Алексей
Глуховский

* * *

А в саду-то у нас листопад,

круговерть до

го-ло-во-

круженья!

Если что и скажу – невпопад...

Не ищи в том

большого значенья.

Это осень

тоскует опять,

выжимая

из тюбика охру.

Длинный день

не воротится вспять,

и земля от дождей

не просохнет.

Чуть дрожит

угасающий свет –

день осенний

расписан и прожит.

Вдруг подумалось:

тот не поэт,

кто об осени строчки

не сложит.

Акустика любви

прости мою рассеянность порой

и то что я тебя подчас не слышу

возможно слух мой этому виной

иль просто говорить ты стала тише

да я и сам невнятен стал в словах

им в голове невыносимо тесно

они как отсыревшие дрова

лишь дымовую делают завесу

я многому внимаю и без слов

без голоса и знаков препинанья

отточена как лезвие любовь

и большего не требует признанья

Ангелы в городе

Здесь ангелы, найдя приют

и не стремясь куда-то выше,

как аисты, жилища вьют,

гнездясь на черепичных крышах,

А по утрам, когда рассвет

пустые улицы полощет,

как будто бабочки на свет,

летят на городскую площадь.

Чужой оберегая сон,

они не засыпают сами,

чтобы под утро в унисон

заговорить с колоколами.

Антивоенное

Меня пугает неизбежность войн,

объявленных или почти внезапных,

что начинают со словесных залпов,

а завершают бойней мировой.

Их признаки я распознать готов

по громким маршам, поклоненью предкам,

по кадрам кинохроники нередким,

по паранойе поиска врагов.

По грозной демонстрации вражды,

стекающей помоями с экрана

бесхитростными средствами обмана,

потоками невежественной лжи.

По послушанью пластилинных масс,

готовых принимать любую форму,

чтоб поддержать бездарную реформу –

любой приказ, заказ или наказ.

На наших и не наших разделясь,

устраиваем грустные парады,

вытаскивая старые награды

и прошлым перед будущим хвалясь.

Так начинают мировые войны,

что болью унавожены и вонью

забытых тел, не убранных с полей,

разорванных на тысячи частей

голодной стаей злого воронья.

Все войны начинаются с вранья.

* * *

Аэропорты и вокзалы.

Прощаний грусть и радость встреч.

И переполненные залы,

что не присесть и не прилечь.

Следы ночного недосыпа

на озабоченном лице

и звуки храпа или хрипа,

что в дальнем слышатся конце.

Разновеликих чемоданов,

совсем некстати, перевес...

Здесь пахнет травкой и обманом,

здесь люди излучают стресс.

Аэропорты и вокзалы...

Мне ненавистен ваш приют,

там, где бомжи и маргиналы

на все условности плюют,

откуда небо ближе моря

и горизонта рвётся нить,

и два шага всего до горя,

ну, а до счастья

не дожить.

* * *

Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.

Иосиф Бродский 

Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.

Друг друга иногда не замечают.

Бывает, что ослепнет человек, 

а Бог его прозренья не желает.

Кто мы такие на чужбине сей, 

чью землю меж ногами пропускаем?

Когда-то наш прапредок Моисей 

вот так блуждал меж скалами Синая.

Где избывая из себя рабов,

завету Бога будучи послушен,

мечтал о воле избранный народ, 

нещадным солнцем до костей иссушен.

Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.

Подобострастно, льстиво, раболепно.

Ничтожен, слаб по сути человек.

За что Господь даёт ему ослепнуть.

* * *

В небесной канцелярии – порядок:

там личные дела лежат по полкам.

Кто в рай пойдёт, кто удостоен ада...

Всё тщательно подобрано и с толком.

Тут херувим, зав. кадровым отделом,

всех вновь прибывших принимает строго,

о чём-то совещаясь то и дело...

Наверное, советуется с Богом.

Здесь, видимо, давно нас ожидают,

и все грехи доподлинно известны.

Но всё равно, обязанность святая –

ответствовать на все вопросы честно.

Что средь людей скрывать ещё возможно,

не скроешь от всевидящей зеницы.

Ты просто в жизни делай то, что должно,

и будет то, чему должно случиться.

В полёте

Пожелай мне удачной посадки,

помолись обо мне не спеша.

Я уверен: всё будет в порядке,

если будет в порядке душа.

Если сердце в груди равномерно

отбивает уверенный такт,

будь спокойна – я жив. Это верно,

как стократно проверенный факт.

Я лечу. И не надо сомнений.

Надо мной бесконечная высь.

В крайнем случае... – это мгновенье.

Так что всё ж не забудь, помолись.

В старом парке

Играет ветер чёлками берёз,

неряшливые кудри

чешет ивам,

что плачут, словно вдовы,

сиротливо

и не стыдятся выплаканных слёз.

И как изгой,

неприхотливый дуб

трясёт по-пёсьи

шевелюрой мокрой –

как будто где-то

вымазался охрой,

окрасив ею

непослушный чуб.

И разбежались ели

по краям,

заросшего,

нестриженого парка,

где лишь воронам остаётся каркать,

предсказывая

будущее нам.

* * *

Вдоль дороги кусты

да кусты,

по обочинам пыль

да сорняк.

Вырастают навстречу кресты,

как смертельной опасности знак.

Для кого-то нелепая блажь,

показуха, упрямство и жест,

для кого-то последний кураж...

И простой на обочине крест.

* * *

Весна. На крышах проступают внятно

от солнца апельсиновые пятна.

Его лучей ласкающие руки

ощупывают крыши близоруко

И, будто слёзы на промокших лицах,

стирают дождь с холодной черепицы.

Лениво разлеглись, чтоб отогреться,

две кошки (а куда ещё им деться?)

С подрагиваньем радостным хвостов

ждут в нетерпенье мартовских котов.

Внукам

Нас к ним тянет не столько

со скуки,

(хоть скучаем, заочно любя),

сколько наши

любимые внуки

нам – далёких

напомнят – себя.

Те же хитрости,

те же ужимки,

безобидная детская ложь...

Скачут внуки по мне,

как пружинки...

Я на них и взаправду похож.

* * *

Возможно, это было лишь ошибкой,

что я заметил, прошлое листая...

Осталась в память грустная улыбка

и в гардеробе – вешалка пустая.

И прошлого танцующие тени

всё дальше от меня и недоступней...

Пожалуй, нет нелепее затеи,

и нету безответственней поступка,

чем ворошить обугленные годы,

чтоб вновь раздуть огонь воспоминаний...

И в воздухе так мало кислорода,

что не хватает даже на дыханье.

Вот и осень…

Вот и осень подкралась бесшумною сапой. 

Подморозило.

В воздухе стынет дымок.

Кот-приблудыш своей настороженной лапой 

проверяет на прочность скользящий ледок.

Горько пахнет сопревшей 

травой и кострами.

Репродуктор 

простуженным горлом 

сипит.

И сбиваясь, как птицы 

в неровную стаю,

ворох листьев опавших 

куда-то летит.

Запах осени густо 

замешан на крепком 

самогоне,

на терпком домашнем вине,

и сосед, круглый год не снимающий кепку,

с удовольствием в гости 

заглянет ко мне. 

Принесёт самогону 

из банных запасов,

в разговор окунёмся  

мы с ним с головой. 

Опрокинем по «сто»

на промозглой террасе…

Слава богу, хоть есть 

собеседник живой.

* * *

Всё, к сожаленью, становится прошлым,

реки одни лишь не катятся вспять.

Что тяготиться никчёмною ношей –

было и сплыло, впервой ли терять?

Было да смыло, как в бурную Лету,

всё превратило в застывший янтарь.

Не излучает желанного света

прошлое, словно погасший фонарь.

Долг

Писать со скуки,

ни о чём

не поднимается рука...

Спасибо Господу на том,

что озаренье шлёт пока.

Что, подарив бесценный шанс

своё наличье оправдать,

мне выдал на руки

аванс

под обязательство – писать.

Я не умею быть в долгу –

земной с долгами тяжек путь.

Настанет день, когда смогу

Ему с лихвою всё вернуть.

Жара

Как голова, скатившаяся с плеч,

скользило солнце в лоно горизонта.

День умирал, ещё пытаясь течь

и облаков высвечивая контур.

Он издыхал, как раненый дракон, 

и, извергая напоследок пламя,

им озарял кровавый небосклон,

что постепенно угасал над нами.

Сегодня будет легче, чем вчера, 

а завтра станет легче, чем сегодня.

Минует надоевшая жара

с её горячим духом преисподней.

И мы опять уверенно вздохнём

и, напитавшись свежим кислородом,

с другим, но обновляющим, огнём

продолжим жить под общим небосводом.

* * *

Жизнь моя – придуманная сказка

с самого начала

до конца.

Пёстрая, как детская раскраска,

где мораль – для красного словца.

Есть свои злодеи

и Иваны,

подлецы свои

и дураки.

В ней водой

залечивают раны,

из волшебной черпая реки.

Колдовские чары разбивают

хрупкие как будто

зеркала.

Из любви геройства совершают

и творят сердечные

дела.

Жизнь моя –

законченная сказка,

где моралью

выступает боль.

Не угодно жить в ней

по указке,

чтоб играть

написанную роль.

* * *

Жизнь удивительная штука. 

Ей стоит только захотеть,

как превратит блаженство в муку, 

а муку – в счастье умереть.

* * *

Забыть, что с нами было до...

и не загадывать назавтра.

Жизнь, точно русское лото,

полна обмана и азарта.

Бегу столичной суеты –

на дачном спрятаться участке, 

где созерцанье красоты 

похоже на прививку счастья.

Не напрягаю взгляд и слух, 

жизнь насекомых изучаю.

Могу писать здесь, нем и глух, 

и наслаждаться чашкой чая.

Жить начиная с ноты «до»,

и проиграв все гаммы снова,

представить вдруг, что было до 

когда-то сказанного слова.

Зимняя зарисовка

Убелённый снежной негой,

шарфом скрыт до самых глаз –

что-то я отвык от снега,

от его холодных ласк,

От его прикосновенья,

от дыхания зимы...

Снега чудное свеченье

покоряет силы тьмы.

Ноги стынут до озноба,

им в тепло бы поскорей.

Кособокие сугробы

тают в свете фонарей.

* * *

И всё же мы друг другу стали ближе,

Хоть каждый в луже плещется своей.

Всё меньше рассуждаем о престиже,

всё чаще вспоминая про друзей.

Дан шанс в себе получше разобраться,

взяв пробу не на вирус, а на честь.

В любви вдруг неожиданно признаться

(когда мы это делали, Бог весть!)

В любом веселье есть немного грусти.

И в грусти для надежды есть просвет.

Мы научились редкому искусству,

в ночных потёмках различая свет.

И узнавать другого по дыханью,

по первому движению души.

Её утихомиривать метанья –

всё решено, спеши иль не спеши.

Хоть прожитое видится иначе,

но ничего по-новой не начать.

Друг перед другом мы чисты, а значит,

готовы перед Богом отвечать.

Игра в прятки

Я спрячусь – ты меня ищи,

по свету белому рыщи.

Ищи меня на дне морей,

под покрывалами полей.

Среди песков белёсых дюн,

в зеркальном отраженье лун.

Попробуй отыскать меня

в тумане пасмурного дня.

Среди друзей, среди врагов,

средь талых мартовских снегов.

В размытом свете фонаря,

среди людей, среди зверья.

За каждый угол загляни,

весь грешный мир переверни.

И, может, ты найдёшь тогда

два стёртых временем следа.

Июльское солнце

Пульсировало солнце, будто сердце,

стучащее в грудную скорлупу.

Сквозь облака нащупывая дверцу,

что выведет на верную тропу,

Оно рвалось наружу из тумана,

плечами раздвигая небеса,

и из его светоточащей раны

сочась, на землю падала роса.

Буханкой свежевыпеченной хлеба,

как будто извлечённой из печи,

дышал июль, и мраморное небо

просеивало жаркие лучи.

* * *

Кабинет мой – простая каморка,

где уютно писать и творить.

Открываю оконные створки, 

чтобы утро туда напустить. 

Тонкий луч проникает сквозь шторы 

и, как щупальцем, ищет меня.

Начинается утро с повторов

накануне минувшего дня.

С переклички зарниц отдалённых, 

возникающих точно мираж.

С пенья птиц, с голосов полусонных,

с беготни с этажа на этаж.

Только в нем я могу запереться, 

чтобы тут вдохновенье ловить, 

слыша разве биение сердца.

И писать, и писать, чтобы жить.

Как жаль

Не жаль, что слишком медленно мудреем –

лишь опыта земного наберясь,

а страшно, что стремительно стареем,

с реальностью утрачивая связь.

Что быстро так теряем представленье

о том, что ощущать ещё должны.

Но годы ужимаются скорее,

чем фазы убывающей Луны.

Хотелось бы, пока ещё не поздно,

прочувствовать всю прелесть бытия.

И уж тогда искать под небом звёздным

не съёмного, а вечного жилья.

* * *

Как мало нам отмерено для жизни

и как быстры отпущенные дни,

чтобы растратить их на укоризны

и на часы пустячной болтовни.

Чтоб растерзать на ссоры и делёжки

и на кусочки мелочных обид...

Пускай Господь пошлёт ещё немножко

и с местом для меня повременит.

* * *

Как пишутся стихи,

почём мне знать?

Я их как эсэмэски получаю.

И даже отправителя

не знаю...

Вот и теперь пришли

они опять.

Стучат под сердцем,

точно телетайп,

за буквой буква

и за словом слово.

Ещё немного...

и стихи готовы

из-под руки на волю вылетать.

* * *

Не позволяй душе лениться.

Н. Заболоцкий

Когда в душе

переполох –

и с каждым годом

всё сильнее –

не дай застать

себя врасплох

тем, кто охотится

за нею.

Перед душой

не лебези –

чем строже с ней,

тем больше толка.

Полезным делом

нагрузи,

пусть трудится

она, как пчёлка.

Не позволяй душе хандрить,

ей отмени режим постельный.

Грусть для неё

почти смертельна

и может душу

погубить.

* * *

Когда нет слов,

а в горле ком

и в чувствах

запустенье,

последнее поставь

на кон –

своё стихотворенье.

Оно разбудит и проймёт,

заденет за живое,

и на места свои

вернёт

всё то, что наживное.

Всё то, что можно возродить

и не считать потерей.

С тобой связующую нить...

и просто верить, верить.

Когда придёт тот час негласный

Когда придёт тот час негласный,

что не минует никого,

в своём уме, в рассудке ясном

хотел бы встретить я его.

Лишь бы не осенью плачевной

под пыткой капельниц и клизм,

когда из комы многодневной

не может выйти организм.

Не в созерцанье слабоумном

у госпитального окна,

когда за ним потоком шумным

воздвиглась серая стена.

Не в одиночестве печальном

под взглядом равнодушных глаз,

не в покушении отчаянном

подняться с койки всякий раз.

Хотелось бы под птичий гомон,

в обнимку с раннею весной

в тиши отеческого дома

укрыться беспробудным сном.

Уснуть среди привычных звуков –

не в тихой заводи больниц –

среди родных, детей и внуков

и улыбающихся лиц.

* * *

Когда умирают артисты,

над ними не плачут –

их, точно живых,

вызывать продолжают

на бис.

Лишь роли свои перепутав

и переиначив,

они раздвигают

небесные рамы кулис.

Когда умирают поэты,

природе не верьте.

Не верьте глазам,

что не знают,

как выглядит смерть.

Поэты ведь тоже так часто достойны бессмертья,

как песни, которые

им не дают умереть.

Читайте стихи,

вызывайте поэтов на сцену...

Они, как артисты,

им публика, как кислород.

Уходят одни,

им приходят другие на смену,

певца Ариона продлив нескончаемый род.

* * *

когда я один на один с неудобьем листа

пытаюсь посеять в него стихотворные зёрна

то вместо лугов покрываются эти места

невзрачной травой наподобие жёсткого дёрна

на нём не приляжешь расслабившись чтоб отдохнуть

душой измождённой больным и израненным телом

забыться не даст не позволит свободно вздохнуть

как будто внутри тебя всё что жило – омертвело

и словно нарочно не требуя тёплых дождей

растут сорняки вдоль зелёных полей и оврагов

повсюду селясь не пуская глубоких корней

вот так же и я засоряю словами бумагу

Крокусы

Жизнь крокусов печально коротка,

не лишена с подснежниками сходства.

Но где-то в сердце нежного цветка

таится над другими превосходство.

Он раньше всех вскрывает плоть земли,

объединяясь в яркие поляны,

и первые весенние шмели

над ним кружатся в наслажденье пьяном.

Да пусть скорей сойдёт февральский снег

застиранной больничной простынёю,

чтоб крокуса такой короткий век

продлился. Не для всех. Для нас с тобою.

кто это там

кто это плачет под окном

с очами полными отчаянья

здесь оказавшийся случайно

и в нашей жизни ни при чём

кто это там стучится в дверь

настойчиво чрезвычайно

но безопасный изначально

проголодавшийся как зверь

кому понадобился я

среди октябрьской тихой ночи

в которой

только сыч хохочет

пытаясь разозлить меня

я не люблю ночных гостей

они – предвестники ненастья

крадущие чужое счастье

разносчики дурных вестей

когда ко мне стучатся в дверь

в осеннюю сырую полночь

я Бога не зову на помощь

во осознании потерь

во здравие перечисляю всех

кому хоть чем-нибудь обязан

с кем в сердце неразрывно связан

с кем сблизили и смех и грех

могу

могу быть кратким но не кротким

безропотность – не мой удел

могу быть чутким но не чётким

в любви и в распорядке дел

то углубляюсь в стихотворство

в нём утопая по ночам 

а то бездельничаю просто 

иль отдаюсь во власть врачам

порой бываю одиноким 

в кипящем вареве людей

недосягаемо далёким

от суматохи будних дней

тогда отдавшийся всецело 

теченью жизненной реки

я тренирую дух и тело

и твёрдость пишущей руки

Моим сыновьям

Вы разные. Похожи на магнит. 

Два полюса его разноимённых. 

На север одного из вас манит,

другой на юг обычно устремлённый.

Друг к другу вы не тянетесь совсем.

Как будто по закону магнетизма,

взаимоисключающий тандем 

не поощряет родственную близость.

Зарядами мы с вами не равны. 

Вы мечетесь, а я стою на месте.

Всё реже получается, увы,

чтоб наши полюса сходились вместе.

Мой арсенал влиянья маловат

и не рассчитан он на подавленье.

Я перед вами в том лишь виноват,

что проворонил ваших душ взросленье.

Молодёжное

давайте станем молодиться

в одежду странную рядиться

носить штаны

с мошной отвисшей

курить кальян

со вкусом вишни

ходить по бабам

и по клубам

дружить со скайпом

и ютубом

учиться

у детей и внуков

их позаимствовав

науку

не слушая чужого мненья

все сходу подвергать сомненью

вооружившись

их примером

вновь юность

на себя

примерим

Москва, 2017

Когда попадаю к тебе после долгой разлуки,

в объятиях улиц сомлев, уткнувшись в колени бульваров,

ты мне предъявляешь «высоток» воздетые руки

и стёртые в кровь от безжалостных ног – тротуары.

Ты ждёшь от меня милосердия или спасенья?

Я сам в них нуждаюсь. Прости моё равнодушье.

В арбатских дворах, в переулках ищу утешенья,

где в воздухе плотном не птицы кружатся – души...

Тобой невозможно пресытиться, как невозможно

пресытиться первой любовью, первым свиданием.

По старым следам я ступаю. Иду осторожно,

вслепую нащупывая воспоминанья.

На ухо мне жарко шуршащими шинами шепчешь,

пытаясь меня оплести паутиною неги.

К себе привязать, приторочить, приклеить покрепче,

чтоб даже случайно помыслить не мог о побеге.

А я не за то, чтоб любовью меня опекали,

лишали бы воли, влюбляли в себя через силу.

Со мной так не выйдет, меня не удержишь, пока я

к тебе не явлюсь добровольно – сдаться на милость.

Ладони твоих площадей растопырили пальцы проспектов,

тайком предлагая на выбор дорогу любую –

в любом направлении, в любую сторону света,

которую я пожелаю и облюбую.

Московский двор

По арбатским подворотням

жёлтых листьев карусель.

Ветер мечется залётный,

завывая, как кобель.

Двери хлопают в подъездах,

словно крылья древних птиц...

Новоселья, переезды,

смена тел и смена лиц.

Бабки, сплетни на скамейке –

дух арбатского двора:

станет ясным до копейки,

что не ведали вчера.

Дни рождения, поминки,

шум веселья и печаль.

По протоптанной тропинке

жизнь проходит невзначай.

На винограднике

Под солнцем тяжелеет споро

и набирает аромат

через невидимые поры

зеленобрюхий виноград.

В своих мечтах готов искриться

в бокалах молодым вином,

а всё ж приходится томиться

пока что в облике ином.

Рядами ровными по склонам

сбегает тонкая лоза.

Здесь люди местные – с наклоном,

от солнца выцвели глаза.

Им этот тяжкий труд знакомый

давно написан на роду.

В вино добавить самогону –

и можно взяться за страду.

На день гибели Пушкина.

Мойка, 12

«Жизнь кончена, дыхание теснит...»* –

к поэту доступ только приближённым.

И ангел смерти голубем кружит

над мучеником полуобнажённым.

Он всем простил и всех благословил.

Кого любил, освободил отныне...

За то, что с божеством себя сравнил,

признался тихо в собственной гордыне.

Спешат друзья поэта навестить,

застать в живых. Подстегивают дрожки...

А он в надежде жизнь себе продлить,

как милостыни, просит о морошке...

_________

* по преданию, предсмертные слова Пушкина

* * *

На завтра обещают дождь

с грозой. По области – цунами...

Они сметут и смоют ложь,

что память пачкает следами.

Как если бы гипнотизёр

могучим напряженьем воли,

из памяти мгновенно стёр

воспоминания о боли.

И снова девственно чиста,

до белизны дождём отмыта,

была б, как с чистого листа,

для обновления открыта.

* * *

Нам от звонка и до звонка

отмерян жизни срок.

Живи и радуйся пока,

не запасайся впрок...

Жизнь коротка, как ни крути.

Пока охота есть,

транжирь, проматывай, кути,

но не забудь про честь.

И да расщедрится рука,

к которой ты приник!

А жизнь и вправду коротка,

и слишком долог миг.

* * *

Настало время камни собирать,

которых поразбросано немало.

Просить прощенья и другим прощать,

вернув долги во что бы то ни стало.

Воздать друзьям за верность и добро, 

что силы мне по жизни придавали.

И тем, кто падок был на серебро, 

и с лёгкостью в дороге предавали.

Всё ль сделал в жизни, что хотел и мог, 

всё ли успел, о чём жалеть не буду?

Смотри, за нами наблюдает Бог!

Нет никого, кто был бы неподсудным.

Пора настала злаки собирать,

и почву вновь готовить для посевов,

и каждое на всхожесть проверять, 

как шелуху всё лишнее рассеяв.

* * *

наш дачный участок

от края до края

всего двадцать соток искомого рая

где с фауной мирно соседствует флора

а спелому яблоку

не до раздора

где старой ветлы

не причёсаны космы

и ель одиноко

нацелилась в космос

наш дачный участок

родит вдохновенье

его подкрепляя

вишневым вареньем

не помню

я помню что была весна 

и больше ничего не помню

давно живу в режиме сна

остатки яви экономлю

что было кажется со мной

в одну из прошлых инкарнаций

я вспоминаю 

боже мой

как сладко пахло от акаций

я был тогда ещё в своём 

пока ещё привычном теле

хотя душа томилась 

в нём

и страсти новые кипели 

и кто-то так любил меня

в далёкой 

полусонной яви

чьё имя и не 

вспомню я

его в подкорке не оставив

* * *

Одушевлять природу

и предметы,

священно верить

в странные приметы

и чувства отпустить

на самотёк,

срок годности покуда

не истёк.

Любить и ждать взаимности,

терпя.

Зубами от бессилия

скрипя

не спать ночами,

изводить листы,

рвать связи старые

вновь наводить мосты.

Стихами мучить близких

и друзей...

Все завершить –

тем лучше, чем скорее

Оптимистическое

Давайте жить, пока живётся,

плясать, пока – о двух ногах,

а если помирать придётся –

чтоб не испытывали страх.

Не верьте предсказаньям лживым

и хиромантам всех мастей:

пока желания в нас живы,

мы остаёмся всех живей.

Не поддавайтесь зовам ложным,

свой путь единственный верша.

Не всё ещё так безнадёжно,

пока в нас теплится

душа.

Но если вдруг сломалось что-то,

зашло в тупик,

нарушив ход,

она возьмётся за работу

и чудо вновь произойдёт.

* * *

Опять звучит,

как ангельский рожок,

изысканная музыка стихов.

Внутри – как будто

сладостный ожог

от углей возгорающихся слов.

Мелодия спускается

с небес

и ниспадает

шёлковым дождём...

Как под защитой дымовых завес,

под ним разгадки

тайны подождём.

* * *

От осени я милости не жду –

она непредсказуема бывает...

В холодные объятия к дождю

порой меня безжалостно толкает,

Остатки пожелтевших покрывал

с деревьев, точно с тел, срывает грубо

и, чтобы от бессилья не кричал,

мне поцелуем склеивает губы.

И всякий раз я осени не рад,

она всегда непрошено приходит –

как мысли, что приходят невпопад

и до безумства по ночам доводят,

Когда со звоном битого стекла

надежды осыпаются, как листья,

и догорают медленно дотла

в огне костра зелёно-золотистом.

Памятнику Маяковского

Выбивая пыль из мостовой,

правила и нормы презирая,

по Садовой или по Тверской

исполинской поступью шагает

грубиян с простреленной душой

(ведь душа ютится в сердце где-то)...

Так ли жить на деле хорошо,

как оно в стихах твоих воспето?

Так ли, как столетие назад,

с высоты сегодняшнего роста

видишь ты цветущий город-сад...

Или это город-призрак просто?

Под дождём

Дождь весенний, самый первый,

пусть окатит, словно душ.

Вместе с грязью смоет скверну

с огрубелых наших душ.

Очищенья даст надежду

и отмоет липкость рук.

Промочив насквозь одежду,

жадных губ коснётся вдруг.

Тронет щёки и ресницы,

пробежит по волосам,

уступив на чистых лицах

место радостным слезам.

* * *

Подайте милостыню нищему,

пусть даже с виду он и плут.

Есть в мире справедливость высшая –

и вам однажды подадут.

Тот, кто за нами смотрит

с небушка,

за справедливостью следит.

Подайте нищему

на хлебушек,

без хлеба маслице горчит.

* * *

Подпрыгивая, словно мячик,

воздушно-невесомый весь,

по тротуару скачет мальчик,

касаясь темечком

небес.

Среди газонов изумрудных,

отталкиваясь от домов,

дитя порхает безрассудно,

несясь поверх людских голов.

О солнце не боясь обжечься

и оторваться от земли,

как будто устремился в вечность,

что поманила из дали.

* * *

Поезд тронулся.

Платформа

покатилась под колёса,

серой лентой размоталась,

натянулась тетивой.

Я лежу на верхней полке,

скрючившись, как знак вопроса,

покидая этот город, именуемый Москвой.

Величаемый столицей – город встреч и расставаний,

город сытых 

и голодных, 

город мудрых 

и глупцов.

Оставляю этот город разобщений 

и слияний,

заколдованное место

всех начал

и всех концов.

Я лежу на верхней 

полке,

за окном весна грохочет,

поезд скорость набирает, 

всё сметая на пути...

Уезжаю не прощаясь,

новой встречи 

не пророча,

даже в мыслях 

не мечтая

где-то с поезда 

сойти.

Поучение

Когда тебе худо,

не стоит копаться

в причинах,

как будто в отходах

от пиршества

прожитых лет.

Иначе лишь глубже

себя погружаешь

в пучину.

Туда, где с трудом приживается

солнечный свет.

Когда тебе горько,

не дай окопаться

печали,

карабкайся вверх,

пока хватит

накопленных сил.

Опасна печаль,

если ты её в самом начале

не смог приструнить

и в себе глубоко затаил.

Когда одиночество празднует скорбную тризну

над прежним весельем,

его отпевая в глуши,

воспользуйся шансом,

тебе предоставленным жизнью –

взгляни ей в глаза,

как в зерцало

смиренной души.

* * *

поэзия соломинка моя

спасение во время наводненья

единственный просвет среди затменья

единственная форма бытия

как будто бы держусь за поплавок

я за тебя скользящими руками

и лёгкие наполнив пузырями

вдруг вынужденный делаю нырок

и знаю что подняв меня со дна

мне дашь сухую тёплую одежду

а вместе с нею шаткую надежду

на осознанье завтрашнего дня

я ощущаю твой неровный пульс

когда стихотворением чревата

ты смотришь на меня так виновато

что я узнать причину не берусь

я становлюсь с тобою сам не свой

и чувствую смущенье и неловкость

и сердца обескровленную ёмкость

спешу наполнить заново тобой

Приговор

Что жизнь прекрасна -

кто ж об этом спорит?

Живи себе и радуйся

сейчас,

не забывая лишь

о приговоре,

что от рожденья

вынесен для нас.

* * *

распушилась у забора верба

кистями ветвей рисует небо

кобальтом

или ультрамарином

или просто васильковым синим

бирюзой

прозрачною лазурью

покрывая лаковой

глазурью

слой за слоем

яростно и сочно

облаков набрасывает клочья

только ветер

северной закваски

как ребёнок

вдруг смешает краски

С Днём Победы

Мне барабанов громок бой,

салютов ярок свет.

Я пью наедине с собой

за тех, которых нет.

И горечь водки на губах,

а в горле – как ожог,

и в воздухе клубится прах

от топающих ног.

Я не вдыхал дымов войны,

не ранен, не убит,

но чувство острое вины

во мне, как штык, сидит.

Пред теми, чей горячий прах, 

стучится в грудь мою,

что испытали боль и страх

в проигранном бою.

И кто «За Сталина!» кричал

и падал на штыки,

и телом дзоты закрывал 

инстинктам вопреки.

О мертвецах и о живых,

что мучились от ран,

о каждом вспомню я из них,

чьё званье – Ветеран.

И разолью им пò сто грамм

из фляги фронтовой.

И всем по ордену раздам,

кто не пришёл домой.

С Превером

Птичьей стаей

в оперенье рыжем,

в воздухе, пропитанном дождём,

осень закружилась над Парижем

в танго нескончаемом своём.

Отмирают годы, словно листья,

под ногами стелятся ковром.

По-французски «грустный» будет «triste».

Мы грустим с Превером под дождём.

Наблюдаем медленную Сену

и в леса одетый

Нотр-Дам.

Ливень на воде

взбивает пену

и с рекой уходит

в океан.

Мне поэт читает стих давнишний.

Мы стоим, подняв

воротники...

Между нами дождь,

как третий лишний,

тонет в ряби пасмурной реки.

* * *

Свои поэты есть в любой деревне –

не только в горделивых городах.

Они, как птицы, селятся в деревьях,

в густой траве, в некошеных лугах.

Их не прочтёшь в журналах и газетах...

Не приглашают их на вечера

надутые столичные поэты

и чуждого верлибра мастера.

Зато весь божий день они на воле,

не в тесноте удушливых кафе.

Там чистый лист для них – пустое поле,

и есть где раззадориться строфе.

Счастливчики, любимчики природы,

поют себе, рифмуя всё подряд...

Им неизвестно увлеченье модой,

они над повседневностью парят.

Скажи мне

Д-ру Г. Егеру

Скажи мне, доктор,

что со мной не так.

Поставь свой безошибочный диагноз.

Найди причину

затяжных атак

бессонницею

насланного сглаза.

Ответь мне, доктор,

где берёт исток

душевная

томительная мука?

Насколько

предрешён её исход,

и что об этом думает наука?

В анамнезе моём

секретов нет,

вся моя жизнь –

до самой амнезии.

Не выработан мной иммунитет

от регулярных

вспышек ностальгии.

Мне от неё

вакцину пропиши.

Они с любовью –

одного состава.

Добытая

из вытяжки души,

спасением уже для многих стала.

слова

слова как птицы гнёзда покидая

поодиночке учатся летать

и лишь затем осваивая дали

летят куда-то дружно зимовать

и покоряя новые высоты

они поют на разных языках

и вовлекают в долгие полёты

своих собратьев в синих небесах

но если посягнуть на их свободу

лишив слова способности парить

то пропадут как птицы – с небосвода

и языку откажутся служить

Сорок дней

Я улетаю, прощай,

небо как раз

подходящее.

Ты меня там навещай

из своего настоящего.

Ты обо мне вспоминай 

самое только хорошее.

Кто знает, где этот рай – 

где-то у Бога в подножии?

Ты меня не провожай.

Проводы – грустная штука.

Лучше про рай разузнай. 

Может, там страшная скука?

Я улетаю, прости,

если прощенье уместно.

Я не боюсь высоты, 

как и всего неизвестного.

Тени

Опять не спать и видеть тени

тех, кого больше рядом нет,

и бестелесное скопленье

их душ, прозрачных на просвет.

Уж многих мы недосчитались

(всё чаще самых дорогих...)

Следы земные их остались,

чтоб жить в сознании других.

Мы жизнь наследуем однажды,

второго чуда не дано.

Она, как голубок бумажный, –

чуть что – и выпорхнет в окно.

Урбанистический пейзаж

Москва.

Неглинка, Кремль, Пассаж,

Замоскворечья изголовье

в урбанистический пейзаж

Москвою вписаны с любовью.

Течёт Бульварное кольцо,

бочком Садового касаясь.

То тополиный пух в лицо,

то полоса дождя косая.

Гудит Кольцо. Ползёт, как уж,

как червь, обдолбанный наркозом.

Как будто кто-то, взяв за гуж,

влачит тяжёлый груз обоза.

Москва.

Остоженка. Манеж.

Дворов старинных перестройки,

где не без вызова допрежь

ютились гордые помойки.

Арбатских переулков вязь.

Тверская. Сретенка. Покровка.

Нередко прерванная связь

между трамвайных остановок.

Замкнулся путь вокруг Кольца

маршрутом, издавна знакомым.

Ему и грусти нет конца.

Куда ты денешься, бездомный?

утро на даче

так будто бы оно

ему узко

луч света проникает

сквозь окошко

как нитка сквозь игольное ушко

как в щель дверную – ласковая кошка

струится воздух тёплым молоком

всё больше разрежается под утро

так лета дух просачиваясь в дом

крепчает только с каждою минутой

да здравствует июньская жара

и дни бездельем полные на даче

когда прохладным языком заря

тебе лицо оближет

по-собачьи

захочет обновления душа

и с каждой чашкой выпитого чая

жизнь вроде

прибывает не спеша

на самом деле только убывая

утро на даче

так будто бы оно 

ему узкó

луч света проникает

сквозь окошко

как нитка сквозь игольное ушко

как в щель дверную – ласковая кошка

струится воздух тёплым молоком 

всё больше разрежается под утро

так лета дух просачиваясь в дом

крепчает только 

с каждою минутой

да здравствует июньская жара

и дни бездельем полные на даче

когда прохладным языком заря

тебе лицо оближет 

по-собачьи

захочет обновления душа 

и с каждой чашкой выпитого чая

жизнь вроде 

прибывает не спеша

на самом деле только убывая

Февраль

Что за белые птицы

надо мною всё кружат

и кружат,

словно ангелов сонмы спустились с холодных небес.

Или это февраль над землёю старательно вьюжит,

поднимая на воздух колючую снежную взвесь.

Сам Господь допустил эту снежную неразбериху

и послал своих

вестников грешную землю мести.

Но уляжется всё,

трубы ангелов тоже утихнут.

Мы останемся здесь, чтобы прежний порядок блюсти.

* * *

художника любой обидеть может

он безопасен

как беззубый лев

и лишь в душе

немного насторожен

и лишь в зрачках

сокрыты боль и гнев

да здравствуют

творцы и виртуозы

от Бога получившие талант

кудесники поэзии

и прозы

поэт артист

художник музыкант

вы мир своим врачуете искусством

в сердцах и душах

сея доброту

и как цветы

выращивая чувства

в нас ими заполняя

пустоту

художника любой обидеть может

в нём сердце как тончайшая струна

её заденешь вдруг неосторожно

и оборвётся

горестно она

Царство

От Смоленской до Арбатской 

запрягу я лошадей, 

чтоб своё объехать царство 

меж распятых площадей.

Я в наследство от Булата

в безраздельный свой удел 

получил клочок Арбата.

Да и с ним хватает дел.

Мне досталось вместе с властью

ото всех его даров

это тихое пристрастье

к грустной музыке дворов.

И гитары семиструнной

безыскусный перебор,

как на кухне в свете лунном

молчаливый разговор.

Эскулап

А дождик за окном всё кап да кап,

никак не успокоится, небесный.

Он для кого-то, может, бесполезный,

а для меня так добрый эскулап.

Меня он лечит методом слепым,

врачуя мою нервную систему,

к ней подобрав целительную схему

вдобавок к пресным каплям дождевым.

Целитель мой, мой добрый Гиппократ,

от твоего прикосновенья лучше.

Не надо разгонять на небе тучи,

пускай идёт, сколь хочется, подряд.