Был день, когда я пожалел,
что в Москве нет музея оккупации,
Это значит, что в нашем сознании
всё осталось, как было
Оккупация – продолжается.
Тётя Катя каждый вечер на старенькой кухне
собирает любителей водки
и ведёт разговоры за жизнь.
Врач поведал, что спала тётя Катя не с теми –
и детей уже точно не будет:
Мальчик Вася раз в неделю торчит на футболе,
после матча он лупит ногами
исторически вечных врагов.
Ну и славно — в крайнем случае, Вася подохнет,
и уж точно, что он не возглавит
Дядя Коля обожает смотреть порнофильмы,
покупая их пачкой на рынке,
что находится в центре Москвы.
Очень славно, что он дрочит целыми днями,
ведь зато ни убийств, ни насилий
Безопасность – это наш добровольный экзамен,
это значит, что каждый на месте,
это значит, что всюду есть власть.
Безопасность – это долг, наслажденье и счастье,
это гордость за Родину, это
Как всё же трогателен ласточкин путь…
Я – тот, кто верит в него всерьёз!
Сорвётся голос на фальцет, но белый венок
коснётся твоих волос,
и вдохновение всех стран соединяется
в единственной попытке рассмотреть океан –
я знаю, что их счастье в тот же миг я навыдумывал сам!…
И не наскучит никогда землетрясение,
ведь лепестки так стучатся в окно…
Я мимолётно провожаю иероглиф тебя –
он будет написан весной,
и воскресенья на холме увидеть тень
уже не важно, если там дистанция огня:
я знаю, эти армии явились посмотреть на тебя!
Так возвращается к истокам любовь,
так блудным детям пора по домам,
так появляется в норе мудрой нерпы тепло,
и слышно, как бьют зеркала…
Из заколдованных обломков зимы
как партизан, сложу сигнальный костёр, а потом
я выйду на посадочную полосу апрельским дождём…
Ты такая же, как все – дура,
Я, должно быть, не умён тоже,
Только где мне взять такого друга, как ты,
Моя хрупкая жизнь.
Замерзает в декабре утро,
Я почувствую его кожей,
Вспомни о доме, когда
В гостиничном кране замёрзнет вода,
Долгие проводы, становится холодно,
Дальние поезда.
Если ты ещё не спишь,
Возвращайся в Воронеж или в Париж,
Жизнь без известий, старые песни,
Хочешь мира – будь готов к драке,
Я смотрю на мир вполне гордо,
Мы с тобою будем счастливы ещё один миг,
Моя грустная тень.
Нам с тобой поют хвалу собаки,
Задирая до небес морды,
Вспомни о доме сейчас,
Когда город остаётся без нас,
Какая разница, раны затянутся –
Значит, повезёт в другой раз.
Последние дни зимы
Уже подсчитаны и учтены,
Пора возвращаться на нужные станции
Не сумею проронить слова,
Если нам не повезёт снова,
В этом нету ничего злого…
Вознесенский тихонько плавился в лучах
закатной бури, и Сибирь летела за окном,
стучалось сердце, и повседневный Первомай
на празднике разбитых зеркал ждал за общим столом.
Душа поэта обычно тёмная, как лес,
и Пастернак примером тому не стал, хотя мог и стать,
тушили свечи и жалкий джаз КПСС
И, словно музыка серебряных пуль,
звучали крики сжимающих руль
василисков с седой головой
за Кремлёвской стеной.
Боже, ты сводишь меня с ума,
Маяковский, как водится, почти маяк,
светил во глубину эпох, чтобы путь озарить
пилигримам – во всех краях, во все века
желавших через боль постичь таинство святого пути.
Пустить корни и удалить излишний нерв
обременительно, пока нет повода для войны.
Добровольцы штрафных пехотных эстафет
Даже Есенин, хоть однозначно умерщвлён,
как будто не был, никогда не скажет тайны, зачем
из впечатлений он предпочёл иллюзион
огней вечерних за окном и шизофренических сцен.
Убить негра, намного проще, чем чувствовать блюз,
чем играть джаз, любить жизнь и тоньше различать смерть –
в пылу болезни, когда малейший перегруз
Не знаю, где ты, последний праведный поэт,
Какой печальный «Метрополь» творишь и с кем,
Над всей планетой опять конца и краю нет
оптимистической весне, все начинают КВН,
И Евтушенко, и Солженицын, как канон,
когда ты прав, то вряд ли лет не хватит доказать правоту.
Один Высоцкий, хоть повсеместно утверждён,
Ты рождён не для всех, и ночная звезда
возвестила о родах святые места,
но узрели её лишь верхушки деревьев и трав.
Что случилось потом – не отыщешь концов,
твой отец лишь презрительно плюнул в лицо,
но ты ушёл от отца, в чём ты прав так же, как и не прав.
Ты опасен, как чёрт, для обычных людей,
ты уводишь с собой их наивных детей,
ты исчадие яда, пророк, искуситель, злодей!
Пусть брусчатка холодная – подиум твой,
ты играешь с гитарой, и этой игрой
Ты поёшь не для всех, и мажорный аккорд
в литургии твоей крепок, словно кагор,
и органная хворь хлещет горлом, но голос твой хрипл.
Рок-н-ролльною скорбью визжит микрофон,
темнота вокруг сцены с обеих сторон,
но зато под прожектором прётся расслабленный пипл.
Ты уходишь с концерта, как падают в транс,
и на транспорт не хватит прайсов в сотый раз,
и случайные люди проводят тебя в тарантас,
чтоб на кухне с утра из объятий герлы
ты опять никому не звонил до поры,
Ты живёшь не для всех, без училищ и школ,
как монах одинок, гол, как голый король,
но монархам дерзит чересчур благородная стать.
А когда от тебя уходила жена,
ты с улыбкой шептал глупых муз имена
и не верил, что музы, как жёны, способны предать.
Относясь к своим женщинам так, как к словам,
ты в них верил, лишь если читал по губам,
но любить, как и верить, на свете нельзя пополам.
И когда участились концовки годов,
ты открыл, что не так уж силён и здоров,
Ты умрёшь не сейчас, и не важно уже,
что найдёшь ты в наркотиках или ноже,
жизнь – мгновение, но и мгновение — целая жизнь.
Смерть тебя слишком рано ударит под дых,
в чём впервые с тобой уравняет других,
смерть единственный друг, терапевт, бытовой реализм.
Графоманы смеялись, когда ты ушёл,
всем как будто бы стало опять хорошо:
ты, как прежде, герой – узаконен, известен – и что?
Но когда всё закончится так, как всегда,
перестанут ходить в город твой поезда,
в этом небе опять загорится ночная звезда,
Лаокоон, где твои сыновья?
Всё, что родится, не будет жить долго,
Из подчинения вышла Волга,
Волга роднее, чем даже семья!
Бомбой раскрылся купол-цветок,
Вилами писано чьё-то имя
Это обычаи стали другими,
Книги сжигаются в среднем за час,
Если, конечно, в них нет предсказаний,
Если не липнет к твердыне Казани
Маленький, но столь опасный Свияжск!
Пусть в полоумных метаньях цариц,
Видится что-то от миротворенья,
Гёте сказал бы, что это лишь время
Все разрушенья коснутся лишь стен
Дождик апрельский – разрушить непросто…
Всё, что не спето, доснимет Тарковский,
Всё, что не видно, сыграет Колтрэйн!
Так не точи свой кухонный нож,
Разве лишь в этом твоя оборона?
В комнате рядом проснулся ребёнок –
Как ни спеши, избежать перемен
Без одиночества вряд ли удастся,
Так получи свою долю авансом,
И ничего не требуй взамен!
Лаоокон, бесконечен поход
Не вынуждай в нём участвовать время…
Если мы сможем остаться всё теми же,
Я могу совсем легко
Выйти в мир за флажки и письма друзьям,
Мой дивный Бог
Раздаёт всем подарки до Судного дня,
И я слежу за часами, ожидая весь день
Священного четверга,
Не решаясь от восторга забыть календарь
Я бросаюсь очертя
Голову, плечи и верное сердце тебе,
Кураж мой и тщета
Посвящаются воздуху, огню, земле и воде,
Пока нас не научат летать
Храбрые птицы, ищущие вечный покой,
Я хочу заварить в кружке чай
Я хотел бы рассказать
Обо мне, о тебе, конопле или льне – всё в цене,
Конечно, просто лгать –
Очевидная данность и необходимость извне,
Заходя на посадку, стремительной птицей
Мой грех продиктует гимны церквей –
Небо мирит влюблённых, хотя их вина
Если утром унылым проснёшься один,
телевизор в углу, на столе анальгин,
чай вчерашний остыл, пусто в банке сардин –
значит, дело, действительно, плохо.
Жизнь предельно скучна и предельно проста,
и пока твоя совесть, как в детстве, чиста,
недостаточно белая скатерть листа
Кто другой бы, возможно, достал пистолет,
коротка жизнь поэта, когда ты поэт,
а такие, как ты, покупают билет,
с удовольствием рвя эти цепи,
чтоб увидеть Кульджинский полуденный тракт
и крестьян, надрезающих опийный мак,
чтобы славить закат в Заилийских горах
Если б ты, что возможно, родился другим,
то тебя окружали друзья и враги,
и повсюду ступали бы их сапоги,
попирая и радость, и горе,
но теперь ты один, и карельский прибой
отрезвит, накрывая тебя с головой,
и сосна повенчает навеки с волной
Так хватай же скорей, вечный странник, суму,
в этом мире нельзя унывать одному,
равнодушие – смерть, не позволь же ему
жить от вешалки до гастронома,
ты пройдёшь по стране от пустынь до морей
и вернёшься назад, чтоб мудрей и добрей
быть до смерти своей и достигнуть скорей
Я помню, как в моём микрорайоне менты
в опорном пункте вплоть до утра
глушили самогон и в ткацком общежитии
ходили проверять паспорта.
Мне кажется, что мир стал ещё более стар,
Засада!
Я не могу больше ждать,
и компромиссов не надо,
мне было лишь двадцать пять,
когда на улице дождь
размывал все устои моральных основ
Знакомый по работе как-то раз нам приносил
совсем недавно вышедший диск,
волшебная программа моделировала счастье
на всю оставшуюся жизнь.
Мы ждали у стола вожделенный ответ,
Один мой приятель, сказал, что любовь
он сам встречал в продаже в метро,
конечно, консервант и идентичный натуральному вкус,
но удовольствие стоит того!
Он очень огорчён, что с зарплатой голяк,
Я поняла: мне будет хорошо с тобой,
но ты иди, раз вызывает страна:
зачем любовь, когда ты отправляешься в бой,
Иди, наш город нарисован на полях
тетрадей школьных, и пустых дворов
закрыты чёрные глаза.
Иди, мы заслужили победить свой страх,
на серых крыльях дальних поездов
Вся эта ночь рассыплется в горячей золе –
ей безразлично всё то, что было с нами сейчас!
Конец войны желаннее для всех на Земле,
Иди, у нас осталось только пять минут,
и звёзды пятятся куда-то вдаль,
но мы спешим за ними прочь.
Иди, любого воина, конечно, ждут,
и не вернувшихся не меньше жаль,
В этой квартире старые вещи
сильней и тебя, и меня,
возможная ответственность за завтра
сложней, чем побег во вчера,
и мой ежедневный подъём на работу,
и твой променад в магазин –
сомнительный довод, что мы с тобой живы,
что я хочу жить –
это значит больше, чем игра,
я всегда хотел жить –
сегодня, а не вчера,
я слышал, что скоро придёт конец света
или просто большая война,
но я знаю точно, что это случилось
В час пик население данной страны
с немыслимым прежде трудом
готово демонстрировать своё единство
в метро, набитом битком,
и мы, подключившись по этим каналам
к подсознанию масс,
готовы к тому, что большое поглотит
только я хочу жить –
это значит больше, чем метро,
я всегда хотел жить –
только жить, не играя в кино,
я слышал актёры предельно богаты,
но даже если это не так,
количество мелочи для крупной рыбы –
У нас было слишком тревожное детство
и юность не та, что у всех,
мы быстро менялись, и в общем хозяйстве
выжил лишь этот посев,
нам было нетрудно поверить друг другу,
намного сложней найти дом,
и всё, во что верю я в своей жизни,
я всегда хотел жить –
это семя проснулось во мне,
лишь поэтому жить –
я не выстрелю в этой войне,
кто вытравил память, тот выбросит знамя,
и будет предатель вдвойне,
но только живые споют, кто из мёртвых
Чаечка, любезная сестра,
Как поздно ты с небес на счастье прилетела,
Час пришёл, в дорогу нам пора,
Белый лён и ароматный хмель
оставим дочерям в деревнях и посадах.
Океан – наш долг и наша цель,
Моряков в церквях не отпоют,
Семь ледяных морей восславят у утёса,
Скорбный труд – последний наш уют,
Чаечка, солёная вода,
Да лёгкое весло – поморская свобода,
Мы с тобой уходим навсегда,
Братство по крови – пути знакомства по фенькам
на десятом ладу,
помнишь, как вдруг остановилась история
в девяностом году?
Рождённый беспризорником, не зная пути,
ты слушаешь свой рок – а, значит, можешь идти
Дети окраин всегда остро чувствуют тех,
кто прикроет собой,
только не вздумай ослабить внимание,
жизнь – это уличный бой.
Нам некуда идти, и отступи хоть на шаг
почувствуешь, как вдруг упрётся чей-то кулак –
Волки сходятся в стаи,
с неба слетаются птицы,
звери выходят из леса,
мы возвращаемся в город,
Может быть, летом белые ночи наступят,
и будет наш час,
мир хоть на малость, но станет взрослее
вечно не выросших нас.
Сколько их было, голодных волчат,
тех, что позвал напоследок Арбат
Дождь, скользкое небо.
Мы сидим у окна, между нами туман.
Скажи, что ты любишь; скажи, ненавидишь,
я пришёл просто так,
Рыба, селёдка, мокрая тварь,
не смотри на меня прокуренным глазом!
Вся эта жизнь – бесконечный январь,
если её потребовать сразу,
Это долгая гордость квартиры, сданной в наём,
это правила места, чтобы остаться вдвоём…
На сердце тоже растут волдыри,
но то, что внутри, редко лезет наружу,
рассветный будильник не видит зари,
зато каждый день забирается в душу.
Вероломное счастье не делать ошибок при всех,
ненадёжные пальцы скрывают и слёзы, и смех…
Дождь, мокрое счастье.
Последний подъезд пред началом весны.
Скажи, мне, что будет; ударь – на счастье,
чересчур мало лет,
Я поднимаю глаза на жёлтый ярлык на лбу,
Добровольно сдаю себя в плен, рисуя звезду на стене дома,
Я раскрываю свет на сотни солнечных дней,
Обращаются в пыль камни резных дорог,
Один изловчится так, другой изловчится сяк,
По всем приметам опять белая полоса:
в Москве полярная ночь – двадцать четыре часа,
блокада снега и ветра отрежет наш дом,
ты не смотри на часы, мы все отсюда уйдём.
Мы долго ждали конца вражды и войн на Земле,
какие войны, когда страну не видно в зиме,
и только верный автобус, как все чудеса,
Коммуникации порваны, помощи нет,
примета Нового Года – ночной президент,
для этой местности даже не делали карт –
прости, но что-то изменит, возможно, лишь март.
А в полночь здесь канонада, и в каждом дворе,
найдётся местный Мюнхгаузен верхом на ядре,
чтобы доставить письмо в небесный Страсбургский суд,
Не дай Бог выпадет шанс, ведь я ещё не готов
над праздничной распродажей фонарных столбов
подняться вешним салютом и тут же пасть вниз,
пусть всех спасёт алкоголь, и лишь друзей – антифриз.
Меня подводит термометр – тени тепла
напоминают нам всем, кого в чём мать родила,
но, знаешь, я всё же рад, что остаётся наш дом,
© Алексей Караковский, 1993-2008.
© 45-я параллель, 2008.
*Кроме представленных композиций, в альбоме «Оккупация» содержатся также песни на стихи Альфины Голубевой («Когда маленькой была») и Анатолия Кобенкова («Дунькина песня»), а также инструментальные композиции («Valancienne», «Retour a Saint Etienne»). Альбом представлен для бесплатного скачивания на официальном сайте группы «Происшествие».