Алексей
Глуховский

Вот и осень…

Вот и осень подкралась бесшумною сапой. 

Подморозило.

В воздухе стынет дымок.

Кот-приблудыш своей настороженной лапой 

проверяет на прочность скользящий ледок.

Горько пахнет сопревшей 

травой и кострами.

Репродуктор 

простуженным горлом 

сипит.

И сбиваясь, как птицы 

в неровную стаю,

ворох листьев опавших 

куда-то летит.

Запах осени густо 

замешан на крепком 

самогоне,

на терпком домашнем вине,

и сосед, круглый год не снимающий кепку,

с удовольствием в гости 

заглянет ко мне. 

Принесёт самогону 

из банных запасов,

в разговор окунёмся  

мы с ним с головой. 

Опрокинем по «сто»

на промозглой террасе…

Слава богу, хоть есть 

собеседник живой.

С Днём Победы

Мне барабанов громок бой,

салютов ярок свет.

Я пью наедине с собой

за тех, которых нет.

И горечь водки на губах,

а в горле – как ожог,

и в воздухе клубится прах

от топающих ног.

Я не вдыхал дымов войны,

не ранен, не убит,

но чувство острое вины

во мне, как штык, сидит.

Пред теми, чей горячий прах, 

стучится в грудь мою,

что испытали боль и страх

в проигранном бою.

И кто «За Сталина!» кричал

и падал на штыки,

и телом дзоты закрывал 

инстинктам вопреки.

О мертвецах и о живых,

что мучились от ран,

о каждом вспомню я из них,

чьё званье – Ветеран.

И разолью им пò сто грамм

из фляги фронтовой.

И всем по ордену раздам,

кто не пришёл домой.

могу

могу быть кратким но не кротким

безропотность – не мой удел

могу быть чутким но не чётким

в любви и в распорядке дел

то углубляюсь в стихотворство

в нём утопая по ночам 

а то бездельничаю просто 

иль отдаюсь во власть врачам

порой бываю одиноким 

в кипящем вареве людей

недосягаемо далёким

от суматохи будних дней

тогда отдавшийся всецело 

теченью жизненной реки

я тренирую дух и тело

и твёрдость пишущей руки

Моим сыновьям

Вы разные. Похожи на магнит. 

Два полюса его разноимённых. 

На север одного из вас манит,

другой на юг обычно устремлённый.

Друг к другу вы не тянетесь совсем.

Как будто по закону магнетизма,

взаимоисключающий тандем 

не поощряет родственную близость.

Зарядами мы с вами не равны. 

Вы мечетесь, а я стою на месте.

Всё реже получается, увы,

чтоб наши полюса сходились вместе.

Мой арсенал влиянья маловат

и не рассчитан он на подавленье.

Я перед вами в том лишь виноват,

что проворонил ваших душ взросленье.

* * *

Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.

Иосиф Бродский 

Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.

Друг друга иногда не замечают.

Бывает, что ослепнет человек, 

а Бог его прозренья не желает.

Кто мы такие на чужбине сей, 

чью землю меж ногами пропускаем?

Когда-то наш прапредок Моисей 

вот так блуждал меж скалами Синая.

Где избывая из себя рабов,

завету Бога будучи послушен,

мечтал о воле избранный народ, 

нещадным солнцем до костей иссушен.

Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.

Подобострастно, льстиво, раболепно.

Ничтожен, слаб по сути человек.

За что Господь даёт ему ослепнуть.

не помню

я помню что была весна 

и больше ничего не помню

давно живу в режиме сна

остатки яви экономлю

что было кажется со мной

в одну из прошлых инкарнаций

я вспоминаю 

боже мой

как сладко пахло от акаций

я был тогда ещё в своём 

пока ещё привычном теле

хотя душа томилась 

в нём

и страсти новые кипели 

и кто-то так любил меня

в далёкой 

полусонной яви

чьё имя и не 

вспомню я

его в подкорке не оставив

слова

слова как птицы гнёзда покидая

поодиночке учатся летать

и лишь затем осваивая дали

летят куда-то дружно зимовать

и покоряя новые высоты

они поют на разных языках

и вовлекают в долгие полёты

своих собратьев в синих небесах

но если посягнуть на их свободу

лишив слова способности парить

то пропадут как птицы – с небосвода

и языку откажутся служить

Жара

Как голова, скатившаяся с плеч,

скользило солнце в лоно горизонта.

День умирал, ещё пытаясь течь

и облаков высвечивая контур.

Он издыхал, как раненый дракон, 

и, извергая напоследок пламя,

им озарял кровавый небосклон,

что постепенно угасал над нами.

Сегодня будет легче, чем вчера, 

а завтра станет легче, чем сегодня.

Минует надоевшая жара

с её горячим духом преисподней.

И мы опять уверенно вздохнём

и, напитавшись свежим кислородом,

с другим, но обновляющим, огнём

продолжим жить под общим небосводом.

* * *

Кабинет мой – простая каморка,

где уютно писать и творить.

Открываю оконные створки, 

чтобы утро туда напустить. 

Тонкий луч проникает сквозь шторы 

и, как щупальцем, ищет меня.

Начинается утро с повторов

накануне минувшего дня.

С переклички зарниц отдалённых, 

возникающих точно мираж.

С пенья птиц, с голосов полусонных,

с беготни с этажа на этаж.

Только в нем я могу запереться, 

чтобы тут вдохновенье ловить, 

слыша разве биение сердца.

И писать, и писать, чтобы жить.

* * *

Настало время камни собирать,

которых поразбросано немало.

Просить прощенья и другим прощать,

вернув долги во что бы то ни стало.

Воздать друзьям за верность и добро, 

что силы мне по жизни придавали.

И тем, кто падок был на серебро, 

и с лёгкостью в дороге предавали.

Всё ль сделал в жизни, что хотел и мог, 

всё ли успел, о чём жалеть не буду?

Смотри, за нами наблюдает Бог!

Нет никого, кто был бы неподсудным.

Пора настала злаки собирать,

и почву вновь готовить для посевов,

и каждое на всхожесть проверять, 

как шелуху всё лишнее рассеяв.

* * *

когда я один на один с неудобьем листа

пытаюсь посеять в него стихотворные зёрна

то вместо лугов покрываются эти места

невзрачной травой наподобие жёсткого дёрна

на нём не приляжешь расслабившись чтоб отдохнуть

душой измождённой больным и израненным телом

забыться не даст не позволит свободно вздохнуть

как будто внутри тебя всё что жило – омертвело

и словно нарочно не требуя тёплых дождей

растут сорняки вдоль зелёных полей и оврагов

повсюду селясь не пуская глубоких корней

вот так же и я засоряю словами бумагу

Сорок дней

Я улетаю, прощай,

небо как раз

подходящее.

Ты меня там навещай

из своего настоящего.

Ты обо мне вспоминай 

самое только хорошее.

Кто знает, где этот рай – 

где-то у Бога в подножии?

Ты меня не провожай.

Проводы – грустная штука.

Лучше про рай разузнай. 

Может, там страшная скука?

Я улетаю, прости,

если прощенье уместно.

Я не боюсь высоты, 

как и всего неизвестного.

* * *

Жизнь удивительная штука. 

Ей стоит только захотеть,

как превратит блаженство в муку, 

а муку – в счастье умереть.

* * *

Забыть, что с нами было до...

и не загадывать назавтра.

Жизнь, точно русское лото,

полна обмана и азарта.

Бегу столичной суеты –

на дачном спрятаться участке, 

где созерцанье красоты 

похоже на прививку счастья.

Не напрягаю взгляд и слух, 

жизнь насекомых изучаю.

Могу писать здесь, нем и глух, 

и наслаждаться чашкой чая.

Жить начиная с ноты «до»,

и проиграв все гаммы снова,

представить вдруг, что было до 

когда-то сказанного слова.

Царство

От Смоленской до Арбатской 

запрягу я лошадей, 

чтоб своё объехать царство 

меж распятых площадей.

Я в наследство от Булата

в безраздельный свой удел 

получил клочок Арбата.

Да и с ним хватает дел.

Мне досталось вместе с властью

ото всех его даров

это тихое пристрастье

к грустной музыке дворов.

И гитары семиструнной

безыскусный перебор,

как на кухне в свете лунном

молчаливый разговор.

утро на даче

так будто бы оно 

ему узкó

луч света проникает

сквозь окошко

как нитка сквозь игольное ушко

как в щель дверную – ласковая кошка

струится воздух тёплым молоком 

всё больше разрежается под утро

так лета дух просачиваясь в дом

крепчает только 

с каждою минутой

да здравствует июньская жара

и дни бездельем полные на даче

когда прохладным языком заря

тебе лицо оближет 

по-собачьи

захочет обновления душа 

и с каждой чашкой выпитого чая

жизнь вроде 

прибывает не спеша

на самом деле только убывая

* * *

Поезд тронулся.

Платформа

покатилась под колёса,

серой лентой размоталась,

натянулась тетивой.

Я лежу на верхней полке,

скрючившись, как знак вопроса,

покидая этот город, именуемый Москвой.

Величаемый столицей – город встреч и расставаний,

город сытых 

и голодных, 

город мудрых 

и глупцов.

Оставляю этот город разобщений 

и слияний,

заколдованное место

всех начал

и всех концов.

Я лежу на верхней 

полке,

за окном весна грохочет,

поезд скорость набирает, 

всё сметая на пути...

Уезжаю не прощаясь,

новой встречи 

не пророча,

даже в мыслях 

не мечтая

где-то с поезда 

сойти.