Алексей
Ивин

Болезнь

Г.Киршановой

Душит ночь в объятьях чёрных

                                                    слабый пламень ночника.

Тихой веет благодатью от твоих печальных рук,

Взор тревожен, беспокоен. Не волнуйся, милый друг,

Я поправлюсь. Светел путь наш.

                                             Смерть беспечно далека.

Утро встанет удивлённо, ветер в комнату войдёт,

Обновленный затрепещет луч на розовой стене.

Отдохни, мой тихий ангел. Утро ночи мудреней.

Спи...

          Но как еще далёк он, этот радостный восход!

Варфоломеевская ночь

Были мечены двери, и крест открывал им пути.

Ты молчи, иноверец, но к небу глаза обрати.

Вопрошай его взглядом, с каких это пор на земли

Ложь и истина рядом под знаменем крестным пошли,

Ты спроси, ты потребуй, почему они вправе казнить

И угодно ли небу видеть ужасы этой резни.

Если Бог отмолчится, сославшись на скромную роль, –

В бой! Не надо молиться! Значит, этого хочет король.

Весна

Захлёбываясь ветром,

ошалелый,

под своды зеленеющих лесов

я уходил,

и ярко голубело

всё небо

до обоих полюсов.

Как чавкала,

как смачно пузырилась

земля под сапогами!

Как он цвёл,

подснежник в талой луже!

Как ярилась

река,

переполняющая дол!

Из-под заслонов,

из-под зимних спячек,

как он рванулся,

силой клокоча!

Разгульный день!

Он чётко обозначил,

 к а к

надо избегать

паралича.

Звёздный гул

Безумный день, ты в трепете забот

Угас. Лучами медного заката

Ушёл по крыше и пропал. И вот

Затишьем всё, как облаком, объято.

А было так: я делал сотни дел,

Ходил, звонил, кричал, ко мне стучали

И требовали. Маятник свистел.

Раскачиваясь, но часы молчали.

И вдруг пошли. Я на небо взглянул.

Какая мысль мой поразила разум!

Оттуда пробивался звёздный гул

И громом опрокидывался наземь.

* * *

Как заблуждался я! Я сатанел от боли;

От скорбных слёз не замечал, что мне

И травы кланялись в порозовелом поле,

И жаворонок солнечный звенел,

Что ландыш кист и кроток, что чудесен

Смолистый запах, сок сосновых жил,

Что вся в росе сирень и что царём в Эфесе

Мудрец по имени Калликагатис жил.

* * *

Мальчишка бежит по улице,

разбрызгивая лужи;

он вскидывает на бегу руку

с зажатым в ней пистолетом

и стреляет через плечо:

тр-р-р-р!

Он чувствует: сзади упал один из преследователей,

тот, который всех ближе.

«Я уйду от них!» – замирая от восторга,

думает мальчик

и, выпустив последнюю обойму,

сворачивает в переулок.

Как легко жить в иллюзии борьбы:

там не бывает поражений.

Невыносимое

Покроется ли пеплом твердь земли,

Сердца ороговеют ли от боли, –

Дай испытание, я вынесу любое,

Но только жить бесцельно не вели.

Пусть жребий будет скорбен и нелеп,

Пусть злые мхи прорежутся сквозь кости,

Пускай в забвенье сдохну и в юродстве, –

Моей души не заточай во склеп.

Блаженные – ваш взгляд горит огнём,

Счастливые – вы грезите полётом.

Скажите, как мне воевать с болотом,

Вонючей ржавчиной не обрастая в нём?

Цель? Жертва? Жребий? Да. Необходима гать.

Но тяжело в болоте выживать         

Ночью

Чуткий блеск зарниц

В чёрных небесах.

Лист сухой, шершавый

Наземь упал.

Глухо стонет ветер

В тёмном лесу.

Зелёная мерцает

Гнилушка из пня.

Боже, великий,

Видишь ли меня?

Плен

Далёкие галактики,

довольно разбегаться –

угомонитесь, лягте: так

не мудрено взорваться.

И пусть чернеет иссиня-

агатовый пролом,

чтоб не манила ввысь меня

звезда в плену ночном.

Ведь всё равно, при свете ли

или в кромешной мгле,

но звёзды не заметили

страданий на Земле.

Под куполом. Давление атмосфер

Блики света на струистой, на таинственной воде.

Всплески сонные у буя. Безъязыкая звезда.

Путь ночной, неутомимый, путь, рассеянный везде.

На рассвете детский лепет ветра в вянущих садах.

Под огромный купол неба много собрано людей.

Их мечты чертили своды – вид мушиного следа.

Путь ночной, неутомимый, путь, рассеянный везде.

На рассвете детский лепет ветра в вянущих садах.

Но умеют люди, мыслью устремляясь за предел,

Понимать, пока на землю мёртвой плотью не падут,

Блики света на струистой, на таинственной воде,

Всплески сонные у буя, безъязыкую звезду.

* * *

Троллейбус. Вези до конечной,

водитель, в зелёный тупик.

Я выйду.

Подошвой отмечен,

навечно

к асфальту приник

листок.

Ах, страдалец. Куда-то

иду.

Вероломство? Отнюдь:

она ведь свободна и свято

хранит это право.

Забудь,

уйди. Но куда? Нет, похоже,

что поздно теперь: увлечён.

Пустое.

Останусь.

А может?..

Да вон же стоит телефон!

Но...

Ладно! Теперь все равно мне,

приклеен.

Алло! Это кто?

Ну, как ты?

Нет, не был. Сегодня

я болен. Буквально пластом.

Приехать?

Сейчас?

Э-э... постой-ка!

А что – ты одна?

Никуда

не... не отлучайся. Я только

оденусь – и мигом.

Да, да!

Эфирная слепота

Я скучаю по первой метели,

по следам на пушистом снегу,

я тоскую,

держусь еле-еле,

не могу,

не могу,

не могу!

Я скучаю по первой капели,

мне увидеть бы птичий разгул,

я тоскую,

держусь еле-еле,

не могу,

не могу,

не могу!

Я скучаю по первой неспелой

землянике на влажном лугу,

я тоскую,

держусь еле-еле,

не могу,

не могу,

не могу!

Я скучаю по первой неделе

злых дождей, засевающих мглу,

я тоскую,

держусь еле-еле,

не могу,

не могу,

не могу!

Но потеряно чувство. Экстазу

не бывать. В беспросветной ночи

вьёт метель по двухсотому разу,

надоедливый дождик стучит.

Прут цветы из кладбищенской жижи,

и стрижи в небесах мельтешат.

Пёстрый мир.

Но – не вижу,

не вижу!

Далеко – не видать ни шиша!

Надо мной безразличная высь.

Я стою, на эфир опершись.