал,
и, может статься, мы ещё попляшем.
Посвящение
Так долго играла пластинка,
как будто не видели мы,
что сходятся для поединка
исчадия света и тьмы;
и сызнова ставя над краем
сознанья стальную иглу,
не ведали, что проиграем
взаимную эту игру;
что в судорожной светотени
пошла врукопашную тьма,
и свет преклоняет колени,
а музыка сводит с ума.
И я позабыл совершенно,
как только взошла тишина,
что женщина несовершенна,
а битва не завершена.
Свели нас нечистая сила
и расположенье светил, –
но ты меня так не любила,
как больше никто не любил.
* * *
Суворовский необитаем
и Гоголевский нелюдим,
а мы идём, куда глядим,
в клубах дыхания витаем,
смакуем отрочества дым,
и путь наш неисповедим.
Перемежаются свиданья
и расставанья у дверей,
и в хороводе фонарей
потери самообладанья, –
пока не поздно, обогрей
озябшие воспоминанья
в ночном подъезде мирозданья
на твёрдых рёбрах батарей.
* * *
Не я ли норовил
тебе воздать сторицей
за несуразный жар,
за безрассудный пыл,
за всё, что на моём
веку не повторится…
…Уже и день прошёл.
…Уже и след простыл.
Когда подвёл итог –
заплакал, слёз не пряча,
как плачут только те,
кто сроду слёз не лил:
не холодна беда,
не горяча удача,
а если и любовь,
то лишь по мере сил.
Стихи на случай
Помедли, погоди, не расточай
очарованье встречи невзначай.
Ведь если эта встреча только случай, –
от чуда он почти неотличим:
слепое сочетание причин,
счастливое стечение созвучий.
Очарованье встречи невзначай
помедли, погоди, не расточай!
С беснующейся памятью моею
не оставляй меня наедине,
хотя бы только потому, что мне
в конце концов удастся сладить с нею.
* * *
Много ли радости в этом труде –
по уши в лаве
времени?.. Я говорю о руде,
а не о славе.
Мало ли кто выдавал на гора
дивные звуки –
пасынки света, бастарды добра,
блудные внуки.
Как бы то ни было, всё-таки не
прихоти ради
вы припеваючи шли по стерне
нотной тетради.
Невыразимое не по зубам,
но не в обузу
хлебом насущным с грехом пополам
потчевать музу.
Да не повадится памяти мёд
сдабривать жёлчью
и одиночества в рот не возьмёт
ягоду волчью, –
а возвратится в приделы свои
после вечери
в сопровождении голоса и
виолончели.
Вечер
Н. Я.
Росами кусты убелены.
За макушку сопки солнце село.
Шорохи и хрусты то и дело
бороздят глубины тишины.
И ручей, как кружево волну
за волной плетя у поворота,
пылко растолковывает что-то
обтекаемому валуну.
Над ручьём склонившаяся ель
вечера скончания не чает –
лапами тяжёлыми качает
музыки пустую колыбель.
Баргузина шустрая родня,
колобродя на еловых лапах,
невзначай распахивает запах
дыма на развалинах огня.
И приходится не по нутру,
но наваливается на плечи
то, о чём не может быть и речи
в эту пору во сыром бору.
* * *
За тридевять трамвайных остановок
премьеры театральных постановок
и сутолока около дверей
музеев и картинных галерей.
А пригород нетороплив и зорок –
земное солнце село за пригорок
и выгорели травы добела;
у изгороди старая ветла
полощет узловатыми ветвями...
Заря над огородами и рвами,
просёлочной дороги полоса,
и смуглые жилые корпуса,
пасущиеся около обочин,
и прочее – мне голову морочит,
глаза мозолит, слова не даёт
сказать о той, которая когда-то
жила неподалёку от заката
и, может статься, до сих пор живёт.
Осень
I
Две недели шли дожди,
две недели моросили
в перелеске посреди
средней полосы России.
Лили как из решета,
моросили как из сита.
Поздней осени тщета
на живую нитку шита.
Все дороги развезло,
как нарочно, спозаранку.
Все просёлки, как назло,
вывернуло наизнанку.
Для отвода праздных глаз
в непролазной поднебесной
и земной грязи увяз
лучезарный ствол древесный.
Зрелости на рубеже
сетовать на бездорожье
не приходится уже
и досадовать негоже.
Ковыляю мимо вех,
думая себе в утеху:
«Мне не к спеху, как на грех.
Слава богу, мне не к спеху».
За падением листа
я слежу с такой тоскою,
словно совесть нечиста,
и сума моя пуста,
и беспамятство клюкою
мне грозит из-за куста.
II
Захолустные места.
Поздней осени истома.
Поступь спелого листа
весела и невесома.
Вся из ясписа и мха
даль как озеро тиха.
Ненароком рухнет веха —
и на хорах, где верха
сосен в сизые меха
кутаются, вспыхнет эхо.
Ни спросонья, ни во сне
мне доселе и не снилась
эта прелесть, эта сырость,
эта плесень на сосне.
* * *
Поёживаясь от озноба,
по полю зрения сную,
следы глубокие сую
в утробу снежного сугроба.
Ступаю – и на том стою,
что сам творю судьбу свою.
Но дело двигается туго,
пока сную по кромке круга,
пока ступаю в колею
и, обеспамятев во тьме
черновиков и проволочек,
держу, как жалобу, в уме
об осени двенадцать строчек
и восемь строчек о зиме.
Цитата
Б. А. Слуцкому
Из кучи книг заначу глядя на ночь
и перечту в отчаянном часу,
чтоб зарубить покрепче на носу:
– Поэты, – заключил Борис Абрамыч, –
ничем не отличаются от прочих
людей, лишь речи проще и короче их.
* * *
Ломаешь голову – с какой
петли начнётся пряжа...
Спохватываешься, рукой
махнёшь – и третья стража.
Так стоило ли день-деньской
не вылезать из мастерской,
внезапной лаской и тоской
натуру будоража.
И сызнова не ешь, не спишь,
а лепишь и малюешь лишь
до умопомраченья,
не различая сгоряча
удачи лучезарный час
и чёрный час прозренья.
© Алексей Королёв, 1980–2017.
© 45-я параллель, 2023.