* * *
Ходит солнце по синему блюдцу,
По тончайшему блюдцу небес.
Говорят, ты захочешь вернуться
В твой берёзово-ягодный лес.
Вот зацепится платье за колья
Вертограда, споткнёшься тогда!
Дочь не Рима, степного раздолья,
Городков из зелёного льда.
Дочь реки, победившей фенола
Ядовитую сущность в себе!
Там созвездий густая гранола
Над твоею плыла колыбе
Колыбелью. Там падали листья
На портфель. И бежала судьба
Вдоль железной дороги – по-лисьи,
По границе земли и
не
ба.
* * *
А в Риме осень. В Риме осень есть!
Для демонстрантов, школьников, прелатов.
Восход в тумане яростен и матов,
Холодный ветер – маленькая месть
За август снисходительный к тебе.
<Он старый друг, что видел твой упадок>.
И ладанка с груди да на хребет
Перевернулась. Привкус жизни сладок
И горек, как лакричный стебелёк,
Подаренный со сдачей в тёмном баре.
Ты Чарльзом Бейтсом юным в полночь лёг,
Проснулся Карамазовым в кошмаре.
Октябрь – самый гиблый вариант
Для слабаков, поэтов и бродяжек.
Октябрь – это личный мрачный Дант,
В пурпурное и золото наряжен.
Октябрь отпускает вожаков
И стаю их. А прочим нет спасенья.
О, как же недостаточно стихов
Для смерти, для любви, для воскресенья.
Песнь холода
Я слушала «Инверно» Де Андре,
И мир вступал в отчаянную зиму.
За окнами миланских кабаре
Малиновое солнце тянут к Риму
Упряжки запоздалых журавлей,
Выходит ветер в парки с саксофоном.
И серебрится скарабей-Харлей,
Оставленный у бара под плафоном
Ажурным городского фонаря.
Дым фабрик оседает по предместьям.
И осень, завершая свой обряд,
Вручает мир рождественской Невесте –
Зиме. Как холодна её рука
В капроновой искрящейся перчатке!
Зима, зима – невеста смельчака,
Последняя картинка на сетчатке.
* * *
Ноябрь – храм заброшенный, сырой,
На алтаре – охапка листьев, ветки.
Но сердце вяза слышно под корой,
Под шрамом метки.
К такому сердцу хочется прильнуть,
Не потревожив смутой несказанной
Природы остывающую грудь.
Осанна!
Потом уйти. Багровые бинты
Дорог осенних тянутся за мною.
Охваченная жаждой чистоты,
Я дома смою
Запёкшуюся кровь с моей скулы
И пятерню с рубашки из батиста.
Над Агиделью долгий зов муллы
Сквозь «Грёзы Листа».
Лидо делле Национи
Мне чудится, что море – это миф.
Любая лодка, снасти, трюм, залив –
Всё составляет целое: и бар
В порту дощатый, и гулянье пар
Под ручку в этот зимний день.
А я
Останусь дома. Ветер, как судья,
Кричит в пространство жёсткий приговор,
Что слышен вплоть до Апеннинских гор.
Но кто ответчик: чайки и суда?
В короне пены серая вода?
Иль одиночка, тянущий Куантро?
И хулиган, что пробует ребро
Сломать товарищу
За ржавым гаражом?
Вокзал курортный старым чертежом
Распластан. И отходят поезда.
И я вернусь примерно
никогда.
Апрель
Мне, знакомой с детства с зимою
В её самом суровом обличье,
Как не знать, что сначала птичье
Племя пляшет – потом земное!
Гордо Март объявляет птицам –
Самым старшим шепчет на ушко,
Что ненужной станет кормушка,
Что закончится время поститься!
Что земля будет тёплой коркой
Пирога, только сверху невзрачной.
По асфальтовой шкурке наждачной
Дворник водит ветвистой метёлкой.
И тогда, когда город захвачен
Будет воинством птичьим глумливым,
Когда небо сольётся с разливом
Далеко за мостами, за дачей.
Вот тогда станет ясно и грустно,
Как в карете пустой карусели:
Жизнь не сможет начаться в апреле,
Жизнь своё не покинула русло.
* * *
Вот в наше время был базар в Уфе!
Записано в какой-нибудь графе,
Какой уж не припомню: я своя.
Здесь всё моё: и острые края
У наста на сугробах и углы
В подъездах, и окошечки из мглы
Январской на высоком этаже,
И оползни на каждом гараже.
Куда ни глянь – снега, снега, снега.
Автобусом отрезана нога
У тёти Веры – страшно, хоть кричи!
Зеленоватым воском от свечи
Закапано запястье – я терплю.
Как Джо Дассен надрывное Salut
И c’est ancore moi произнесу
И не замёрзну неженкой в лесу
Уральском. Я – снегурочка. Весной,
Чтоб сжечь меня, гоняются за мной.
Останется ли что-то от меня?
Октябрьский дождь
Неполные
Три дня.
P.S. «Salut, c’est ancore moi» (фр.) – «Привет, это всё ещё я».
* * *
Полную корзинку гиацинтов
Саша приносила в феврале.
Солнце появлялось – божий циркуль
Постарался. В хладном янтаре
Вечность спал жучок. Его постельку
Ювелир вставляет в медальон,
И весна заглядывает мельком
В окна, точно сельский почтальон.
Жизнь идёт, не зная реверансов –
Ровня морю, ровня небесам.
Бродский не напишет больше стансов,
Хочешь продолженья – сделай сам.
В парке сядь. Сквозь дымку иммортели
Посмотри, как дышится полям.
Осенью стреляли, как в картеле,
А весной – тоска по журавлям.
Борису Рыжему в день рождения
Мальчику полнеба подарили,
Подарили, быстро отобрав.
Крышку гроба наглухо закрыли,
Капнули слезою на рукав.
Листья покружили и упали
На скамейку с надписью Бэ Эр.
У мальчишки облако украли,
Скорый поезд, ринг и револьвер.
Револьвер, придуманного урку,
Трактор «Беларусь», тюльпан в горшке,
Нищего-пропойцу и придурка,
Даже нимб и вообще, вобще.
Холодильник «Бирюса» и праздник
У филологических девиц.
Спит Свердловск как сирота-отказник,
Спит в одной из тысячи больниц.
Спит Свердловск, и хлещет пар горячий
Из пробоин ржавых теплотрасс.
Жил здесь мальчик слишком, слишком зрячий,
Жил как вы, как все, в последний раз.
Психушка
Психушка напротив школы.
Медбрат, как боксёр за стеклом,
В руках вертит баночку Колы,
Сегодня свиданью облом.
Ведь в парке томбе ля неже,
С французского – валят снега.
В палате ревёт по-медвежьи
Больной. Балеринки Дега –
Снежинки танцуют на синем
Капоте авто главврача,
И в ветре свистящее сгииинем,
И тает луна как свеча.
И свет от психушки тоннельный,
Как будто ты умер уже,
И сам ты дешёвый, поддельный –
Брелочек с яйцом Фаберже.
И томбе, и томбе ля неже,
Машины застрянут в пути.
И крики больного всё реже,
Теперь он мычит: «Отпусти»
* * *
Нет осени – она в тебе самой,
Она завладевает головой,
К колоколам подход находит чёткий.
И вот теперь он по тебе звонит,
Тот колокол, что тщательно отлит,
И язычок в нём ходит тонкой плёткой.
Звонарь, Звонарь, прошу, останови!
Но этот храм построен на крови,
И это знают все из околотка.
Но теплится надежда – это факт,
Что в жизни есть финальный чудный акт,
Но чудный оттого, что столь короткий.
За стойкой
Послушай, так устроен мир:
За стойкой бармен, словно дьякон.
В честь Вакха еженощный пир,
В конце которого оплакан
Ушедший день. Обмотан бинт
Вокруг обугленного сердца.
Расслабленный, как Иствуд Клинт,
Алкаш с щекой краснее перца
Опустится на венский стул,
Прервав рассказ на смачном месте.
Со станции донёсся гул
Товарняка. Сосиска в тесте
Одна в неоновых лучах
Прилавка – как распухший палец.
Несчастье тоже в мелочах
Как счастье. Пригуби ,страдалец,
Стакан дешёвого вина,
Закусывай сосиской в тесте.
Душа жива, пока больна.
Поверх неё наденем крестик,
Рубашку застегнём, жилет,
Присыплем пеплом от сигары,
И вычтем сколько нужно лет
Из жизни на ночные бары.
© Александра Скребкова-Тирелли, 2020-2022.
© 45-я параллель, 2023.